В гвардейской семье - Анатолий Недбайло
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
4.
Четыре дня продолжался штурм Кенигсберга. Четыре дня и четыре ночи ходила ходуном земля. 9 апреля
вражеский гарнизон прекратил сопротивление. Крепость пала.
Значимость этого события была огромна. Это был не только стратегический успех. Это был фактор
высокого морально-психологического воздействия.
...После непродолжительной передышки наш полк снова включился в боевые действия. Теперь мы
должны были оказать поддержку войскам на Земландском полуострове.
Вражескую группировку на этом полуострове наши наземные войска прижали к морю, где действовали
боевые корабли Краснознаменного Балтийского флота. В воздухе непрерывно висели штурмовики и
бомбардировщики.
Фашистских истребителей мы теперь почти не встречали. Да и зенитная артиллерия противника
беспокоила нас значительно меньше.
Но схватки на земле шли тяжелые. За двенадцать дней боев на Земландском полуострове я девятнадцать
раз водил свою группу на штурмовки вражеских позиций. Были дни, когда вылетали по два-три раза.
[196]
Возвратившись однажды с задания, я оказался в окружении боевых друзей. Улыбаются, поздравляют.
— С чем хоть поздравляете, скажите?
— С Героем!..
От этих слов у меня дух перехватило. Уже из соседней эскадрильи летчики подходят, руку жмут, что-то
говорят, а я все стою, как оглушенный.
Захожу к командиру полка, а он слушает мой доклад и улыбается, словно что-то хочет сказать. Выслушав, Стрельцов обнимает меня и взволнованно шепчет:
— С Героем тебя, Анатолий... От всей души!
Тем же Указом Президиума Верховного Совета от 19 апреля 1945 года звание Героя Советского Союза
было присвоено также Николаю Семейко и Николаю Давыдову.
Трудно передать словами овладевшее мной чувство. Вышел от командира и остановился, вспомнив, что в
левом кармане моей гимнастерки лежит амулет — шелковый платочек с вышитой на нем Золотой Звездой
Героя, многозначительным символом, который обрел теперь полную реальность: пожелание любимой
сбылось! Значит, верила в меня Катюша. И ее вера помогла мне в боях.
Каждый день — новые задания. Жаркие сражения с врагом продолжались, особенно на прибрежном
участке северо-западнее Кенигсберга.
...Командир дивизии приказал двумя шестерками нашего полка нанести бомбово-штурмовой удар по
укрупненному району противника и тем самым помочь нашим наземным войскам занять более выгодный
рубеж.
— Задание будут выполнять первая и третья эскадрильи. Подробности согласуйте с капитаном
Таракановым, — распорядился командир полка.
Мы с Николаем Семейко нанесли координаты цели на свои полетные карты.
Чтобы как можно дольше воздействовать на противника, решено было, что группа Семейко вылетает
первой, а спустя пятнадцать минут моя группа пойдет ей на смену.
Первая шестерка ушла.
Прошло пятнадцать минут — и я повел на взлет свою шестерку штурмовиков. Еще несколько минут — и
с высоты уже просматривается залив. Справа к нему подступает [197] зеленая гряда леса. Между ним и
морем — золотисто-желтая песчаная каемка, отороченная со стороны моря белым кружевом прибоя.
Впереди уже видна шестерка Николая Семейко, «обрабатывающая» цель с «круга». Машину Николая
узнаю издали по тому, как она круто пикирует на цель. «Резвится, будто не навоевался!» — думаю я и тут
же слышу голос Ляховского со станции наведения.
— Хорошо Семейко работает! — прямо так и сказал открытым текстом.
— «Коршун»-ноль один! — связываюсь по радио с Семейко. — Я — «Коршун»-ноль три — на подходе...
Семейко не ответил — он в это время снова пикировал, как мне показалось, на зенитную батарею. Я
залюбовался его работой, но вдруг пронзила тревога: пора, пора выводить машину из пике! Но что это? С
консолей срываются белесые струи, а в следующее мгновение самолет, перевернувшись и описав дугу, падает у самой береговой черты.
Все произошло в считанные секунды. Был Николай — и через несколько мгновений его не стало. Не
оставалось никаких сомнений, что он погиб. Не успев получить свою Золотую Звезду, не дожив до
Победы, не узнав, что подвиги его Родина отметит еще и второй Золотой Звездой.
