Мысли быстрого реагирования - Сергей Кара-Мурза

Выступления экспертов и чиновников, представлявших концепцию законопроекта, а затем и наша дискуссия в Интернете показали, что эти соображения О.Н. Хиншельвуд отвергаются как нечто несерьезное, почти достойное презрения. На мой взгляд, это говорит о том, что в нашей «рефлексирующей» среде происходит странный сдвиг от норм рациональности научного типа. Становится обычным равнодушие к различению методологических подходов к важным решениям, явно влияющих на дальнейший ход событий в России. В большей или меньшей мере это проявляется в отношении всех главных решений, но в случае налога на жилье представился хороший учебный материал, а его отбросили.

Надо вспомнить, что важным смыслом Научной революции XVII в. был сдвиг от размышлений о сущности объекта исследования к методологии — к размышлению о методе познания, о познавательной возможности применяемых инструментов. В Лондонском королевском обществе, первой «невидимой коллегии» ученых, специально учились при обсуждении экспериментов спорить не о сущности явлений, а «всего лишь» о том, как применяются в данном эксперименте инструменты и методы. Таким образом, важнейшим продуктом деятельности научного сообщества являются не столько результаты конкретных исследований, а выработка самой способности заниматься наукой.

Можно сказать, что результаты — побочный продукт науки (см. 51). Сравнительно недавно это казалось банальным правилом, которого молодым сотрудникам не требовалось даже объяснять, — они усваивали его из практики общения в лаборатории. По мере продвижения реформы наука тихо уходит из сознания российской интеллигенции.

Нас теперь ведет «звезда Полынь» Саяно-Шушенской ГЭС.

4.03.2014

Вот фрагмент моего выступления на одной конференции. Говорил я про постмодернизм, «защищая» его от обвинений со стороны одного из докладчиков (С.Е. Кургиняна).

В докладе <таком-то> постмодернизм представлен как враг прогрессивного человечества. Я прошу прощения у этого человечества, но скажу о практической пользе познавательных средств постмодернизма.

Рациональность просвещения — это один из главных продуктов модерна, который все мы осваивали по мере сил. Модерн задал определенные нормы мышления и дал инструменты рациональности. Постмодернизм существенно изменил ряд норм и инструментов рациональности модерна. И перед нами вопрос: обладают ли они комплементарностью — или совмещать две эти системы познавательных средств, которыми мы сейчас располагаем, нельзя? Как нам быть? Я вижу дело так.

Первое. Надо отличать постмодернизм от антимодерна. Факт, что мы, как тут выразились, «живем сейчас на помойке», вызван не тем, что применили средства рациональности постмодернизма, а тем, что мы претерпели глубокую деградацию всякого рационального сознания. Эта деградация вовсе не означает, что мы автоматически перешли в пространство рациональности постмодерна. Этот переход довольно сложен, потому что постмодернизм легко допускает альянсы своих когнитивных структур с традиционной рациональностью и даже с архаикой. Таким примером служит современный терроризм.

Второе. Нам было бы очень полезно провести мониторинг тех явлений, для познания которых рациональность модерна, как оказалось, не годится или очень слаба. Например, я считаю, что ту катастрофу, которую пережило наше общество, было бы невозможно адекватно описать — и продвинуться в ее понимании — без текстов постмодернистов, без их понятийного аппарата. А таких явлений довольно много и помимо нашей катастрофы. Это острые кризисы разных классов, социальные срывы, «бунтующая» этничность. Для всех этих классов явлений те познавательные средства, которые предлагает постмодернизм, очень и очень полезны.

Третье. Мне кажется, следовало бы выявить зоны модернистского фундаментализма, которые просто омертвляют всякое познание внутри и вокруг себя. Это касается и истматовского фундаментализма, и либерального.

Если практически подходить к делу, то для познания и описания тех необычных явлений, кризисов и катастроф, которые мы все чаще и чаще наблюдаем в социальной сфере, полезно было бы разделять познавательные средства рациональности модерна и постмодернизма. На мой взгляд, удобнее, эффективнее и экономнее сначала прорабатывать эти явления в уме, анализировать с помощью средств постмодернизма, а потом обрабатывать полученный результат или даже переписывать его в терминах рациональности модерна. Тогда это будет легче восприниматься публикой и в то же время сохранит ценную информацию.

