Сборник "Похитители душ" - Ник Перумов

Все, все, хватит киснуть, работа не ждет, наука стоит, деньги уплывают. Игорь надел на лицо строго-сосредоточенное выражение и вышел в коридор. Мимо пробежала Кружанская, прижимая к груди колбу с какой-то мутной дрянью. Новая лаборантка Маша испуганно пискнула неразборчивое приветствие. Около старой центрифуги, окутанный дымом, стоял Дуняев с вечной «беломориной». Вот тоже работничек. В лабораторию приходит, кажется, лишь для того, чтобы покурить. Подрабатывает где-то грузчиком. Примерно раз в месяц выдает идею, от которой потом «тащится» половина института. Очень интересный человек.

– Входите, Игорь, входите, – обрадовался Тапкин. Улыбнулся, но мигом согнал улыбку. Действительно, Александр Иосифович, бестактно улыбаться человеку, у которого буквально только что в отделении задушили больного. – Присаживайтесь. Ох, минутку, я бумаги уберу. – И зашуршал, зашуршал, несколько папок уронил на пол, нагнулся – выскочила из кармана ручка, опять наклонился – задел шнур от настольной ламы… Короче – эквилибрист с канцпринадлежностями. Игорь терпеливо подождал окончание номера.

– Я слушаю вас, Александр Иосифович.

– Да. Вот, Игорь Валерьевич. Опять нас горздрав трясет.

– Он еще жив?

– Ну, не он сам, а то, во что он переродился. Бог с ним, но они просят статистическую сводку по нашим больным. Вы сколько уже с аппаратом своим практикуете? Три года? Вот за этот период.

– Что это еще за сводка?

– О, там целая простыня! Все по графам: от момента заболевания до выписки, и все данные диспансеризации. Вот посмотрите.

Да-да, все правильно. Надо же и чиновникам от здравоохранения зарплату отрабатывать. Ну, щелкоперы, накорябали: где родился, с кем женился, размера обуви только не хватает! Игорь раздраженно сложил лист пополам.

– И когда этот шедевр нужно представить пред светлые очи горздрава, да хранит его Аллах во веки веков?

– Игорь, не волнуйтесь, это не к спеху, ну, может, к первому ноября.

– Да я не волнуюсь, Александр Иосифович, просто мне интересно, кто будет лечить моих нынешних больных, пока я буду рыться в архиве и названивать по поликлиникам?

Тапкин покашлял, умоляюще посмотрел на Игоря и вяло предложил:

– Попросите Машу…

– Эту новенькую? Эту мышку – хвостик бантиком? Да она двух слов связать не может! Ее на телефон посади, – Игорь смешно вытянул губы трубочкой и округлил глаза, – она «пи-пи-пи» да «сю-сю-сю» только и выговорит!

Александр Иосифович неожиданно громко фыркнул и уронил со стола целый ворох бумаг.

– Ну, смотрите сами, – глухо произнес он из-под стола, продолжая смеяться.

На том и расстались. Дорогой мой Александр Иосифович, ископаемый вы мой динозавр! Смотрю на вас и не устаю удивляться: живет такой человечек, лабораторией заведует, бутерброды каждый день на работу носит для сотрудничков своих – оглоедов. Брючки на нем отпаренные – самая последняя лаборантка на них как на птеродактиля смотрит. Талончики в троллейбусе, переполненном, всегда компостирует. Мента продажного по-прежнему «товарищем милиционером» величает. Доченька у него на скрипочке играет лучше всех в классе, но на конкурсах последние места занимает, потому что учительнице мало только коробочки конфет на Восьмое марта… И мужик ведь не глупый, честный соавтор половины статей Игоря. А до сих пор уверен, что основной метод у Игоря в отделении – это лечебный сон.

Маша стояла перед Игорем, как принцесса, отданная на съедение дракону. Она не знала, куда девать глаза, поэтому смотрела куда-то в область галстука.

– Маша, – втолковывал ей Игорь, стараясь говорить четко и кратко, – вот бумага. Это таблица. Видите названия граф? Вы идете в наш архив. Смотрите истории болезни за последние три года. Причем отбираете только наше, третье отделение. Из них находите те, на лицевой стороне которых наклеен красный треугольник. Понимаете, красный треугольник. И аккуратно переписываете все нужные сведения в таблицу. Потом выясняете, в какой поликлинике пациент стоит на учете, и звоните туда… – Ни малейшей работы мысли не отражалось на кукольном лице лаборантки. Игорь с тоской подумал, что взваливает на ее хрупкие плечи непосильную ношу. – Вам понятно задание, коллега? – саркастически закончил он свои объяснения. И, приняв конвульсивное подергивание головы за согласный кивок, вручил Маше листы.

Все. Нужно сваливать домой и выпить водки. Утреннее происшествие все-таки сильно выбило Игоря из колеи. Гнусная история. Это даже не Агата Кристи, это скорей Стивен Кинг… Надевая пальто, Игорь рассеянно подумал, что случай с Сапкиным может подпортить таблицу статистики горздрава. Жаль мужика, совсем уж на поправку шел.

Глава восьмая

Саша

Прекрасная, изумительная погода стояла в Петербурге уже неделю. Город, ошарашенный неожиданным подарком природы, посыпал себя маскарадно-желтыми листьями и с затаенной смесью удивления и злорадства прислушивался к прогнозам погоды. Уже который день синоптики обещали Питеру температуру на несколько градусов выше, чем во всех бывших братских, а ныне суверенных столицах, и каждый раз – о, чудо! – оказывались правы. И что приятно: все больше и больше петербуржцев наблюдало великолепие осени из окон наземного городского транспорта, пренебрегая услугами самого глубокого и чистого метрополитена в мире. Даже консервативные пенсионеры – владельцы кондовых «412-х» «Москвичей» и первых моделей «ВАЗов», прозванных в народе «копейками», не спешили ставить своих заслуженных «коней» на зимние стоянки. Наскребая гроши на дорогой бензин, они упорно ездили по улицам, путаясь под колесами иномарок. Нехорошие слухи о безобразиях в метро ползли по городу.

Пронырливые журналисты, уже вошедшие во вкус «чернухи» и сплетен, пока еще не потревожили читателей ни одной версией происходящего под землей.

Ровно в 20.20 тринадцатого октября к станции метро «Политехническая» подъехала первая машина «Скорой помощи». Через семь минут их уже было четыре. Через четверть часа – десять. «Началось», – подумали сорок два процента зевак, хотя ни один человек членораздельно не смог бы объяснить, что именно началось. Тридцать один процент сошелся на том, что террористы взорвали бомбу. «Учения», – решили еще девятнадцать процентов. Все? Ах да, из оставшихся два процента составляли грудные дети, два – успели сесть в трамвай, два были продавцами ларьков и не пожелали покинуть рабочие места, и еще два были настолько пьяны, что ничего не поняли.