Царские забавы - Евгений Сухов

Следующей была постельничая боярыня.

Баба остановилась напротив царевны и, стараясь заполучить ее нечаянный взгляд, заговорила:

— Призываю в свидетели бога нашего Иисуса Христа, что не буду чинить никакого лиха ни в государском платье, ни в постелях, ни в изголовьях, ни в подушках, ни в одеялах и в ином всяком царицыном добре. Клянусь быть верной слугой Марфе Васильевне, я на том крест целую.

Малюта Скуратов зорко смотрел в лица боярынь, как будто уже сейчас ведал о крамоле и дожидался только окончания венчания, чтобы набросить на ноги бабам чугунные цепи и свезти в темницу.

Следующими были боярышни и дворовые девицы. Они громко повторяли вслед за боярынями страшные слова клятвы:

— Если нарушу клятву в том, то гореть мне в геенне огненной после смерти и не прожить мне после этого святотатства и дня. А внутренности мои пусть рассечет полымя возмездия, и сгинуть мне тотчас на месте, как задумаю лихое злодеяние.

Произнеся страшные слова, каждая из боярышень не сомневалась в том, что упадет замертво, если только задумает лихое дело.

— …Если кто захочет царицу лихим зельем и волшебством испортить, то сказать об этом царю или его боярам или ближним людям, которые донесут то слово до ушей великого государя.

Иван Васильевич слушал клятвы подле царевны, как будто челядь била челом на верность и ему, а когда последняя из девок коснулась губами Христова распятия, Иван Васильевич отпустил всех слуг с миром и решил остаться наедине с Марфой.

— Анастасьюшка, теперь все это твое! — плавно обвел дланью вокруг государь, показывая убранства. — Вот, возьми в подарок зеркальце английской работы, будет теперь во что тебе свою красоту разглядывать. Дай же я на тебя, царица, полюбуюсь, — Иван Васильевич бережно притронулся пальцами к лицу Марфы. — Жену-то я какую выбрал… Первая во всей Руси! — Иван Васильевич был огромен, он заполнял собой все пространство, а свечи, слушая слова самодержца, колыхнулись в почтении, едва не погаснув. Царевна напоминала воробушка, зажатого в угол дерзким котом. Зверь уже насытился игрой и, осознав свое могущество перед бессильной птахой, поднял лапу для удара, чтобы в одно мгновение вытянуть из жалкого тельца остатки жизни. — Ты меня не бойся, царица, — сказал Иван Васильевич неожиданно мягко, слегка касаясь ладонью плеча девушки. Эта ласка больше напоминала когтистую лапу, способную крепко царапнуть воробушка, — я тебя не трону. Свадебку сыграем, а уже потом и девство твое разрешу. Зря обо мне худое болтают, силком я баб не беру. К чему мне это? Если похоть приспичит, так мне стоит только кликнуть, как девицы сами понабегут. Я как-никак царь! Сил у меня подчас не хватает, чтобы баб от себя отпихнуть, вот ты мне в этом и поможешь. А?

— Помогу, государь, — пропищал воробушек, видно, из-за страха, чтобы не угодить в зубастый рот кота.

— Вот и славненько, — протянул Иван Васильевич.

Государь едва сдержался, чтобы не отбросить царский венец в сторону и не сорвать с царевны атласные одежды.

Но царь только слегка прикоснулся к ее одеждам и, почувствовав на кончиках пальцев девичье тепло, отпустил восвояси.

— Иди к себе, царица… Анастасия, боярышни тебе палаты приготовили.

Глава 5

Петр Темрюкович после смерти сестры заметно приуныл; только самую малость он не дотянул до боярской шапки, а была бы жива Мария, помогла бы братцу.

Московские мужи посматривали на черкесского князя с неприязнью. А иные бояре, не стыдясь, называли его нехристем, поминая басурманское происхождение.

Однако съезжать с Москвы Петр Темрюкович не торопился. Он осел в Москве, судя по богатому хозяйству, основательно. Князь выстроил три мурованных дома, купил с десяток имений, а еще пожалован был пятью деревнями, в которых одних посошных мужиков насчитывалось тысячи четыре.

Царица Мария и князь Петр были похожи не только внешне, они имели даже одинаковые привычки. Если Мария Темрюковна любила окружать себя многочисленными поклонниками, то черкесский князь никогда не выезжал без сопровождения девиц, которые скакали по-мужски верхом и орали так истошно, как будто хотели взять в полон всякого встречного.

