Лапник на правую сторону - Екатерина Костикова

Валентин Васильевич привез Николая в Москву, оставил у подъезда Покровского и отправился назад в свою больницу, к работе. Каждый вечер, выпив чаю с полуденницей, Прошин закрывал глаза и чувствовал, как Николай без сна, без движения, сидит в комнате дочери Поровского, за закрытой дверью. Он ощущал, как тянет из-под двери мертвечиной, как расползается это неживое по квартире, как Покровский день за днем вдыхает его, шаг за шагом приближаясь к тому миру, откуда несет свои смрадные воды река Смородина.

Домработница, пожилая дама, не столь увлеченная жизнью, как профессор, заболела первой. Слегла и встала только для того, чтобы напоследок поехать на родину, в Воронеж, поклониться могилам родителей, к которым должна была вскоре присоединиться. Что ж, ей не повезло. Но наука требует жертв, тут ничего не поделаешь.

Впрочем, смерть домработницы Прошина не слишком расстроила.

Профессор держался почти три недели. Жажда жизни была очень сильна в этом человеке, и он сопротивлялся до последнего, цеплялся за свою работу, пытался не поддаться, остаться здесь.

– Но как вы, драгоценная Анна Афанасьевна, очевидно, знаете, из этого ничего не получилось, – покачал головой Прошин. – Законы жизни и смерти столь же объективны, непреложны и независимы от наших желаний, как законы оптики либо термодинамики.

Законы оптики и термодинамики смерти оказались таковы, что, просидев три недели в Москве, Николай вскоре умер вторично, и на сей раз – окончательно.

В этом заключалась одна из основных проблем и одновременно – одна из основных целей научных трудов Прошина.

Не будучи душегубом, Валентин Васильевич сказал себе, что все происшедшее неслучайно и наследство Ставра он, Прошин, повернет во благо человечеству, как и положено настоящему ученому. Русский народ со свойственной ему манерой вечно все преувеличивать и переиначивать несколько передернул и с заложными покойниками. Отнюдь не всегда, а главное, не везде умерший преждевременно либо насильственной смертью способен пробудиться к новой необыкновенной жизни. К большому сожалению Прошина, оживали лишь те покойные, которых он приносил к роднику на поляне.

– Представьте, пары родника – вреднейшее вещество, вреднейшее, дорогая моя. У меня вызывают кошмарную аллергию. В первый раз я весь раздулся и посинел, кожа лоскутами слезала, – жаловался Прошин. – То, что у вас было на ноге, – невиннейшая вещь, поверьте. Это ведь, как вы, наверное, догадались, не от растительного яда у вас ножка, извиняюсь, коростой покрылась… Гампус – растение красивейшее, и при этом совершенно безобидное… Это вы, милейшая, по поляночке прошлись, по краешку. Хорошо, родник спал в это время, не сильно пострадали… А мне каково?! Пришлось добывать костюм химзащиты и усовершенствовать его по собственным чертежам. Только в нем и работаю… Прекрасный костюм получился, жаль, не могу вам сейчас показать, вы бы восхитились!

По всей видимости, Прошин не был в курсе, что его костюмом Дуся уже восхитилась, когда Веселовский привез ей в редакцию фотографии из леса. Лупоглазое толстомордое существо со снимков было, оказывается, не инопланетянином, а всего лишь доктором Прошиным в костюме химзащиты…

– И представьте, какие сложности, – продолжал доктор, – чтобы оживить их, надо еще и время подгадать.

Время подгадать ему всегда было сложно. Большую часть времени ключ, плюющийся живой и мертвой водой, спал, не проявляя никакой активности. Выбросы случались редко, и за долгие годы Прошину так и не удалось понять, когда и отчего ключ вдруг просыпается. Единственное, чему он научился, – это по приметам определять время следующего выброса. Где-то за три-четыре часа до извержения, как для себя назвал это Прошин, его преимущественно апатичные и тихие живые мертвые пациенты начинали беспокоиться, выть и бросаться на решетку. В этом случае следовало быстро собираться, транспортировать на поляну к роднику тела тех, кого Прошин собирался оживлять, рубить лапник, тесать колья, готовить шалашики, куда следует складывать пациентов после купания… В общем, хлопот не оберешься… Больше того: для последующего поддержания псевдожизни пациентам требовалось оставаться где-нибудь неподалеку, в радиусе километров двадцати, максимум – тридцати от места своего, если можно так выразиться, второго рождения.

– Цель моих исследований, – объяснял Прошин Дусе, – сделать возможным оживление в лабораторных условиях и поддержание псевдожизни в любой точке нашей страны и даже мира. Представьте, драгоценная Анна Афанасьевна, как восхитительно это переменило бы жизнь всего человечества! Вечная жизнь, победа над древнейшим врагом человеческим – над смертью…

Тут доктор нервно заерзал, завертел головой, лицо его задергалось, глаза сделались пустыми.

