Три невероятных детектива (сборник) - Клод Изнер

Жозеф закрыл газету.

— А ваше имя даже не упомянуто! — огорченно заключила Валентина.

— Настоящие герои всегда остаются в тени, — с благородной грустью заключил тот.

Суббота 2 июля, ближе к вечеру

На обратном пути из префектуры Виктор и Кэндзи не обменялись ни словом. Подойдя к магазину, долго пропускали друг друга вперед, а войдя, едва поздоровались с поджидавшим их Жозефом. Огорченный таким вопиющим нарушением традиций, он только и смог крикнуть им вслед:

— Жермена оставила вам поесть!

Кэндзи порылся в шкафчиках, вынул тарелки, приборы, поставил кипятиться чайник. Усевшись перед салатницей, Виктор принялся катать шарики из хлебного мякиша.

— Эта ветчина неважно выглядит, — заметил Кэндзи, тоже садясь за стол.

— Как и мы с вами, — буркнул Виктор.

Наконец подняв друг на друга глаза, они только теперь воочию увидели, чего стоили им обоим эти прошедшие дни. Кэндзи, с покрасневшими веками и осунувшимся лицом выглядел даже старше своего возраста. Виктор же за последние несколько дней и вовсе превратился в привидение.

— Ваша правда, — согласился Кэндзи, — мы не в лучшей форме. Но дело тут не в физическом самочувствии.

— Ах, ну да, конечно!

Кэндзи сделал глоток чаю.

— Вы подозревали меня. Никогда бы не подумал, что способен вызвать такие враждебные чувства у человека, которого считаю своим сыном.

Виктор вздохнул с облегчением. Все лучше, чем молчание. Когда он был маленький, Дафнэ часто ему говорила: слова способны исцелять недуги.

— Инспектор Лекашер тоже испытывал к вам недоверие, Кэндзи. Он никому из нас не доверял. Еще с 29 июня ему были известны результаты вскрытия Джона Кавендиша и Эжени Патино, и он знал, что их отравили ядом кураре. А я-то как раз искал аргументы, которые могли вас оправдать.

Он отодвинул стул, прошел к себе и вернулся оттуда с гравюрой в руках.

— Репродукция Рембрандта? — удивился Кэндзи.

— Светотень. Именно тени стимулируют воображение. Недавно я открыл для себя, что в вашей жизни многое для меня оставалось в тени.

— Любите вы выдумывать! — ответил Кэндзи, едва заметно улыбнувшись.

— Это вы привили мне к ним вкус.

— О какой тени вы говорите? Уточните же!

— Вы сказали, что идете осмотреть и оценить библиотеку, а на самом деле я видел, как вы предлагали книгопродавцу редкие книги и как продали Константину Островскому эстампы Утамаро.

— Вы за мной следили!

— Я был уверен, что вы идете на встречу с женщиной. Вы так скрытны во всем, что касается вашей личной жизни! Согласитесь, войти в специализированный магазин для дам, накупить там безделушек — тут всякое можно подумать…

— Вы упустили свое истинное призвание, вам бы в сыщики податься.

— Поставьте себя на мое место: что подумали бы вы, прочитав на газете, оставленной в моей комнате: «R.D.V. J.C. 24-6 12.30. Гранд-Отель, № 312»? Эти инициалы подходят Джону Кавендишу, найденному мертвым при странных обстоятельствах.

— Вы правы, пора рассеять тени.

Кэндзи поднялся, принес сакэ, налил себе и Виктору и снова сел.

— В 1858 году мне было девятнадцать. Я только что закончил учиться, бегло говорил по-тайски и по-английски. С Джоном Кавендишем я познакомился в американской дипмиссии в Нагасаки. Он готовился к экспедиции в Юго-Восточную Азию для изучения местной флоры и населяющих те края народов. Он взял меня с собой переводчиком. Мы около трех лет прожили на Борнео, на Яве и в Сиаме. А в 1863 году обосновались в Лондоне, где он и познакомил меня с вашим отцом. Я поселился на Слоан-сквер, а Кавендиш вернулся в Соединенные Штаты, но мы продолжали переписываться. Месяц назад он прислал мне письмо, где сообщал, что скоро будет в Париже, так как приглашен на прием, который состоится 22 июня в апартаментах Гюстава Эйфеля. Вспомните, в тот день я немного опоздал в англо-американский бар, где вы уже сидели в обществе сотрудников «Пасс-парту»?

— Да, помню, конечно.

— На этом приеме я встретил своего друга Максанса де Кермарека…

— Антиквара с улицы Турнон?

— Его. Несколькими днями ранее я предложил ему купить у меня два эстампа Утамаро. Его они не заинтересовали, но он знал любителя таких вещей — им-то и был Константин Островский, который тоже значился среди приглашенных к Эйфелю. Максанс нас познакомил, и мы решили встретиться 24 июня в «Кафе де ля Пэ» на бульваре Капуцинок. Это меня устраивало, я как раз собирался к Джону Кавендишу в ресторан «Гранд-Отеля», на завтрак. Для того чтобы ничего не перепутать я записал всю информацию на полях газеты, которая и попалась вам на глаза.

