На веки вечные - Александр Звягинцев

– Оно, конечно, – развел руками Александров, – только попробуй Москве это объясни. И ее тоже можно понять – как же процесс начнется без нас? За что мы кровь проливали?

– Я думаю Москву больше интересуют нежелательные вопросы, – задумчиво сказал Филин. – И давление на Комитет связано именно с ними. Москва хочет исключить возможность провокаций на сей счет.

– Ну, тут многое сделано, еще когда товарищ Руденко был на месте, – с облегчением доложил Покровский. – Окончательно принято общее решение Комитета обвинителей. Обвинители намерены энергично избегать скользких вопросов и не давать возможности подсудимым заниматься дискуссиями или вовлекать суд в дискуссии. В этой связи признали желательным обменяться списком вопросов, которые не должны обсуждаться на суде, с тем, чтобы иметь возможность во время процесса их отводить немедленно.

– Москва об этом уже знает?

– Я сегодня сообщил ей об этом.

В кабинет, постучав, вошел офицер с бланком очередной телеграммы, протянул ее Покровскому. Тот, прочитав, обвел глазами присутствующих.

– Москва не возражает против начала работы трибунала в отсутствие Руденко. Сам он прибудет в Нюрнберг при первой возможности.

– Москва, Москва… – ни к кому не обращаясь, заключил Филин. Его коронную присказку каждый мог понимать по своему разумению.

Оставив Покровского и Зорю решать какие-то свои дела, они вышли с Александровым из кабинета. В коридоре Филин спросил:

– Ты тоже, как и Ребров, считаешь, что Риббентроп ни на какие сюрпризы не способен?

Александров спешить с ответом не стал.

– По тому, как он выглядит сейчас, нет. А что может случиться? Кто его знает… Если на него надавят и надавят хорошо… Вопрос – кто?

– Ну, варианта два. Или американцы, или – свои. Из своих это может сделать только Геринг, который сейчас разыгрывает из себя лидера подсудимых, этакого тюремного фюрера. И ставку он делает на то, чтобы рассорить нас с союзниками. Риббентроп, по своей привычке подчиняться, его слушает, но не до такой степени, чтобы бросаться на амбразуру.

– Пожалуй, – согласился Александров. – Во всяком случае, пока…

– Второй вариант – американцы. Мы не знаем, какую работу они ведут в тюрьме. Вернее, знаем, что ведут, но не знаем, какую именно. Они записывают все разговоры заключенных между собой, когда те думают, что их не слышат. И потом, эти так называемые тюремные психиатры и психоаналитики… На самом деле, они, скорее всего, штатные разведчики, обученные вести доверительные беседы, колоть собеседников, оценивать их моральное состояние, находить их слабые места. Для заключенных они – свет в окошке. Отчеты о беседах в камерах сразу поступают к американским обвинителям и в спецслужбы… Ну и, понятное дело, можно не только слушать, но и давать советы, направлять. И посоветовать, например, поставить вопрос о секретных договоренностях.

Молодой американский врач и психиатр Леон Голденсон наблюдал за психическим состоянием заключенных и главных свидетелей. Все они, по его утверждению, еще вчера паладины дьявола, теперь, напуганные, старались произвести на любого американца хорошее впечатление, добиться маленьких преимуществ и тем самым, возможно, спасти свою жизнь.

Как правило, они не скупились давать информацию, особенно если она отягощала вину других. Себя же самих они представляли совсем не значимыми и невинными.

Голденсон, хороший слушатель и наблюдатель, понимавший даже язык жестов, беседовал с ними на немецком языке. Это были беседы с персонажами «из ледяной вселенной», напишет он позже…

Глава IV

Ты с нами?

В этой полуподвальной пивной в сохранившейся части Нюрнберга, судя по всему, собирались все спекулянты, шлюхи и прочие темные личности города. Дым тут, несмотря на мерзкое пиво, стоял коромыслом. Олаф сунул хозяину несколько долларов, тот услужливо тут же приволок для него из подсобки отдельный столик, три стула и установил в углу. Обмахнув столик полотенцем, он почтительно осведомился, чего подать.

– Настоящее пиво у тебя есть? – поинтересовался Олаф, усевшись спиной к стене так, чтобы видеть весь галдящий зал и входную дверь.

– Есть, для особо почетных гостей, но… – многозначительно протянул хозяин.

– Деньги пусть тебя не волнуют, – бросил Олаф, выкладывая перед собой пачку настоящих американских сигарет.

Парочка размалеванных девиц с жадными глазами сразу стала подбираться поближе к его столику.

– И скажи своим шлюхам, чтобы они меня не беспокоили, – твердо сказал Олаф, глядя в глаза хозяина пивнушки немигающим взглядом.