Стиснув зубы, веду группу на цель. Туда! Там — зенитка, сбившая Николая! Заходы на цель следуют
один за другим. Мы яростно мстим врагу и за Николая, и за всех наших боевых товарищей, навсегда
оставшихся на дорогах войны. Отрезвляет лишь молчание пушек и пулеметов.
— Конец, конец! Я — «Коршун»-ноль три! — передаю в эфир приказ на сбор.
Сел нормально. Доложил Стрельцову. Он уже знает. Выслушал меня, устало опустился на табурет, закрыл лицо руками. В кабинете воцарилась тягостная тишина: слишком велика потеря для полка, да еще
в последние дни войны.
...Через несколько дней меня и Давыдова вызвали в Растенбург, в штаб дивизии. Командующий
воздушной армией Тимофей Тимофеевич Хрюкин прикрепил к моей гимнастерке Золотую Звезду и
орден Ленина. Этой высшей в стране награды были удостоены также и другие [198] летчики. Было
торжественно, над нами полыхало знамя дивизии. Я стоял в шеренге и думал о товарищах, которым не
суждено стоять рядом.
Через несколько дней мне выпало счастье подписывать представления на присвоение звания Героя
Советского Союза Михаилу Карпееву, Николаю Кожушкину, Виктору Молозеву и Михаилу Васильеву.
Всем четырем соколам вскоре были вручены Золотые Звезды.
...25 апреля мы совершали последний боевой вылет шестеркой — ставили дымовую завесу в районе
порта Пиллау. И опять удачно. К вечеру отчаянно защищавшаяся гитлеровцами военно-морская база
пала.
Вслед за ней сложили оружие и войска Земландской группировки.
Но еще отчаянно оборонялась так называемая Курляндская группировка, и нашу дивизию перебросили
на новый участок. Однако здесь нам не удалось совершить ни одного боевого вылета: 8 мая эта
группировка тоже капитулировала.
5.
На втором этаже кирпичного особняка недалеко от аэродрома поселились девушки — военнослужащие
нашего полка. Утомленные за день, этой ночью они спали особенно крепко. Вдруг перед самым
рассветом раздались выстрелы. Девушки вскочили с постелей, метнулись к окнам. Стреляли в лесу, и
стоголосое эхо громовыми раскатами разносилось окрест.
— Девчонки, это на аэродроме стреляют. Видимо, немцы десант высадили! — закричал кто-то.
— Да откуда же взяться немцам? — успокоила Катя подруг. Она уже знала, что Земландская группировка
противника прекратила свое существование и теперь все летчики и часть авиаспециалистов переброшены
на ликвидацию Курляндского «котла».
Катя быстро оделась и сбежала по крутым ступеням вниз. За ней помчались остальные девчата. За углом
остановились: на самом верху телеграфного столба восседал знакомый связист из БАО{9} и, не обращая
внимания [199] на близкую пальбу, что есть силы колотил чем-то по дереву, отчего и столб гудел, и
провода звонко пели.
— Что произошло? — спросили его девчата. Связист во весь голос радостно прокричал:
— А то, милые вы мои, произошло, что война кончилась! Понятно? Кончилась!..
На мгновение девушки растерялись, затем бросились обниматься, смеялись и плакали от счастья, что все
ужасы войны наконец кончились, что все плохое теперь позади.
Катя помчалась на аэродром. Здесь было то же: ребята пели, плясали, обнимались — и снова палили в
небо, салютуя Победе.
Катя расспрашивала об улетевших, но о них никто ничего толком не знал. Села за свой стол, но работать
не могла — все валилось из рук. Радость и тревога смешались, переплелись. Не в силах побороть
волнение, Катя направилась к дежурному.
— Не волнуйся, Катюша! — ровный, сдержанный голос начальника химслужбы полка капитана Продана, дежурившего в этот день, внушал доверие. — Летчики уже возвращаются, через полчаса будут дома!
Разве усидишь на месте после этих слов?
То и дело выскакивает Катя на площадку у КП, постоит, прислушается — тихо. И снова — в
диспетчерскую. А две-три минуты спустя опять вслушивается в небо.
И вот запела, загудела даль. Катя что есть духу помчалась на аэродромное поле. А там уже целая группа
встречающих.
Вот она, уже над головой, — восьмерка грозных для врага и таких желанных для нее «ильюшиных».
Идет плотным парадным строем — загляденье! Поочередно самолеты идут на посадку.
Машина коснулась земли, и мне подумалось: а ведь это последняя посадка! Последняя посадка на этом
