Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб - Феликс Саусверд

— Ты, Федор, не Арина Радионовна, а я не Пушкин, чтобы ты мне сказки читал. И ты прекрасно знаешь, что я сам умею читать. Да, его история — это еще одна компрометация, только нас, а не его. Ни одного доказательства, даже самого паршивенького, здесь нет. И ты это видишь не хуже меня. Его упекли по статье о простой краже, даже не по традиционным статьям о государственных преступлениях. Заметил? Им заткнули, как пробкой, дырку, образовавшуюся от исчезновения изъятой при обыске валюты. Девиз жулья при этом — спишем на бродягу-еврея. Где это видано, чтобы особое совещание применило вдруг статью о простой краже? Это значит, что начальник особого отдела стоял на коленях перед совещанием и просил, просил… за Кульчицкого. Воров же выгородили. Ты этого не увидел? Ты не умеешь читать между строк?

— Да видел я. Может не так, как вы — под микроскопом… Так что? Мы теперь всем им кланяться должны? — нервно возразил Федор Петрович.

— Свои ляпсусы исправлять должны. Эх, Федор, Федор! Тех лет, что люди там провели, мы не вернем. Жизнь не пластинка — иголку не переставишь, снова не сыграешь. Что было сыграно, то отзвучало. Но права человеческие XX съезд возвратил. И ни тебе, ни мне отнимать их вновь не положено.

— Я их и не отнимаю, — обиженно выпятив нижнюю губу, сказал Федор.

— Ты их зажимаешь, пользуясь завесой секретности, нас окружающей, вот что ты делаешь. Кстати, ты с какого года служишь?

— Я? С тридцать седьмого.

— А я с девятнадцатого. Все перевидал. Чуть было на людей отказался орать, стал рассуждать о процессуальных правах и кодексах — сам загремел, Думал, все, конец. Война спасла. Почему у нас вторая партия по численности там, в лагерях, тюрьмах и на близлежащих кладбищах возникла и умирала, гибла? Ты задумывался?

— Там всякие оказались: и вредители, и враги народа, и власовцы, но…

— Не крути вола, Федор. Так говорят те, кто оправдаться хочет. Туда ушла большая часть старой партийной гвардии. Те, кто революцию с Лениным делали. Ты полагаешь, что Ленин окружил себя теми, кто без конца ошибался и превратился в отступников революции? Как бы не так! Вряд ли с такими революция победила. Все было наоборот. Именно потому, что ленинская гвардия, как кость, застряла у Сталина в горле, он выплюнул ее под пресс НКВД, ручку которого дергали Ежов, Берия, Абакумов и такие, как мы с тобой, Федор. Так Хрущев в докладе сформулировал. И знаешь, почему так вышло? Ленин ушел из жизни слишком рано. Не успел он Сталина сместить и задвинуть куда-нибудь подальше, хотя и раскусил его за восемь месяцев пребывания на посту генсека: в апреле 1922 года того избрали, а в декабре Ленин сказал, что ошиблись, надо Иосифа Виссарионовича передвинуть. Заметь, никого больше, только его единственного. Не успел Ильич отрегламентировать гарантий прав партийцев при социализме. Ему это и в голову не пришло. Я так думаю, — повторил шеф мысль Ванага, — не было у нас гарантий прав личности и сейчас нет. Пример? Изволь: твое отношение к Кульчицкому.

— Вы уже подвели базу, товарищ генерал! — встрепенулся Федор Петрович, никак не ожидавший такого перехода от экскурса в историю к какому-то непонятному типу, непонятному в квадрате: по своей сути и потому, что шеф за него зацепился как за союзника.

— Это хорошо, что он на прием ко мне прорвался. А если нет? Остался бы твой отлуп — это не наше дело, извольте обращаться в другое учреждение, а гарантии прав гражданина Кульчицкого наш уважаемый Федор Петрович выбросил бы в корзину для бумаг и с концами. Все. Общий привет. Так?

— Скоро у нас граждане обзаведутся собственными адвокатами, попробуй, подступись к ним тогда.

— К сожалению, не скоро, Федор. Далеко не скоро. Вот я выступил в этой роли адвоката, а как ты меня? Сразу параллель у тебя появилась: у полного, лысого еврея Кульчицкого адвокатом выступил сам шеф. Так ты будешь рассказывать подчиненным?

— Что вы, что вы, — заерзал Федор. Про себя он думал, что лет десять назад — черта лысого, чтобы шеф заступился за какого-то там, не пойми кого, чеха, венгра, еврея, а теперь, на тебе, оказывается и историю старик зовет себе на подмогу.

— Кульчицкий тебе фамилию Панцингера не называл?

— Что-то он там хвастался. Начальника СД, что ли, задерживали. Это он и сочинить мог. Фамилии он не помнил, но что-то похожее говорил.

