Американский психопат - Брет Эллис

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ВЕЧЕРИНКА

Перед тем как пойти на рождественскую вечеринку к Эвелин, я зашел выпить с Чарльзом Мерфи в «Rusty's», чтобы собраться с духом. На мне двубортный четырехпуговичный костюм (шерсть с шелком), хлопчатобумажная рубашка с воротником на пуговичках от Valentino Couture, узорный шелковый галстук от Armani и кожаные туфли от Allen-Edmonds. Мерфи одет в двубортный шестипуговичный габардиновый костюм от Courreges, полосатую хлопчатобумажную рубашку и шелковый галстук-фуляр— и то, и другое от Hugo Boss. Мерфи разглагольствует о японцах.

— Они купили Эмпайр Стейт Билдинг и «Nell's». Представляешь себе, Бэйтмен? Даже «Nell's»! — восклицает он после второй порции Absolut со льдом, и это что-то пробуждает во мне. Покинув «Rusty's» и побродив по верхнему Вест Сайду, я обнаруживаю, что притаился в арке, ведущей к «Carly Simon's», — еще недавно это был модный ресторан Джи Экейла, закрывшийся прошлой осенью. Когда мимо проезжает на велосипеде курьер-японец, я сбиваю его с велосипеда и затаскиваю в арку, ноги его запутались в велосипеде Schwinn, что очень кстати, поскольку когда я перерезаю ему глотку (легко, без усилий), велосипед блокирует судороги, обычно сопровождающие эту процедуру, хоть парню и удается оторвать его от земли пять-шесть раз, пока он захлебывается собственной горячей кровью. Я открываю картонные коробки с японской едой и вываливаю их содержимое на парня, но, к моему удивлению, вместо суши и терияки, роллов и лапши соба на окровавленное, жадно глотающее воздух лицо падает курица с орехами кешью, говядина чау мейн и креветки с рисом, на вздымающуюся грудь шлепается свинина му-шу[28]], и это неприятное открытие (под руку случайно попал не тот азиат) вынуждает меня посмотреть, кому был предназначен заказ: Салли Рубинштейн. На обратной стороне квитанции ручкой Mont Blanc я вывожу: «Я и до тебя доберусь, сука», и кладу квитанцию парню на лицо. Виновато пожав плечами, бормочу: «Извини, что ли». Сегодня утром темой Шоу Патти Винтерс были Девочки-Подростки, Продающиеся За Крэк. Два часа я провел в спортзале и теперь могу сделать двести подъемов на пресс меньше чем за три минуты. Неподалеку от кирпичного особняка Эвелин я вручаю мерзнущему бомжу одно из печений с предсказанием, которые взял у разносчика, и нищий, засунув его в рот вместе с бумажкой, благодарно кивает.

— Мудак ебаный, — говорю я так, чтобы он слышал.

Свернув за угол и устремляясь к дому Эвелин, я вижу, что дом ее обезглавленной соседки Виктории Белл все еще оцеплен полицейскими лентами. Перед домом Эвелин четыре лимузина, один с работающим двигателем.

Я опоздал. В столовой и гостиной — толпы людей, желания беседовать с которыми у меня нет. По обе стороны камина стоят высокие, пышные, усыпанные мерцающими белыми огоньками ели. Играют старые рождественские песни шестидесятых в исполнении Ronettes. Бармен в смокинге разливает шампанское, глинтвейн и мартини, смешивает коктейли «Манхэттен» и мартини, открывает бутылки пино нуар Calera Jensen и шардоне Chappellet. Бутылки с портвейном двадцатилетней выдержки выстроились между вазами с пуансеттией. Длинный раздвижной стол покрыт красной скатертью и уставлен тарелками, блюдами и вазочками: жареные лесные орешки, омары, раковый суп, суп из сельдерея с яблоками, канапе с черной икрой, луковые кольца в сливочном соусе, жареный гусь с каштанами, икра в маленьких корзиночках из теста, овощные тарталетки с тапенадом, жареная утка, телячьи ребрышки с луком-шалот, гратен из ньоччи, овощной штрудель, вальдорфсский салат, гребешки, тосты с маскарпоне, суфле из белых трюфелей и зеленого чили, куропатки-гриль с луком, картофелем, шалфеем и клюквенным соусом, пирожки с изюмом и орехами, шоколадные трюфели, тарталетки с лимонным суфле и ореховый тарт-татэн. Повсюду горят свечи в серебряных подсвечниках Tiffany. И вокруг разгуливают одетые в красно-зеленые костюмы карлики с закусками на подносах (хотя я не уверен, что это не галлюцинация). Притворившись, что я их не заметил, я направляюсь прямиком в бар и одним махом выпиваю стакан неплохого шампанского, а потом иду к Дональду Петерсену, которому, как и большинству присутствующих мужчин, кто-то нацепил на голову бумажные оленьи рога. В другом конце комнаты — Дева Мария и пятилетняя дочь Дарвина Хаттона Кассандра, на которой семисотдолларовое бархатное платьице от Nancy Halser. После второго стакана шампанского я перехожу на мартини — с двойным Абсолютом, и, успокоившись, я внимательно рассматриваю комнату, но карлики никуда не исчезли.

