В старой Африке - Дмитрий Быстролетов

Монах отставил тарелку и блаженно откинулся на спинку кресла, мимоходом ловко лягнув боя ногой за уроненную вилку.

— Дайте этому скоту еще раз и за меня: он обсыпал мои брюки крошками! — лениво попросил полковник.

Бой в это время нагнулся за вилкой, и монах носком ботинка опять очень ловко ковырнул его сзади.

— Вы неплохой футболист, преподобный отец, — заметил полковник.

Мистер Крэги закурил трубку, полковник и Гай — сигареты, все успокоились, и прерванный разговор начался снова.

— Видите ли, мсье ван Эгмонд, церковь строит свое учение на положении о грехе, раскаянии и прощении. Человеку присуще грешить, церкви — приводить грешника к раскаянию, а богу — отпускать грехи раскаявшимся. Но здесь, в Африке, миссионеры столкнулись с нелепым положением — отсутствие грехов у туземцев. Они жили счастливо до нашего появления здесь. Не удивляйтесь — это так! Смешно и нелепо, не правда ли? Здесь была сонная и мирная счастливая жизнь больших семей под сенью огромного дерева, вы сами видели такие деревья в негритянских деревнях. Что-то похожее на чисто животное прозябание, с нашей точки зрения. Нужно было разгадать первопричину такой социальной косности и вытекающей отсюда нравственной пустоты — жизни без раскаяния и отпущения, смерти без права на вечное блаженство. Виднейшие отцы церкви ломали себе голову над этой проблемой, трудились не жалея сил.

— И что же? — спросил Гай, все еще не совсем понимая миссионера.

— И труд миссионеров принес благословенные плоды, — торжественно ответил отец Доменик с просветлевшим лицом. — Оказывается, извечный застой негритянской нравственной жизни вызывался отсутствием личной собственности. Как гениально! Как просто! Вы поняли теперь, мсье ван Эгмонд?

— Гм… Не вполне, преподобный отче.

— У негров не было христианской морали и нравственная жизнь отсутствовала потому, что мораль основана на добродетели, с одной стороны, и греха — с другой. Раз люди ничего не имеют своего, то отпадает зависть, злоба, преступные намерения и само преступление — кража, разбой, клевета, оскорбления, обиды, месть и так до бесконечности. Отсутствует грех, в основе своей всегда связанный с собственническим инстинктом. А раз отсутствует грех, то нет и добродетели! Нет покаяния, нет прощения, нет царства небесного. Не нужны ревностные миссионеры, пламенная вера, святая церковь и — грешно вымолвить — сам бог!

Монах одно мгновение молча смотрел Гаю в глаза, потом вздрогнул, судорожно перекрестился и скороговоркой прочел молитву.

— Страшное, страшное состояние! И вот святая церковь ревностно принялась за дело искоренения зла. Необходимо было привить этим несчастным представление о своем, о личном. Нужно было приучить их произносить слово «мое». А сделать это — видит бог! — было нелегко: люди жили здесь без одежды, питались сбором плодов и охотой. Мы начали прививать им потребности в том, чего нельзя снять с дерева или добыть в лесу, — потребности в наших товарах. Мы как бы одним рывком распахнули дверь, через которую в это сонное и неподвижное прозябание вихрем ворвалась культура. Ворвалась, и все закружилось! О, да, скажу без хвастовства: теперь мы нужны здесь! Дела у нас теперь по горло, уверяю вас! А затем понадобилась физическая сила, власть, представляемая здесь полковником и консулом. Вы, мсье ван Эгмонд, тратите время на праздное раздумывание о депопуляции, а мы работаем не покладая рук! Хотите писать о своих впечатлениях — вот и напишите о нас!

Консул делал вид, что спит. Полковник переводил взгляд то на отца Доменика, то на Гая. Последний пытался задремать, но виски подожгло мозг, и, бессильно распластавшись в шезлонге, он горестно думал все о том же.

«Выгнанные из деревни люди чинили дорогу и мост… Вот женщина ползет через кусты с ребенком, завернутым в большой лист банана. Какое у нее лицо! Ах, какое лицо!.. Наша машина вдруг показалась на возделанном поле, и повторилась обычная история: те из работающих людей, кто стоит ближе, бросали мотыги и вытягивались в положение «смирно», а те, кто был подальше, бежали в кусты; я из-за кустов видел присевших за ними людей: какой ужас был написан на их лицах! Каковы же должны быть условия существования, если такой страх вызывает вид белого человека, совершенно независимо от того, кто он такой… Да и кто такой в самом деле этот белый человек в шлеме и шортах на африканской дороге? Как все это бесконечно отвратительно…

Я, слава богу, не колонизатор. То, что я еду с ними вместе, еще ничего не значит. Они — одно, я — другое. Так почему же я так страдаю?»

Дождь вдруг прекратился. Выглянуло веселое солнце. Стало легче дышать. На палубе люди сняли с голов и плеч листья, которыми они прикрывались от дождя, послышался смех. Им раздали пищу.

— Господа, — подошел к белым пассажирам капитан, — хотите ли видеть маленькое представление, гладиаторский бой, но не в римском Колизее, а в Конго? За остановку судна с четырех человек я возьму немного — четыреста французских франков. Предупреждаю — зрелище не для нервных!

— Я уже видел, это надоело, — закряхтел полковник, мельком взглянув на усыпанную крокодилами отмель.

Отец Доменик и мистер Крэги отказались.

— Ван Эгмонду обязательно нужно посмотреть. Это выглядит так по-африкански! Готовьте свой фотоаппарат, корреспондент, — добавил мистер Крэги.

Движение руля — и суденышко осторожно подошло совсем близко к берегу, прямо к песчаной косе. Капитан спустился на палубу, направился к группе сидящих на корточках носильщиков. Так как денег у негров нет и уплата штрафов невозможна, то белые судьи за все провинности приговаривали туземцев к принудительным работам, и все носильщики поэтому были осужденными.

— Ты, поднимайся! — Он ткнул кулаком по голове одного.

— Муа?

— Туа. Пошел! Живо!

Негр поднялся. Он не понял, в чем дело. Это молодой парень атлетического сложения, нечто среднее между человеком и греческим богом.

— Пошел, скот! Пошел, животное! — налетел на него капитан и свирепо толкнул к борту. Капитан поволок его за курчавые волосы, дал сильный пинок ногой, и парень полетел за борт.

— Что за черт, ведь в этом заливчике вода полна крокодилов! — вскрикнул вам Эгмонд.

— Тем лучше, — пробурчал полковник.

Бой расставил кресла вдоль борта и подал новую порцию льда, сифон газированной воды и бутылку виски. Сигареты лежали тут же на столике, под рукой.

Несколькими резкими и сильными движениями носильщик проплыл глубокое место и потом стремительно выбежал на мелководье в туче брызг и пены. Вот он на песке, целый и невредимый. Минуту он тяжело дышит.