Тот понимающе кивнул головой и сразу же отмахнулся от девиц, как от мух, полотенцем. Девушки, тяжело вздохнув, с разочарованным видом стали выглядывать других клиентов.

Олаф смотрел на всю эту мерзкую публику и думал, что при Гитлере, тут надо отдать ему должное, этих людей словно и не было. Они то ли не существовали, то ли не высовывались. Суровая имперская плита висела над их головами и грозила раздавить в любой момент без всякой жалости каждого. Теперь эту плиту разнесли орудия и бомбы союзников, и немцы превратились в стадо распущенных и жадных млекопитающих. А может и в голодных, перепуганных овец. Кому что по силам и по душе.

Хозяин поставил перед ним кружку пива, но уходить не спешил – ждал, когда Олаф оценит его качество. Олаф отхлебнул глоток – пиво было настоящее, немецкое.

– Порядок, – кивнул Олаф. – То, что надо… Когда ко мне придут, принесешь еще такого же.

Хозяин по-военному кивнул и удалился. «Этот порядок помнит», подумал Олаф.

В последнее время, благодаря барону, он научился смотреть на происходившее вокруг гораздо спокойнее. Поражение Германии подняло наверх грязную и мутную пену, считал барон, но скоро все уляжется, немцы вспомнят свои извечные национальные добродетели и примутся за работу. Ситуация полной катастрофы и национального унижения, как после Первой мировой войны, когда Германию топтали, поставив на колени, не повторится. Американцы вовсе не стремились превратить Германию в «картофельное поле», потому пришли к выводу, что ее полный крах послужит на пользу только России. Больше того – мощь Германии очень скоро может понадобиться Западу для уравновешивания неимоверной советской мощи. Так что Германия не будет уничтожена, ей дадут подняться, а дальше будет видно. Сегодня никто не может сказать, каким будет новый послевоенный мир, ясно только, что это будет противостояние Запада и Советов. Оно уже идет и с каждым днем набирает силу. И только предстоящий процесс над нацистской верхушкой пока объединяет их…

– Вы Олаф Тодт?

У его столика стояла молодая темноволосая девушка в наглухо застегнутом плаще с решительно сжатыми губами. Ее можно было бы назвать хорошенькой, если бы не чрезмерно суровое, даже ожесточенное выражение болезненно бледного лица.

– Допустим.

– Я – от Гюнтера.

– А где он сам?

– Скоро будет.

– Отправил вас на разведку, – усмехнулся Олаф. – А сам сидит в засаде…

Девушка его шутки не оценила, она смотрела на него холодными глазами, изредка бросая настороженные взгляды по сторонам.

– Садитесь, – кивнул на стул Олаф. – А то вас примут за проститутку, набивающую цену.

Девушка села.

– А я что, похожа на проститутку? – без особого интереса спросила она.

– Не очень. Хотя сегодня слишком много немок, которые ведут себя именно так…

– Я не из них.

– Это я понял. Как вас зовут?

– Гизела.

Около их стола возник хозяин с двумя полными кружками в руке.

– То самое, – многозначительно сказал он, поставил кружки на столик и почтительно удалился.

– Попробуйте пиво, – предложил Олаф. – Не пожалеете.

Девушка ничего не ответила, но пива отведала. Она была чертовски неразговорчива. И к тому же сильно занята какими-то своими мыслями. Как это и положено фанатику. Интересно, какие у них отношения с Гюнтером и что их связывает?

За соседним столиком какой-то пожилой господин грохнул пустой кружкой по столу и громко воскликнул:

– Разве это пиво? Это же вода!.. До чего довели Германию эти нацистские мерзавцы! Когда же, наконец, русские и американцы вздернут их? Пусть поболтаются на виселицах!

Гизела бросила на мужчину быстрый взгляд. И взгляд этот был полон презрения и ненависти, отметил Олаф. Видимо, девушка прошла школу гитлерюгенда и поработали там с ней на совесть…

– Привет, Олаф! Рад тебя видеть, дружище.

Перед ним стоял Гюнтер Тилковски. Он был в пальто с поднятым воротником и шляпе, надвинутой на глаза.

– О господи, ты похож на американского шпиона! – засмеялся Олаф.

– Я бы им стал, да не знаю, возьмут ли меня, – хмыкнул Гюнтер, усаживаясь напротив него.

Он взял полную кружку и отхлебнул большой глоток.

– Ого, вот это пиво! Обычно здесь подают полное дерьмо. Такое же дерьмо, как вся Германия теперь!.. Впрочем, у вас там во Дворце юстиции, наверное, пиво всегда настоящее?