Наблюдатель - Франческа Рис

– Мики, да это же самый настоящий план, – сказал он. – В Афинах, конечно, сейчас неспокойно, но ты же иностранец, тебя не тронут. К тому же я и сам туда собираюсь летом, проведать маму. О боже, когда расскажу об этом нашей несокрушимой миссис Гресфорд, она придет в восторг – ты же знаешь, как она тебя обожает. Правда, не уверен, понравится ли ей твоя подружка.

Я пожал плечами.

– Хм-м. Ты считаешь, стоит взять с собой Астрид?

Он приподнял брови.

– А ты не собирался ее брать?

Я привалился спиной к статуе Джона Картрайта, к ее забрызганному птичьим пометом и поросшему лишайником постаменту.

– Я и сам не знаю, дружище. По-моему, она чересчур увлечена, и это меня беспокоит. Пожалуй, зря мы съехались.

Джулиан закинул ракетку на плечо и вздохнул.

– А ведь я пытался тебя предупредить. Но знаешь, если ты едешь ненадолго, не сжигай пока мосты. Напиши ей письмо, попространнее и поцветистее. Подпусти сладострастия, чтобы ей было о чем подумать бессонными ночами, – добавил он, многозначительно подмигнув. – А вот и она, легка на помине – чудесное видение в клетчатой рубашке. Ухожу, чтобы не видеть душераздирающего третьего акта, – он похлопал меня по плечу. – Удачи, старик. Если понадоблюсь – я в пабе.

И не успел я посоветовать ему незаметно выйти на Юстон-роуд – как он уже шагнул ей навстречу, распахнув руки и элегантно покачивая ракеткой.

– Клянусь Юпитером, в жизни своей не видел более сексуальной скатерти! – воскликнул он, заключив ее в эксцентричные объятия. Я видел, как она неловко передернула плечами, уставившись в землю, и убрала за ухо выбившуюся прядь. Видел, как Джулиан, указывая на меня ракеткой, громогласно расхохотался. Придурок. Интересно, как долго он будет ее удерживать, подумал я, выходя на лужайку. Рядом со мной хорошенькая студенточка яростно подчеркивала отрывки в «Улиссе». Я решил, что ей уж точно не нужно слышать наш разговор, – в этом было даже что-то неприличное.

– Ты играл в теннис? – тихо спросила Астрид, бросив на меня сердитый взгляд.

– Пойдем в кафе, – позвал я.

– Ты, кажется, сказал, что это срочно.

– Не знал, что теннис и срочность – взаимоисключающие явления.

Будущая специалистка по Джойсу тем временем прекратила свое занятие и теперь робко на нас поглядывала. Я невозмутимо улыбнулся в ответ и взял Астрид за руку.

– Идем, – повторил я шепотом, – здесь не место.

Мы двинулись вперед без конкретного пункта назначения, но в сторону Юстона.

– Куда мы идем? – спросила она.

– Не знаю, – искренне ответил я, хотя ноги как будто сами несли меня к вокзалу.

– Ты прочел мою записку? – спросила она уже мягче.

– Да.

– Я вообще не поняла, что это было.

– Да как-то все сразу навалилось.

Мы дошли до того места, где еще несколько лет назад была арка Юстона. Теперь вместо нее зловеще возвышалось новое здание – самодовольный и безликий храм функциональности.

– Уродство, да? – проговорила она. – Согласен?

Я пожал плечами. Посреди этих гладких колонн и сверкающих стекол странным анахронизмом внезапно вылез северный акцент, назойливо напоминавший о моем прошлом. Да, здесь самое подходящее место для этого разговора – в гулком зале, в самой гуще оркестровой ямы мимолетных голосов. Не решаясь встретиться с Астрид взглядом, я сел на скамейку под табло с расписанием, пестрящим названиями станций. Она опустилась рядом. Бирмингем – Нью-стрит. Манчестер – Пикадилли. Холихед…

– Мой старик родом из Кру, – рассеянно проговорил я.

– А вот мы – ист-эндцы до мозга костей, – с гордостью отозвалась она.

– Спорим, что нет, – возразил я. – Скорее всего, в предках у тебя поляки, или шотландцы, или выходцы из какой-нибудь унылой деревушки в Кенте, беженцы Промышленной революции. Люди время от времени переезжают, знаешь ли.

– Знаю, – по тону ее голоса я понял: она сочла мою реплику мелочной и злобной. Я положил руку ей на колено.

– Хотя, судя по твоему бледному городскому личику, я бы сказал, что в предках у тебя – кокни, поселившиеся здесь сразу после Нормандского завоевания.

Она игриво шлепнула меня и неуверенно улыбнулась – той робкой, нервной улыбкой, какой одаривала меня в самом начале, когда мы еще толком не знали друг друга. Теперь она, похоже, прощупывала почву – и я испытал зыбкое чувство вины от того, что намеревался сделать.