— Федор! Зачем ты так! К чему ему сочинять? Я дал Кульчицкому телефон Конрада. Передай ему, пусть встретится с Кульчицким, поговорит о Панцингере и продемонстрирует наш семейный альбом эсэсовских чиновников. Кого-то из них Кульчицкий встречал неподалеку от Панцингера, но тот сбежал, бестия.

Уходил Федор Петрович от шефа слегка пришибленным. Разговор вывел его из равновесия. «Вчера было одно, сегодня — другое, а что будет завтра? Пора уходить на отдых, — решил он. — Или попробовать пересидеть шефа, ведь тому уже шестьдесят с гаком, скоро и на пенсию, а?» Такие задачки Федору поддавались быстрее, чем отгадывание типа Панцирь-Панцингер, важно это или нет.

Панцингер

Оберфюрер СС Фриц Панцингер сидел в углу купе поезда, мчавшегося с вполне приличной скоростью. Через два часа должна уже быть Рига — станция назначения как для поезда, так и для него. Он при этой мысли изобразил тонкими губами обычную свою азиатскую улыбочку, как окрестили эту его манеру в родном гестапо, и попросил заглянувшего к нему в ответ на звонок проводника принести еще кофе. Панцингер уже привел себя в порядок, побрился, был в мундире, правда еще не застегнутом на все пуговицы, что не противоречило этикету дорожного путешествия. Он мог позволить себе чуть-чуть расслабиться, хотя бы в течение двух дней переезда к новому месту службы или двух часов, оставшихся до прибытия в столицу Остланда, в виде компенсации за два предшествующих года напряженнейшей работы. Он вновь пришел в хорошее настроение, на сей раз от цифры 2, которая становилась для него талисманом на удачу, и одновременно от появления в коридоре прелестной блондинки, заглянувшей с интересом в его купе. Ему нравилось обращать на себя внимание в подходящих местах, в таких, например, как вагон, ибо в служебной обстановке до этого дело не доходило. Враги рейха от его вида не млели. Там был иной мир: вынюхивание, слежка, преследование, аресты, пытки, признания. Хотя нет, последних было не так много. И он поджал свои тонкие губы. Как бы там не было, на работе он внушал страх, а здесь, в поезде, — любопытство. Ехавшие в одном из соседних купе два его офицера, наверно, уже разболтали, поэтому публика в вагоне посматривала на него с любопытством, если не дикарей при виде белого человека, то по крайней мере смиренных прихожан на встрече с папой римским. Адъютант Коммель передал ему визитную карточку некоего Свикиса, просившего передать, что если господину оберфюреру потребуется мебель, то лучшую может предложить только его фирма.

Да, поклонение ему нравилось. А иначе зачем жить? К чему все эти тяготы службы, когда нет покоя ни днем, ни ночью? Когда все новые группы Сопротивления возникают равно как из — пепла и праха только-только спроваженных в небытие, коварные заговоры плетутся бесконечно, агенты врага сыплются с неба, считай, с каждого десятого самолета, ночами эфир переполняется все новыми радиоперадачами. Ужас, что творится! Панцингер покачал головой, повернулся на сиденье в сторону окна и стал смотреть на пробегавшие мимо перелески.

Август перевалил за свою середину. Стояло жаркое, сухое лето. Где-то не так уж далеко от Остланда заканчивался очередной этап войны — Курская битва, после поражения немцев в которой наступательная стратегия вермахта на Восточном фронте приказала долго жить; Германия должна была пересмотреть свою военную доктрину и перейти к войне оборонительной. Нет, ни оберфюрер Панцингер, ни его начальники Гиммлер и Кальтенбруннер не ощущали еще всех этих передвижек в стратегии воюющих сторон (они не были столь проницательными в военных вопросах). Но одно было ясно — операция «Цитадель», а так было обозначено кодовым наименованием наступление вермахта под Курском, заканчивалась поражением. Однако, с другой стороны, в Главном управлении имперской безопасности (сокращенно РСХА) сидели профессионалы, понимавшие, что такое масштабное поражение вызовет новый всплеск сопротивленческой войны, и поэтому спешили укрепить наиболее заметные болевые точки важных областей, оккупированных рейхом.

Мысль о необходимости перемещения оберфюрера сразу на два ключевых поста в иерархии РСХА в Прибалтике: командующего полицией безопасности и СД Остланда, а также начальником «эйнзац-группы-А» мотивировалась тем, что если уж не Панцингер с его опытом выведет как клопов на белый свет и утихомирит всех этих партизан и подпольщиков, то больше некому вытянуть эту ношу. Во всяком случае на сегодня, на август сорок третьего. Кроме того, Панцингеру объяснили, что для дальнейшего его продвижения на руководящие посты в РСХА, а это значило стать начальником одного из управлений главка, ему необходим был боевой опыт, стаж участника войны, без которого повышение не произойдет. Таково было правило. Эти доводы, особенно перспектива роста, льстили его самолюбию, и он был весь в ожидании успешной борьбы с врагами рейха.