Тупое орудие - Джорджетт Хейер

Гласс вошел следом за ним, закрыл за собой дверь и некоторое время уныло глядел на него, после чего сказал:

– Не негодуй на злодеев. Они, как трава, скоро будут подкошены и, как зеленеющий злак, увянут.

– Так они и увянут, если я не буду негодовать! – сердито сказал сержант.

– И ты будешь ощупью ходить в полдень, как слепой ощупью ходит впотьмах.

– Замолчите! – взорвался сержант, раздраженный верностью замечания.

– Я исполнен гнева Господня! – холодные голубые глаза Гласса сверкнули. – Я устал сдерживать себя!

– Что-то я пока не заметил, чтобы вы сдерживали себя, дружок. Разглагольствуйте лучше где-нибудь в другом месте. Не то вы выпадете в осадок, а я заделаюсь заправским безбожником.

– Я не уйду. Я спросил свою душу. Есть пути, которые кажутся человеку прямыми, но конец их – путь к смерти!

Сержант перевернул очередную страницу.

– Послушайте, не заводитесь, – сказал он. – Если вы так близко к сердцу будете принимать грех, из вас не выйдет путного полицейского. А если вы собираетесь остаться здесь, Бога ради, сядьте и не глазейте так на меня!

Гласс сел на стул, по-прежнему не сводя глаз с сержанта.

– Что сказал Невил Флетчер? – спросил он.

– Он нес почти такую же околесицу, как и вы.

– Он невиновен.

– Ну, если он не виноват, ему придется доказывать это – вот все, что я могу сказать, – ответил сержант. – Шляпа или не шляпа, в тот вечер, когда прикончили Карпентера, он был в Лондоне, и изо всего варева он – один-единственный, у которого были и мотив, и возможность убить покойного Эрнеста. Вы правы, он не похож на тех, кто убивает направо-налево, но не следует забывать, что он не дурак и очень может быть, что он всех нас дурачит. Я не знаю, прикончил ли он Карпентера, но чем больше я размышляю над уликами, тем больше я убеждаюсь, что он единственный человек, который имел возможность прикончить своего дядю.

– И все же его не арестовали.

– Это так, но я убежден, что, когда суперинтендант обмозгует все дело, его арестуют.

– Суперинтендант – справедливый человек, в меру своего разумения. Где он?

– Не знаю. Полагаю, что скоро будет здесь.

– Здесь больше не будет преследования невиновных. Мою душу терзает буря, но так написано – да! – и огненными буквами! Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека!

– Это мысль, – согласился сержант. – Но что до преследования невиновных…

– Оставьте неразумие и живите! – перебил его Гласс с мрачной, безрадостной улыбкой. – Горе тем, которые мудры в своих глазах! Готовы для кощунствующих суды, и побои на тело глупых!

– Хорошо! – проговорил уязвленный сержант. – Если вы такой умный, может, вы знаете, кто на самом деле убийца?

Пылающие глаза Гласса встретились с глазами сержанта.

– Я один знаю, кто убийца!

От изумления сержант заморгал. Ни он, ни Гласс не слышали, как открылась дверь. Они оба вздрогнули от негромкого голоса Ханнасайда.

– Нет, Гласс. Не вы один, – сказал он.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Сержант, дотоле выслушивавший Гласса с крайней степенью недоверия, взглянул на дверь и вскочил.

– Какого дья… Что это значит, шеф? – вопросил он.

Гласс повернулся и спокойно посмотрел на Ханнасайда.

– Стало быть, истина известна и вам? – спросил он. – Если это так, я удовлетворен, ибо душа моя утомлена жизнью, которую я веду. Я как Иов; дни моя быстрее гонца – бегут, не видят добра.

– Боже, он сумасшедший! – воскликнул сержант.

Гласс презрительно улыбнулся.

– Глупость безрассудных – заблуждение. Я не сумасшедший. У меня отмщение и воздаяние. Истинно говорю вам, нечестивцы пойдут в ад!

– Да, конечно! – сержант не сводил с него настороженного взгляда. – Только не надо так об этом шуметь!

– Довольно, Хемингуэй, – сказал Ханнасайд. – Вы ошиблись, Гласс. И вы знаете, что ошиблись.

– Можно поручиться, что порочный не останется ненаказанным!

– Конечно. Но не ваше дело наказывать.

– Не знаю, – застонал Гласс. – И все же помыслы праведных праведны. Меня преисполнил гнев Господень.

Сержант схватился за край стола, ища опоры.

– Боже милостивый, вы не хотите сказать, что это сделал Ихавод?! – выдохнул он.

– Да, Гласс убил и Флетчера и Карпентера, – ответил Ханнасайд.

Гласс поглядел на него с бесстрастным любопытством.

– Так вы знаете все?

– Нет, не все. Энджела Энджел – ваша сестра?

Гласс окаменел и жестко проговорил:

– Когда-то у меня была сестра по имени Рейчел. Но она мертва, да, и перед людьми Божьими мертва задолго до того, как грешный дух покинул ее тело! Я не хочу говорить о ней. Но для того, кто привел ее к злу, и для того, кто заставил ее убить себя – для них я блещущий меч, который разит плоть!

– О Боже! – пробормотал сержант. Пылающий взгляд сжег его лицо.