— Слишком много красного, — бормочу я. — Это меня нервирует.

— Привет, Макклой, — восклицает Петерсен. — Что ты сказал?

Я прихожу в себя и спрашиваю на автомате:

— Это британское исполнение «Отверженных» или нет?

— Веселого тебе рождества, — пьяно тыкает он на меня пальцем.

— Так что это за музыка? — с раздражением переспрашиваю я. — И кстати, сэр, своими поздравлениями можете украсить холл.

— Это Билл Септор, — пожимает он плечами. — То ли Септор, то ли Скептор.

— И почему бы ей не поставить Talking Heads? — горько сетую я.

В другом конце комнаты стоит Кортни, в руках у нее стакан шампанского, и она полностью игнорирует меня.

— А может, это «Отверженные»? — предполагает он.

— Американское или британское исполнение? — мои глаза сужаются. Я проверяю его.

— М-м-м, британское, — мямлит он, и в этот момент карлик вручает нам тарелки с вальдорфсским салатом.

— Уж конечно, — бормочу я, глядя, как ковыляет прочь карлик.

Неожиданно к нам вихрем подлетает Эвелин. На ней — соболий жакет и бархатные брючки от Ralph Lauren, в одной руке — ветка омелы, которую она поднимает над моей головой, в другой — леденец на палочке.

— Осторожно, омела! — восклицает она, сухо целуя меня в щеку. — С Рождеством, Патрик. С Рождеством, Джимми.

— С… Рождеством, — говорю я, не имея возможности оттолкнуть ее — в одной руке у меня мартини, в другой — вальдорфсский салат.

— Опаздываешь, милый, — говорит она.

— Я не опаздываю, — открыто протестую я.

— Нет, опаздываешь, — нараспев произносит она.

— Я был здесь все это время, — осаживаю я ее. — Ты просто меня не видела.

— Ну, перестань хмуриться. Ты просто Мистер Гринч[29]]. — Она поворачивается к Петерсену. — Ты знаешь, что Патрик — Мистер Гринч?

— Глупости, — вздыхаю я, глядя на Кортни.

— Черт возьми, мы все знаем, что Макклой — это Гринч, — пьяно ревет Петерсен. — Как поживаете, мистер Гринч?

— А что мистер Гринч хочет на Рождество? — сюсюкает Эвелин. — Гринчик в этом году был хорошим мальчиком?

Я вздыхаю.

— Гринч хочет плащ от Burberry, кашемировый свитер Ralph от Lauren, новые часы Rolex, автомагнитолу…

Эвелин вынимает леденец изо рта.

— Но у тебя нет машины, милый.

— А я все равно хочу, — вновь вздыхаю я. — Гринч все равно хочет автомагнитолу.

— Как вальдорфсский салат? — озабоченно спрашивает Эвелин. — Как тебе кажется — вкусно?

— Восхитительно, — бормочу я, вытягивая шею. Я кое-кого заметил, и с уважением говорю: — А ты не говорила, что пригласила Лоуренса Тиша.

Она оборачивается.

— О ком ты говоришь?

— Ну, как же, это ведь Лоуренс Тиш разносит подносы с канапе? — спрашиваю я.

— Господи, Патрик, это не Лоуренс Тиш, — говорит она. — Это один из рождественских эльфов.

— Один из кого? Ты хочешь сказать — из карликов?

— Это эльфы, — подчеркивает она. — Маленькие помощники Санта-Клауса. Боже, какой ты ворчун! Они такие милые! Вот тот — Рудольф, леденцы разносит Блитцен, там Доннер…

— Постой, постой, Эвелин, — говорю я, прикрывая глаза рукой, в которой я держу вальдорфсский салат. Меня бросает в пот от какого-то странного дежавю. Разве эти эльфы мне встречались раньше? Надо не думать об этом.

— Так зовут оленей Санта Клауса. А не эльфов. Блитцен был оленем.

— Он — единственный еврей среди них, — напоминает нам Петерсен.

— О… — похоже, Эвелин озадачена этой информацией, она смотрит на Петерсена и ждет, что тот подтвердит ее. — Это правда?

Он пожимает плечами, задумывается, кажется, он смущен.

— Э, крошка — олени, эльфы, Гринчи, брокеры… Какая, к черту, разница, пока Cristal льется рекой? — Он причмокивает и пихает меня в бок. — Верно, мистер Гринч?

— Неужели тебе не кажется, что они такие… рождественские? — с надеждой спрашивает она.

— Да, Эвелин, — говорю я ей. — Они очень рождественские, честное слово.

— А мистер Ворчун опоздал, — дуется она, укоризненно тряся передо мной проклятой веткой омелы. — И ни словом не обмолвился о салате.

— Знаешь, Эвелин, в этом мегаполисе миллион вечеринок, которые я мог бы посетить, но я выбрал твою. Возможно, тебе интересно, почему? Я тоже спрашиваю себя, почему. И не нахожу ответа. Так или иначе, но я здесь, так что, знаешь, будь благодарна, крошка, — говорю я.