Князь отказывался изменять давним привычкам, даже живя в христианской Москве. Петр поселил в своем дворце четырех девиц, выделив среди них младших и старших жен. Терем называл женской половиной, покой которого охраняли четыре брюхатых евнуха. Бояре, поглядывая на житие младшего брата царицы Марии, только скалили злорадно зубы, рассуждая о том, что черкесский князь своим женолюбием решил затмить славу турецкого султана. Многие из бояр, поглядывая на житие Петра, с удовольствием поменяли бы постных супружниц на тонкошеих жен черкесского князя.

Кроме жен Петр Темрюкович окружил себя толпой наложниц, которые любили своего молодого повелителя не меньше, чем каменья, которыми он осыпал с головы до ног каждую свою избранницу. Князь раздавал женщинам свои дома, где они проводили время в ожидании господина, и Петр Темрюкович, любя жен и наложниц одинаково, по очереди оставался у каждой из них.

В правление Марии Темрюковны, когда царь отдалился от дворца и надолго съехал в Александровскую слободу, Москва стала напоминать черкесский город, где вольные джигиты в нарядных национальных кафтанах разъезжали по улицам с той уверенностью, как если бы это были дороги родных аулов.

Если Мария Темрюковна оставалась хозяйкой во дворце, то черкесскому князю Петру принадлежала почти вся Москва с ее огромными и шумными посадами, которые каждый день расползались в стороны крепенькими срубами, как сытная каша из-под приоткрытой крышки. Князь был всесильным господином, затмевая порой величием самого царя.

Петр креп вместе с царицей, а сделавшись старшим стольником, убедился, что принимать поклоны куда приятнее, чем раскланиваться самому. Он теперь не снимал шапки даже перед боярами.

«Лучшие люди» невзлюбили Петра так же люто, как и его своевольную сестру, и терпеливо стали дожидаться случая, когда молодой князь оступится. Однако русская земля оказалась для черкесского князя заповедным девственным краем, который подарил ему не только наложниц и жен, но помог обрести такое количество отпрысков, какого хватило бы на деревню в сотню изб.

Во дворце сестры Петр оставался всегда желанным гостем и, подражая царице, вмешивался в дела Русского государства так же уверенно, как если бы распоряжался в собственном гареме.

Но особенно Петр Темрюкович окреп в тот период, когда государь стал выказывать свое расположение к шурину. Царь стал отличать его среди многих холопов, чиня обиду родовитым боярам, сажал во время охоты черкесского князя подле себя или доверял встретить именитого посла. И с трудом верилось, что шесть лет назад Иван Васильевич с неохотой возвеличил Петра до стольника. Трижды, вопреки желанию ближних бояр и самого митрополита, государь оставлял на Петра Темрюковича Москву, когда отправлялся к святым местам. Именно тогда черкесский князь показал характер, осмелившись в Думе сидеть на самодержавном месте.

Князь Петр был едва ли не копией своей сестры: злопамятный, мстительный, он не прощал даже малейшего неуважения к своей персоне и, заприметив в коридоре кого-либо из дворян, посмевших не отвесить царскому шурину поклон, заставлял кланяться строптивца до тех самых пор, пока у того не отваливалась шея.

Совсем скоро государь передал князю опришный Конюшенный двор, и Петр стал заправлять в приказе так умело, как будто всю жизнь там служил. Казалось, многие хлопоты были для черкесского князя только в радость: он не уставал проверять сани, следил за добротностью овса и смотрел за тем, чтобы лошади были сыты и не хворали.

Провинившихся князь наказывал сурово: выставлял на позор в колодках на базарной площади, повелевал хлестать плетью особенно нерадивых, а то и вовсе отправлял в темницы.

Потому порядок на Конюшенном дворе был таким же добрым, как в соборном храме, а сам Петр Темрюкович был пастырем Конюшенного приказа.

Иван Васильевич оставался доволен своим выбором.

И раньше Конюшенный двор не был в запустении, и при Захарьине бока лошадей лоснились от сытости, но сейчас князь Петр сумел придать двору какой-то особенный колорит, даже навоз, казалось, дышал запахом горных трав.

Вместе с крушением царицы Марии бояре дожидались опалы и на Петра Темрюковича, но скоро стало ясно, что государь по-прежнему держал подле себя черкесского князя и частенько обращался к нему за советом, как если бы шурин был его сотоварищем.

Государев гнев не коснулся черкесского князя, когда один за другим пали под топором Никитки-палача полюбовники и единомышленники царицы. Лишь дохнуло на Петра Темрюковича царской опалой, когда сдох любимый аргамак государя, целую неделю он запрещал показываться шурину во дворце, а потом неприязнь позабылась.