Ходоки во времени. Освоение времени. Книга 1 - Виктор Васильевич Ананишнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я стоял довольно далеко в стороне от битвы, на склоне горы, и считал себя защищённым расстоянием от стрел и мечей. Но оказалось, что и здесь не было спокойствия. Или мне фатально не везло при подобных экскурсиях в прошлое?
Прямо на меня из колючего кустарника, гогоча и раздирая в клочья одежды, вывалилась толпа персов-мародёров. Они, наверное, промышляли в окрестностях Марафона и теперь, довольные и пьяные от неразбавленного вина, спускались в долину. У некоторых на загривках висели блеющие козы, другие волокли ворох каких-то тряпок, третьи ласково обнимали изящные амфоры с вином.
О битве они, по-видимому, даже не помышляли, уверенные в победе соплеменников, и решили первыми пожать её плоды. Как это согласовалось с дисциплиной, мне было непонятно. В те времена мародёрство процветало, иначе, зачем было тащиться в такую даль, но во все времена существовал жёсткий порядок, докатившийся и до нас: – уклонился от боя, значит, дезертировал, а с такими разговор короток – смерть.
Впрочем, к чему мои предположения? При их виде я, как в других случаях, вновь позабыл и о своих способностях растаять для них во времени, и о том, в каком прошлом нахожусь.
Они ко мне, а я – чуть ли не поговорить с ними собрался о Марафонской битве. Смех, да и только! Другой на моём месте, из туземцев, убежал бы, по крайней мере, или приготовился к худшему. Я же, мол, ребята, я вас не трогаю, вы меня тоже, и – идите своей дорогой.
Проклятое время, проклятая вражда между людьми!..
Для них я представлялся, наверное, легкой добычей, чтобы позабавиться только, а потом… Не знаю что потом. Поработить, убить…
Так бы оно и случилось, не имей я возможностей уйти от них, а возникшие намерения уже подогрели мародёров. Они, видя мою, якобы, беспомощность, приступили к делу спокойно и даже без особой спешки. Козы, тряпьё и амфоры были опущены на землю. Лениво перебрасывались непонятными для меня репликами, неторопливо вытирали обильный пот с лица и шеи. Готовились.
Не найдя ничего лучшего, как запоздало решиться выскочить из круга персов, я бросился напролом туда, где их было поменьше. Но и они не дремали. Кто-то из них дотянулся до меня лезвием меча и скользнул поперек правого предплечья, а метко пущенная стрела попала, к счастью, мне под мышку, лишь только поцарапав кожу под ней.
Где-то внизу кипела Марафонская битва. Умирали свободные греки и их рабы, кровью покупая себе освобождение. Скошенной травой под косой падали под ноги афинянам тысячи ассирийцев, медийцев, персов и выходцев из тех мест и народов, которые объединил в рыхлый конгломерат громадной империи Дарий Первый.
А над великой схваткой, уже входящей в историю, на каменистом склоне, поросшем колючим, жёстким кустарником, от шайки мародёров зайцем убегал я, на ходу становясь, наконец, на дорогу времени.
«Кино» у меня опять не вышло! Пошёл по шерсть, а вернулся стриженным.
Сарый, когда я в разодранной одежде и в крови завалился в квартиру, хитро посматривая мне в глаза, промыл порез на моем плече и заклеил пластырем.
– А я, – сказал он, оглаживая на мне мягкими пальцами белую полоску пластыря, – в битве при Фермопилах участвовал. Да, да… Изображал, как и все в том достославном в веках бою, мужа достойного и неустрашимого. Но, – Учитель значительно помедлил, – среди тех трёхсот спартанцев, о ком говорят и сейчас, меня, по сути дела, не было. Драка только-только начиналась, а мне кто-то камнем из пращи попал в грудь. Я повалился на поле брани замертво. Ночью пришёл в себя. Раздетый догола и истоптанный – сплошной синяк. Едва в своё время вернулся. Лечился с полгода. Лёгкое мне тогда заменили, мышцы на левой руке реставрировали. А ты вот уцелел, лёгким испугом отделался…
Видать, в молодости мой Учитель был непоседой.
– У меня совсем всё не так было, – поморщился я от боли и душевного расстройства и рассказал Учителю, как всё случилось.
Сарый покачал головой. Осуждал.
– Носит тебя, Ваня, как неприкаянного. Потому у тебя ничего путного и не получается. Чужая жизнь – не кино, как ты тут выразился. Пришёл, посмотрел и забыл… Не надо торопиться, а побыть хоть самую малость среди тех, на кого посмотреть хочешь. А то, как в набегах участвуешь. Прибежал, схватил, оплеуху получил!.. Мы думали, советуя тебе по прошлому побегать, что ты сам поймёшь, что к чему, а ты… Так ничего и не понял. Умный ты, Ваня, умный, но… так себе.
– Ладно, уж, – буркнул я не слишком вежливо. Но мне ли обижаться? Сарый-то прав. – Симон был?
– Был. Как не быть. И вещицу тебе важную оставил, – таинственно сообщим Учитель.
– Ну, и какую?
– По мне, так я тебе никогда не посоветовал бы её принимать, – не ответил на мой прямой вопрос Сарый. Он посерьёзнел лицом. – Но, – развёл он руками, – они там, у себя в институте, что-то подсчитали и решили тебе его подарить. На всякий случай, мол.
– Да что за вещица? – нетерпеливо спросил я.
– Лежит там, – Сарый кивнул в сторону комнаты. – Лежит. Я её на подушку положил.
Совсем меня заинтриговал Учитель.
На подушке лежал… лежало нечто, похожее на аккуратную миниатюрную электродрель. Я её взял, повертел в руках.
– И что это? – спросил у подошедшего Сарыя.
– Это, Ваня, лазерный бластер.
– А?.. А-а… – не нашёлся я сказать что-либо вразумительное. – Это же оружие?
– Оно… Красивая вещица?
– Оружие – не вещица, – начал я было наставлять Учителя, но во мне заговорило любопытство. Сколько я начитался о бластерах в фантастических рассказах и романах. А тут – вот он, как детская игрушка лежит. Я взял его в руки. – Как им пользоваться, покажете?
– Только не я! – воскликнул испуганно Сарый и поднял перед собой руки, как бы защищаясь от меня. – Придёт Симон, вот он и расскажет, и покажет. А меня не спрашивай.
– Когда придёт?
Учитель покачал головой.
– Торопишься? Ах, Ваня, зря они там всё это надумали. Тарзи, эти исчадия, порой, конечно, встречаются на дороге времени, но это не значит, что надо всегда в них стрелять.
– Я согласен, но почему они так решили?
– Симон придёт, вот у него и спроси.
– А Вам разве не интересно?
– Нет, Ваня.
– Вы пацифист?
– Ну, вот ещё! – искренне возмутился мой Учитель, словно я уличил его в чём-то мерзопакостном, столько экспрессии было в этом отрицании. – Зачем