Что же касается России первой половины XX в., то нам для ее понимания без постмодернизма никак не обойтись, поэтому он для нас сейчас просто необходим. Вот, Вебер сказал, что Россия вынуждена одновременно догонять капитализм и убегать от него. Это типично постмодернистская ситуация. Догонять — это модерн, а вот одновременно убегать — это уже постмодерн.

На деле постмодерн для нас был необходимой защитой от давления рациональности модерна, иначе мы из исторической ловушки не выбрались бы. Наша культура еще находилась в процессе становления, в состоянии быстрой трансформации, и без такой защиты, которая позволяла выдержать давление уже догматического модерна, нам было не обойтись.

6.10.2014

Начну с автобиографического вступления. По образованию я химик, с 8-го класса занимался в кружке на химфаке МГУ (мы там проходили в лаборатории практикумы 2-го и 3-го курсов; в 10-м классе мне уже посчастливилось участвовать в исследовании). Так же и будучи студентом — наполовину был в лаборатории, выполнял дипломную работу уже в НИИ. В 1966 г. я отпросился на Кубу — хотел посмотреть, что там делается. Сразу попал в обстановку дебатов — как строить их науку, да и все остальные системы. Спорить приходилось и с советскими экспертами, и с кубинцами, и со специалистами из СЭВа, США, Европы, с левыми из Латинской Америки. Были и молодые, и старики, из университетов и практики. Все относились к своему делу как к миссии, без дураков. Напряженно думали, искали аргументы в своем прежнем опыте. Для меня это была школа — вторая после всей той, что я прошел в СССР.

Вернулся я в свой московский НИИ, но тянуло обдумывать то знание, что получил на Кубе, — в ином пространстве и в необычных для нас контекстах. Посчитал, что это сырое знание надо доработать и ввести в оборот дома. Возникло ощущение, что тот международный «мозговой штурм» обнаружил для меня ряд важных изъянов в нашем советском подходе к выявлению и анализу проблем. Можно сказать, к проблемам в принципе. Надо было скорректировать очки, через которые мы смотрели на проблему как систему. Я ушел из химии, из любимого дела, занялся методологией и организацией науки.

Это уже 1970-е гг. Было сколько-то таких, как я. Разными путями, но они подошли и погрузились в такую работу. Эти люди были рассыпаны по НИИ и вузам, работали на заводах и в управлениях. Их уважали, слушали и берегли; но институционализации их сообщества не произошло, и официальное обществоведение они не поколебали. Они работали без конфликтов с мейнстримом, а как-то сбоку. Было тяжелое ощущение, что в СССР частота и масштаб ошибок при выработке решений (самого разного типа) будут расти.

Я пытался тренировать своих аспирантов. Например, давал им книгу Г.Х. Попова об организации научно-технических программ и поручал найти некогерентность и разрывы в логике умозаключений. Это там почти на каждой странице. Похоже, что таких маленьких сгустков активности было довольно много — сходные статьи и выступления влияли на ученых и администраторов.

Но до заметного сдвига дойти не успели. Этот процесс был оборван перестройкой, резко. Власть подняла такую океанскую волну, что наши методологические потуги на этой волне оказались мелкой рябью. Тонкий слой «кропателей» исчез, их как корова языком слизала. Кто-то примкнул к реформаторам, кто-то — к оппозиции, многие канули за границей — в общем, друг друга растеряли.

Еще в 1990-е гг. казалось, что задел 1970-1980-х не мог пропасть. Вот, пройдет период «бури и натиска», разумные интеллектуалы новой власти обновят старые тексты и учебники, продолжат модернизацию арсенала нашей российской рациональности. Я, например, этим и стал заниматься, стараясь не приближаться к власти, но и не раздражая ее. Читал, писал, слушал. Но в целом события пошли по едва ли не худшему коридору — Сорос и прочие партнеры дали деньги, наши интеллектуалы перевели западные учебники 1970-1980-х гг., освежевали их и заполнили ими вузы и школы. Образование посадили на такой сухой паек, что даже пресловутое телевидение не могло бы так оболванить последние три поколения, как учебники.