Ошибочный адрес (сборник) - Клавдий Дербенев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очнулся он ночью в спальне маленького домика капитана Яндера, много юго-западнее Карловых Вар. Первое, что он увидел, — это дверь, в которую выходила женщина в белом халате. Крикнул ли он на самом деле, но ему показалось, что он позвал «Голубушку». Женщина не обернулась и исчезла за дверью, а над ним склонилось знакомое лицо капитана Яндера, с которым он познакомился еще в Праге. Форменный китель капитана висел на стуле около изголовья. На лице Яндера играла приветливая улыбка, он что-то говорил, но слов его Гаврилов не слышал. В голове стоял шум, во рту — неприятный вкус.
— Крепко вы нанюхались, товарищ майор, — наконец различил Гаврилов сказанное Яндером уже в который раз, а вслед за тем прорвались и другие звуки. Где-то тикали часы. Сразу все вспомнилось, и одним взмахом Гаврилов сбросил с кровати ноги. Такое резкое движение ослабило его, и чистенькая комната и сам капитан Яндера начали покачиваться из стороны в сторону.
Яндера снова уложил Гаврилова в постель.
— Вам еще надо лежать, — сказал он.
Гаврилов помотал головой и, поднявшись на локте, спросил:
— Что произошло? Как дела?
— Не беспокойтесь. Вам надо еще побыть в постели.
Сильное головокружение вынудило Гаврилова лечь. Яндера надел китель и, застегнувшись на все пуговицы, сел на стул рядом с кроватью.
Гаврилов схватил руку капитана:
— Рассказывайте, капитан, скорей!
Капитан Яндера долго рассказывал Гаврилову. Гаврилова привезли в лес и, спеленав, усадили на заднее сидение самолета, принадлежавшего Отто Секвенец, сыну бывшего крупного промышленника, который внешне порвал с отцом, удравшим в Западную Германию, но тайно продолжал вести подрывную работу в Чехословакии. При отправке самолета в Германию присутствовал старик Бубасов и Барло. Самолету дали возможность подняться в воздух, а затем в двадцати километрах от места взлета он был прижат к земле истребителями военной авиации. Олег Бубасов пытался скрыться, но, преследуемый пограничниками, покончил жизнь самоубийством, бросившись со скалы.
— Ваше счастье и наше счастье, товарищ майор, — закончил капитан Яндера свой рассказ, — что нашим людям удалось в самый последний момент, как говорится, выкрасть у Бубасова из машины парашют. Если бы не это, то Бубасов, спасаясь, бросил бы самолет вместе с вами…
— Будет ли в газетах сообщение о попытке перелета через границу? — спросил Гаврилов.
— Не знаю. Что-нибудь, несомненно, будет. Мне дано указание переправить вас в Прагу. Показываться вам живым и невредимым в Карловых Варах нельзя.
— Я понимаю.
До встречи там
Наконец в Карловых Варах для Жаворонковой наступили светлые дни. Она испытывала такую радость, какой еще никогда не выпадало на ее долю. С одной стороны, она сознавала, что в предотвращении похищения майора Гаврилова была и ее заслуга, с другой — письма.
Пять писем, переданных ей Олегом Бубасовым, были написаны в Париже в течение 1933 года братом ее матери Пьером Жакеном. Жакен требовал от Бубасова возвращения крошки-племянницы Элеоноры. Письма с конкретной ясностью воссоздали историю гибели отца Элеоноры, неистовое преследование Бубасовым молодой вдовы, когда в ход пускались и угрозы и посулы всяческих благ. Какова была дальнейшая судьба Пьера Жакена, из писем было не видно. Но в них чувствовалось, что этот человек всей душой ненавидел Бубасова, называя его «вором-авантюристом». Письма давали также отправное для розыска: в 1933 году Пьер Жакен работал художником на киностудии «Пате-Натан» в Париже.
Прочитав письма, Жаворонкова была настолько взволнована, что запершись в номер, долго плакала. При первой же возможности она передала письма Бахтиарову, опасаясь их держать при себе.
Получив от нее эти документы, Бахтиаров написал ей записку, которую она запомнила от слова до слова. Бахтиаров писал:
«Представляете ли Вы, насколько это для нас важно? Олег оказал неоценимую услугу. Это же могло навсегда остаться тайной. Даже подлецы иногда могут приносить людям пользу!»
Теперь Жаворонкова гуляла по Карловым Варам легко и свободно. Иногда она замечала за собой Барло, иногда ловила пронизывающий взгляд Бубасова, но ни тот, ни другой не ходили неотступной тенью, как делал Олег. Чувствуя себя уже несколько в выигрышном положении, она терпимее относилась к надзору за ней.