– Победа над смертью в человеческом понимании этого слова, – сказал он будто бы чужим голосом. Гулким, как из бочки.

«Шизофрения, как и было сказано. Налицо раздвоение личности, – подумала Слободская. – Доктор Джекил и мистер Хайд. Доктор Жизнь против Доктора Смерти».

Теперь, на втором часу излияний Прошина, происходящее казалось все менее и менее реальным, и прежняя Дуся Слободская – умная, веселая, злая на язык – постепенно возвращалась. Она устала бояться. Наверное, так чувствует себя человек, летящий вниз с гипотетической высоты – километров, скажем, в миллион. Первые полчаса ему дико страшно, потом он постепенно осваивается, потом начинает скучать, потом ему вообще вся эта бодяга надоедает. Он летит вниз, насвистывая, и думает, как неплохо было бы сейчас съесть чипсов с беконом. Проблема в том, что, несмотря на все эти метаморфозы, рано или поздно несчастный таки долетит до земли и непременно расшибется в лепешку.

«Но, по крайней мере, это случится еще не сейчас», – подумала Слободская. Утешало ли это ее? Пожалуй, не особенно.

О чем это он? Ах да, для исследований Прошину требовался расходный материал. К счастью, материал этот в избытке был прямо под рукой – тут же, в больнице, стонал и корчился на койках.

– Но заметьте, драгоценная Анна Афанасьевна, все они дали согласие на участие в экспериментах, все ушли из этой жизни по собственной воле. Согласие каждого зафиксировано, все оформлено по правилам, – сообщил Валентин Васильевич Дусе, гордо задрав пухлый подбородок. – Вот, извольте убедиться.

Прошин указал на книжный шкаф, сверху донизу забитый какой-то документацией. Подбежав к шкафу, он вытащил оттуда несколько картонных папок, плюхнул на стол, раскрыл первую попавшуюся и зачитал:

– Фирсова Эмма Валентиновна, 1938 года рождения, перелом шейки бедра. В беседе с врачом Прошиным В. В. 15 мая 1994 года выразила желание умереть. Вот, тут ее слова: «Не могу больше терпеть такую боль, лучше бы мне умереть, как я устала» – прочел Прошин ровной скороговоркой, на одном дыхании, и открыл следующую папку. – Крылов Владимир Павлович, 1959 года рождения, множественные переломы и разрывы внутренних органов вследствие автомобильной аварии. В беседе с врачом Прошиным В. В. выразил добровольное желание умереть. Записано со слов Крылова: «Моя жена погибла, мне теперь незачем жить. Я хотел бы уйти вместе с ней». И я исполнил его желание, милейшая Анна Афанасьевна, да-с. Никакого насилия. Поначалу мне приходилось использовать клофелин, но затем я обнаружил, что для этой цели прекрасно годится вода из Смородины. Пациенты получали ее в небольших количествах внутривенно, и в очень короткое время их желание исполнялось. После смерти они могли послужить науке, и, по большому счету, счастью всего прогрессивного человечества.

Сначала Прошин оживлял их исключительно в роднике. Потом пытался делать это в своей лаборатории, оборудованной здесь же, под домом, в обширном подвале. Некоторых оживить удавалось, некоторых – нет. Случались паталогические отклонения, когда после оживления подопытные становились излишне агрессивны, или же, напротив сидели без движения и не реагировали ни на какие раздражители. Но Прошин всегда верил, что упорный труд поможет ему справиться с поставленной задачей и однажды он научится оживлять умерших в любом месте, в любое время, и на сколь угодно долгий срок. Он всегда отличался завидным упорством, времени у него впереди было девять жизней, и с тех пор, как в Боткинской больнице скончался профессор Покровский, Прошин уже не опасался, что кто-то ему помешает.

Правда, спустя несколько месяцев после смерти профессора Валентин Васильевич неожиданно понял, что за ним наблюдают. В маленькой больнице маленького городка свежих людей видно сразу, и доктор заподозрил, что кое-кто из них появился здесь по его душу. Видно, что-то там такое Покровский все же успел раскопать, и даже рассказать кое-кому. Прошин хотел, правда, очень хотел, осчастливить человечество. Но до той поры, пока этот труд не был закончен, он всеми доступными способами защищал тайну своих исследований. Тем, кто совал нос в его дела, Прошин немедленно определял в соседи по дому, гостиничному номеру или по больничной койке одного из своих оживших пациентов. Кому на день, кому на два, кому на недельку.