– Кто вы такой, чтобы взывать к Богу, глумясь над его праведностью! Возьмите свой карандаш и запишите, что я скажу вам, дабы все было в порядке. Вы думаете, а боюсь вас? Нет – как и всей мощи закона, созданного людьми! Я ступил на путь истинный!

Сержант опустился на стул и взял карандаш.

– Ладно, – с трудом выговорил он. – Продолжайте.

– Не достаточно ли моего слова, что эти люди погибли от моей руки? – спросил Гласс Ханнасайда.

– Нет. Вы сами знаете, что недостаточно. Вы должны рассказать всю правду. – Ханнасайд взглянул в лицо констебля и добавил: – Гласс, я не думаю, что имя вашей сестры станет достоянием гласности. Но я должен знать все факты. Она встретила Карпентера, когда он был на гастролях – в Мидленде и неделю играл в Лестере, так?

– Это так. Он совратил ее красивыми словами, сказанными языком лжеца. Она же была блудница сердцем. Она по доброй воле пошла за сыном Велиаровым и предалась жизни во грехе. С того дня она умерла для нас, ее родных. Само имя ее будет забыто, ибо написано, что нечестивые умолкнут в аде. Когда она убила себя, я возликовал, ибо плоть слаба, и сама мысль о ней, да, сам образ ее был для меня как острое терние.

– Да, – осторожно проговорил Ханнасайд. – Вы знали, что она любила Флетчера?

– Нет. Я ничего не знал. Господь направил меня в место, в котором он жил. И все же я ничего не знал. – Он стиснул руки коленях так, что побелели костяшки. – Когда я встретил его, он улыбнулся своими лживыми устами и пожелал мне доброго вечера. И я вежливо ответил ему.

Сержант невольно вздрогнул. Ханнасайд спросил:

– Когда вы открыли правду?

– Разве это не ясно вам? В тот самый вечер, когда я убил его! Я солгал вам, что видел мужчину, выходившего в 22. 02 из садовой калитки в «Грейстоунз». – Он саркастически искривил губы: – Глупый верит всякому слову, благоразумный же внимателен к детям своим.

– Вы были слугой закона, – сурово проговорил Ханнасайд. – Ваше слово считалось вне подозрений.

– Это так, и я признаю, что согрешил. И все же я содеял то, что было возложено на меня, ибо никто другой не принес бы возмездие Эрнесту Флетчеру. Моя сестра убила себя сама, я же говорю вам, он был запятнан ее кровью! Отмстил бы за нее закон? Он знал, что закон ему не угрожает, но он не знал – меня!

– Мы не будем спорить об этом, – сказал Ханнасайд. – Что произошло вечером 17-го?

– Не в 22. 02, но несколькими минутами раньше я увидел Карпентера. На углу Мейпл-гроува я столкнулся с ним лицом к лицу.

– Это Карпентера видела миссис Норт?

– Да. Она не лгала, рассказав о его посещении Флетчера, ибо он все рассказал мне, когда мои руки держали его за глотку.

– Какова была цель его посещения Флетчера? Шантаж?

– Именно так. Он тоже находился в неведении, но однажды, еще до заключения, он видел Флетчера в том раззолоченном логове греха, где моя сестра в развратном танце обнажала ноги и руки перед взорами мужчин. А когда его выпустили из тюрьмы, а моя сестра была мертва, никто не мог сказать ему, кто был ее любовник, кроме одной девушки, которая напомнила ему о мужчине, которого он однажды видел. Он вспомнил его, но не знал его имени, пока однажды не увидел его портрет в газете. И тогда, поняв, что Эрнест Флетчер богат богатствами мира сего, он своим порочным умом решил извлечь из него деньги под угрозой скандала и разоблачения. С этой целью он приезжал в Марли не однажды, но несколько раз поначалу попытался войти в парадную дверь, но получил отпор от Джозефа Симмонса, который захлопнул перед ним дверь, как только тот отказался сообщить характер своего дела к Флетчеру. Именно по этой причине вечером 17-го он вошел через садовую калитку. Но Флетчер посмеялся над ним, он обошелся с ним как с глупцом и выпроводил его через ту же калитку. Он пошел, но не к Арден-роуд, а к Вейл-авеню. И там я его встретил.

Он замолчал. Ханнасайд спросил:

– Вы узнали его?

– Я узнал его. Но он не понимал, кто я, пока я не взял его за глотку и не прошептал ему на ухо свое имя. Я бы убил его в ту же минуту, так сильно горела во мне справедливая ярость, но он с трудом выдохнул, чтобы я не спешил, ибо смерть моей сестры не его вина. Я не желал его слушать, но он, задыхаясь, в ужасе выдавил из себя, что может открыть мне имя виновного. Я внял ему. Не выпуская его, я заставил рассказать все, что он знал. Он был одержим страхом смерти. Он признался во всем, даже в своих низких замыслах. Когда я узнал имя человека, из-за которого умерла моя сестра, и вспомнил его лживую улыбку и ласковые слова, – в моей душе возникла такая ярость, что я содрогнулся. Я отпустил Карпентера. Моя рука выпустила его глотку, ибо я был в изумлении. Он тотчас же скрылся, не знаю куда. Мне не было до него дела, ибо в этот миг я знал, что надлежит делать. Никто меня не видел. Мой смятенный ум успокоился, да, успокоился от сознания моей праведности! Я вошел в калитку, прошел по дорожке до открытой двери в кабинет Флетчера. Он сидел за столом и писал. Когда моя тень упала на пол, он поднял голову.