Она заговорила. Я изучал маршруты поездов. Лайм-стрит, Ливерпуль, с остановками в Стаффорде и Честере («Я не так уж наивна, Майкл, могу сама о себе позаботиться»); Ньюкасл-андер-Лайм («И вообще, знаешь ли, Джорджио считает Стивена педиком»); Глазго-Сентрал («Как ты вообще мог подумать, что я могу так поступить?»).

– Астрид.

От звука собственного имени она вздрогнула, как от пощечины.

– Что?

Я не сводил глаз со строгих белых букв, как будто находя утешение в знакомом шрифте.

– Я уезжаю из Лондона.

Краем глаза я увидел, как она нахмурилась.

– Как это – уезжаешь? О чем это ты?

Уотфорд-Джанкшн. Хемел-Хемпстед. Тринг.

– Я собирался сказать тебе об этом в тот самый день, когда Стивен предложил тебе работу, – но ты была так счастлива, что мне не хватило духу.

Оглушительное молчание.

– Не понимаю. Куда же ты поедешь? Что это ты придумал?

Пожалуй, именно в этот момент я по-настоящему ощутил эмоциональную пустоту и полное безразличие к происходящему – настолько, что сам поразился собственной бесчувственности. Как будто я просто убиваю муравья на покрывале душным августовским вечером.

– Мне очень жаль, – солгал я. – Проблема не в нас, просто здесь я в какой-то… стагнации.

Я знал, что она смотрит на меня, чувствовал ее пронзительный, жгучий взгляд.

– Неправда, – теперь в ее голосе появились панические нотки. – Ничего ты не в стагнации – ты учишься, и я знаю, что ты пишешь. У тебя здесь есть друзья, есть я. Куда это ты собрался?

– В Афины, – спокойно ответил я, пропустив все прочие ее слова мимо ушей. – Где-то через месяц. За это время ты успеешь найти другое жилье.

– В Афины?

– В Грецию.

Она рассмеялась.

– Ну спасибо тебе большое.

– Слушай, ты знаешь, что я к тебе чувствую.

– Сейчас я вообще ничего не знаю, – я по-прежнему не смотрел на нее, но теперь в ее голосе слышались слезы. – Зачем тебе понадобилось ехать в Афины? Ты ведь никогда даже не говорил о Греции.

– Говорил, – возразил я, повернулся, чтобы посмотреть ей прямо в глаза, и положил руки ей на колени, пытаясь как-то наладить с ней контакт, убедить ее. – Здесь я ничего не делаю. Я хочу куда-нибудь выбраться, увидеть новое, пережить небывалое! Ты права – я и в самом деле пишу… – тут я сделал драматическую паузу, – но разве можно написать что-то стоящее, если ничего в жизни не испытал? Нынешняя ситуация в Греции, диктатура, студенческие движения… Мне просто необходимо увидеть все самому. Здесь моя жизнь скучна и бессмысленна.

– А в Греции-то ты что будешь делать, Мик? Ты ведь ничего о ней не знаешь, ты и по-гречески-то не говоришь, просто будешь там очередным богатеньким иностранцем, как мама Джулиана.

Она передернула плечами.

Я встал, глубоко засунув руки в карманы.

– Наверное, тебе нужно побыть одной, посидеть и свыкнуться с этой мыслью, – сказал я, обращаясь куда-то в пространство.

– Майкл… – хрипло начала она – и умолкла: я уже входил в метро, втянув голову в плечи, и конец ее фразы растворился в пустоте.

* * *

Целый час после того, как сказал ей, что уезжаю, я ощущал небывалую бодрость и приятную легкость. Из метро вышел на набережной и побрел вдоль реки без особой цели, зигзагами, петляя: Темпл, мимо Блэкфрайерс, к собору Святого Павла. Я чувствовал невероятный прилив сил. Сев на ступени собора, я закурил, глядя на людей, на простирающийся внизу Ладгейтский холм, на созданный Реном купол и величественные колонны. Лондон снова принадлежал мне. Я смотрел на снующих вокруг скучных туристов и чувствовал, что я не один из них. Чансери-лейн. Линкольнс-Инн. Темно-коричневый кирпич, адвокаты в своих вампирских мантиях и свинцовый переплет окон музея Джона Соуна. Но уже на Хай-Холборн мне в горло вдруг вцепилась мысль: «А ведь она может и не ждать меня дома». По позвоночнику пробежала ледяная капля – но тут же сменилась воспоминанием тепла ее прижавшегося ко мне тела. Да нет, конечно, она там. Когда я зашел в паб на Рассел-сквер, чтобы выпить для успокоения, на всякий случай, вечернее небо уже окрасилось в желтый, как на полотнах Тёрнера.

Она вернулась к родителям, наверное, в тот же вечер – во всяком случае, когда я ввалился домой, в постели ее не было. Я поставил пластинку и уселся на кухонный пол, внезапно охваченный целым водоворотом чувств.

24

Лия

После того как Майкл покинул мою комнату, я каким-то образом умудрилась проспать несколько часов –