В этот солнечный осенний день Жаворонкова прогуливалась около собора. Хотелось увидеть Бахтиарова. Но его сегодня не было. Утомившись, она остановилась около узорчатого парапета моста через реку. И тотчас же появился Барло. Он приближался с решительным и злым видом и, проходя мимо, четко сказал:
— В двадцать, у памятника Петру Первому. Будет ждать отец.
И прошел дальше. Настроение у Жаворонковой сразу испортилось. Подействовал ли нелюбезный вид и тон Барло или вообще предстоящая встреча с Бубасовым, но ей стало думаться, что Олег признался отцу в откровенности с ней: и о письмах, и о готовящемся похищении Гаврилова… Она почувствовала себя одинокой и покинутой. Как на зло, не было видно Бахтиарова.
И вот наконец она увидела его. Он вышел из отеля «Москва», осмотрелся и, заметив ее, с равнодушным видом пошел навстречу. Поравнявшись с Бахтиаровым, она сказала скороговоркой:
— У памятника Петру Первому, в двадцать. Старик.
— Понял. За нами смотрят, — донеслись ей вслед слова.
Сделав еще несколько шагов, она повернула обратно. Навстречу ей шел Барло. «Неужели он что-нибудь заметил?» — тоскливо подумала она и, приближаясь к Барло, приветливо, с легкой улыбкой взглянула на него. Лицо Барло тронула улыбка. В ней она не заметила ничего, кроме восторга. «Почему же до этого он был злым?» — старалась она понять.
Побродив еще немного, Жаворонкова вернулась в гостиницу.
В половине восьмого Жаворонкова направилась к месту свидания. К памятнику Петра она пришла в самом мрачном настроении. Как ни пыталась разубеждать себя, но ей казалось, что Бахтиаров все-таки не понял сказанного ему на улице. Какие-то двое англичан, спускавшиеся в город, проходя мимо нее, обменялись пошлыми замечаниями о молодой женщине, ищущей уединения в столь позднее время.
— Нахалы! — по-английски сказала она.
Англичане, словно по команде, втянули головы в плечи и быстро зашагали прочь.
Бубасов и Барло стояли рядом и рассматривали надпись, сделанную на памятнике. Увидев Жаворонкову, Барло поклонился и отошел в сторону, тихо насвистывая.
— Неужели вы, отец, не могли выбрать более подходящее место и время, — с раздражением сказала Жаворонкова. — Идти одной сюда!
— Успокойся, Элеонора, — ответил Бубасов. — Завтра рано утром мы уезжаем. Хочу сообщить тебе печальную весть… Твой брат Олег погиб… Можно сказать, как солдат…
— Погиб! — с притворной встревоженностью воскликнула Жаворонкова. — Где? Когда? Что произошло? Мне так и не пришлось с ним поговорить, а хотелось. Мы все же родные…
— В горах разбился его самолет, — мрачно ответил Бубасов. — С восемнадцати лет этот недалекий парень увлекался авиационным спортом, и это, кажется, было единственное, чем он владел безукоризненно. Просто не представляю, как он мог дать осечку!
Жаворонкова подняла глаза на Бубасова. Его плечистая фигура, с головой, прикрытой широкополой шляпой, подавляла своей массивностью. Жаворонковой все еще не верилось, что Бубасов не знает об откровенности, которую позволил с ней Олег. Казалось, Бубасов ведет игру, знает о ней все и вот сейчас, не выдержав больше, схватит ее огромными ручищами, швырнет вниз, на скалы. Инстинктивно она взяла старика под руку и спросила:
— Как все произошло? Он выполнял задание или просто развлекался?
Бубасов молча смотрел в сторону. Жаворонковой стало страшно. Она смотрела на Барло. Тот стоял спиной к ним и продолжал насвистывать.
— Вы слышите меня, отец? — спросила она.
— Теперь не имеет смысла копаться в этом. Я сказал: он погиб как солдат, — с достоинством ответил Бубасов. — Пойми, Элеонора, нас теперь стало меньше… Необходимо сплотить силы… ускорить сроки…
Жаворонкова воспрянула духом: ее не подозревают.
— Я вас, отец, понимаю. Но что зависит от меня?
— Поспешить с возвращением. Действовать!
— Хорошо, отец! Признаться, мне здесь уже чертовски надоело. Лет через десять, когда мое здоровье станет сдавать, я, может быть, соглашусь терпеливо питаться минеральной водичкой, но теперь… теперь смотреть даже тошно, как это делают другие…
— О! За десять лет можно уйму всего сделать! — воскликнул Бубасов. — Мне бы еще прожить столько! Должен тебе сказать, что ты ведешь себя молодцом! Как и подобает подлинной советской гражданке на чужбине. Никакого тесного общения с людьми западного образа жизни. — Бубасов зло усмехнулся. — Ты извини, Элеонора, но иногда я себе, а иногда Иштван позволяли посмотреть на тебя пристально со стороны. Ты держишься хорошо.