Я старался убедить себя, что здесь нет ничего криминального. Особенно меня встревожило, что на том листе из «Фигаро» ваше имя шло сразу за его именем.

Но ведь и я беспокоился из-за того, что вас постоянно не было на месте. Зашел к вам, уронил ваш блокнот, он открылся, я прочел его и понял, какая опасность нам всем грозит.

— Так значит, мы оба шли по следу.

— Да, если только не брать в расчет, что, в отличие от вас, я-то исходил из добрых побуждений. К тому же я не располагал таким количеством разнообразной информации, из-за которой у вас ум зашел за разум. Передо мной были лишь три фотографии рыжей девушки, сделанные вами на колониальной выставке в день смерти Кавендиша. Даты были помечены на обороте. Там же было и решение загадки, ускользнувшее от вас. В толпе на переднем плане я узнал знакомый силуэт. Но я торопился на поезд в Лондон. Я сунул фотографии в карман, намереваясь во время путешествия как следует их рассмотреть. В холле Северного вокзала из газет я узнал о смерти Константина Островского. Я прочел показания подвозившего его кучера и начал кое-что понимать. Если этот кучер подтвердит то, что мне подсказала интуиция, я смогу установить личность убийцы. Я телеграфировал в Лондон и отправился взглянуть на Ансельма Донадье.

— Что такого важного вы хотели у него узнать?

— Описание головного убора, который был на человеке в крылатке. Ансельм Донадье человек не первой молодости, но наблюдательность его не знает себе равных. Он не колеблясь ответил: клиент, которого он взял на площади Мобер, был в белой шляпе с низкой тульей, чуть вдавленной сверху, и широкой черной лентой. Он сказал: «Ее еще называют панама». Из всех моих знакомых только один носил такой головной убор: Мариус Бонне. Он был на башне в тот день, когда умерла Эжени Патино. Он был во Дворце колоний, когда скончался Кавендиш, как об этом свидетельствуют ваши фотоснимки. Он же был с Островским в фиакре. Зачем он убил этих троих? Беседа с Максансом де Кермареком не шла у меня из головы, и я пришел к нему снова, чтобы расспросить поподробней. Островский по секрету признался ему, что финансирует «Пасс-парту». Я понял, мотив этого убийства — деньги. Но два других все еще оставались загадкой. Я решил, что мне удастся разузнать что-нибудь в редакции, столкнулся там с Исидором Гувье, и он сообщил мне, что все отправились на башню. Остальное вам известно.

Они встали с чашечками сакэ и прошли в столовую.

— Вас вывела на верный путь шляпа, а меня — бандеролька от сигары, подобранная неподалеку от тела Данило Дуковича, — заметил Виктор. — Но и в этот раз я тоже пошел по неверной дорожке. Я был уверен, что преступник — Клюзель. Я помчался в газету, куда приехал почти сразу после того, как там побывали вы. В шкафу Бонне я увидел ботинки из шевровой кожи. Я вспомнил рассказ Анри Капюса о человеке, который давал советы, когда скончался бедняга Меренги, и на котором были такие же ботинки. Когда Гувье упомянул о вас, признаюсь, я вновь потерял нить и уже не знал, что думать.

— Теперь знаете.

— Есть и другие странные вещи! Например «Капричос». Зачем вам понадобилось придумывать эту историю с переплетчиком?

Кэндзи обернулся, мельком взглянув на портрет Таша, стоявший на комоде.

— Видимость не больше похожа на реальность, чем закат — на пожар.

Он улыбнулся и залпом осушил свое сакэ.

Вторник 5 июля, ранним утром

Прикрытое одеялом слуховое окошко все же пропускало достаточно света, чтобы обрисовывать контуры мебели. Прижавшись к стене, Таша открыла глаза, медленно высвободила руку, затекшую под затылком Виктора, и какое-то время смотрела на спавшего рядом мужчину. Чего-то в этом пробуждении не хватало. Ей вдруг вспомнился Данило Дукович. Больше никогда он не разбудит ее своими вокализами. Сердце у нее сжалось. Несчастный Данило, он ведь чуть было не устроился в оперу! Что ж, возможно, он сейчас там, в обществе Россини и Мусоргского…

Виктор что-то пробормотал. Она прикоснулась к его бедру. Ей нравился запах его тела. Он, с которым она еще три дня назад клялась никогда больше не встречаться, оказался лучше, чем Ханс! Стоило ему несколько часов назад постучать к ней в дверь, смущенному, неловкому, с охапкой цветов, как все вопросы, которые она хотела ему задать, тут же позабылись. Она оказалась в его объятиях, их губы слились, ее тело откликнулось на зов его тела. Что теперь будет? Она вздохнула. Все же ей было о чем сожалеть: место в «Пасс-парту» она, возможно, потеряла. Возьмет ли ее Клюзель, если, как обещал, возобновит выпуск газеты? Этот безумец Бонне хотел ее убить. Он умер, но не окажется ли она теперь на улице?