Последняя игра - Дэвид Эддингс

— Это противоестественно, — проворчал он, обращаясь к Бэйреку.

— Позднее вам придется много раз говорить это, — заметил Бэйрек.

Энхег бросил на кузена сердитый взгляд.

— Я не люблю перемен, Бэйрек. Они меня раздражают.

— Но мир не стоит на месте, Энхег. Перемены происходят каждый день.

— Что совершенно не означает, что мне это должно нравиться, — прорычал король Чирека. — Пойду-ка я в свою палатку, выпью немного.

— Хочешь, чтобы я составил тебе компанию? — предложил Бэйрек.

— Я думал, что ты хочешь стоять и наблюдать, как меняется мир.

— Он будет меняться и без моего присмотра.

— Да, ты прав, — угрюмо сказал Энхег. — Ну хорошо, пойдем. Не хочу я больше смотреть на это.

И они ушли.

Глава 11

Мейязерана, королева Арендии, задумавшись, сидела за вышивкой в большой солнечной детской на верхнем этаже дворца в Во Мимбре. Ее маленький сын, наследный принц Арендии, радостно сопел в своей колыбели, играя ниткой ярких бус — подарком, сделанным от имени наследного принца Драснии. Мейязерана никогда не встречалась с королевой Поренн, но материнство роднило ее с маленькой блондинкой, сидевшей на троне в далекой северной стране.

Рядом с королевой расположилась в кресле Нерина, баронесса Во Эбор. Обе они облачились в бархатные одежды, темно-пурпурные — на королеве и светло-голубые — на баронессе; на голове у каждой был столь любимый мимбратским дворянством высокий конический головной убор белого цвета. В дальнем углу детской старик музыкант тихо играл на лютне печальную мелодию.

Баронесса Нерина казалась еще более грустной, чем королева. После отъезда мимбратских рыцарей круги у нее под глазами стали еще больше, а улыбаться она стала реже. Наконец баронесса вздохнула и отложила в сторону вышивку.

— Вздохи не облегчат печаль твоего сердца, Нерина, — мягко сказала королева. — Не думай об опасностях и разлуке, иначе совсем падешь духом.

— Научите меня, как избавиться от тревог, ваше величество, — ответила Нерина, — поскольку я крайне нуждаюсь в таком наставлении. Сердце мое гнетет бремя забот, а мысли мои, как бы я ни пыталась их обуздать, как непослушных детей, все возвращаются к страшной опасности, которой подвергаются мой отсутствующий супруг и наш с ним самый дорогой друг.

— Пусть тебя успокоит мысль, что это бремя разделяют все женщины в Мимбре, Нерина. Нерина опять вздохнула.

— Другие женщины, чьи чувства целиком посвящены одному любимому человеку, могут тешить себя надеждой, что он вернется невредимым с этой ужасной войны, но я, которая любит двоих, не могу найти оснований для подобных утешений. Я, должно быть, потеряю одного из них, а мысль о потере обоих убивает мою душу.

Спокойное достоинство чувствовалось в том, как открыто Нерина признала и приняла то, что в сердце ее тесно переплелись две любви, которые никак нельзя было разделить. В одно из тех редких мгновений понимания, которые, как яркой вспышкой, озаряют сознание, Мейязерана почувствовала, что причина и суть трагедии, которая сделала Нерину, ее мужа и Мендореллена персонажами печальной легенды, кроется в сердце баронессы. Если бы Нерина могла любить одного больше, чем другого, трагедии пришел бы конец. Но ее любовь к мужу и любовь к сэру Мендореллену как бы находились в равновесии, и Нерина не могла выбрать между ними двумя.

Королева вздохнула. Раздвоенность в сердце Нерины в какой-то степени казалась символом расколотой Арендии, но, хотя нежное сердце страдающей баронессы никогда, может быть, не превратится в одно целое, Мейязерана решила предпринять последнее усилие, чтобы положить конец вражде между Мимбром и Астурией. Для этого она призвала во дворец наиболее влиятельных руководителей восставшего Севера, и ее приглашения были подписаны титулом, которым она редко пользовалась, — герцогиня Астурийская. По ее распоряжению астурийцы сейчас составляли список своих обид, чтобы она их рассмотрела.

Позднее в этот же солнечный день Мейязерана сидела одна на двойном троне Арендии, до боли сознавая пустоту рядом с собой.

Главой и выразителем депутации астурийских дворян был граф Релдиген, высокий худой человек с седыми волосами и бородой, который передвигался опираясь на толстую палку. Релдиген был одет в богатый зеленый дублет и черные чулки. Как у всех других членов депутации, на поясе у него висел меч. И тот факт, что астурийцы предстали перед королевой вооруженными, вызвал во дворце ропот, но Мейязерана отказалась даже слушать настойчивые призывы отобрать у них оружие.

— Милорд Релдиген, — приветствовала королева астурийца, когда тот, хромая, подошел к трону.

— Ваша светлость, — с поклоном отвечал он.

— Ваше величество, — поправил его возмущенный мимбратский придворный.

— Ее светлость призвала нас в качестве герцогини Астурийской, — холодно сообщил придворному Релдиген. — Этот титул вызывает у нас большее уважение, чем другие, хотя он и скромнее.

— Пожалуйста, господа, — твердо сказала королева. — Давайте не будем заниматься склоками. Наша цель сейчас — рассмотреть возможности достижения мира. Умоляю вас, милорд Релдиген, говорить, имея в виду только эту цель.

Освободитесь от бремени злобы, которая так ожесточила сердце Астурии. Говорите свободно, милорд, не опасаясь какого-либо возмездия за свои слова. — Она весьма сурово посмотрела на своих советников. — Мы повелеваем, чтобы никто не подвергался брани за то, что он здесь скажет.

Мимбраты сердито смотрели на астурийцев, а астурийцы — на мимбратов.

— Ваша светлость, — начал Релдиген, — наша главная жалоба связана, я думаю, с тем простым фактом, что мимбратские дворяне отказываются признать наши титулы. Действительно, титул — пустой звук, но он накладывает ответственность, в которой нам отказывают. Большинство из нас, кто присутствует здесь, с безразличием относятся к привилегиям своего звания, но мы полны отчаяния от того, что лишены возможности исполнять свои обязанности. Самые талантливые из нас вынуждены проводить жизнь в безделии, и я обращаю внимание, ваша светлость, что это приносит Арендии больший ущерб, чем нам.

— Хорошо сказано, милорд, — пробормотала королева.

— Можно мне ответить, ваше величество? — поинтересовался пожилой седобородый барон Во Серин.

— Конечно, милорд, — ответила Мейязерана. — Пусть все мы будем непринужденны и открыты друг другу.

— Никто не лишал титулов астурийских дворян, — объявил барон. — В течение пяти веков корона ожидала всего лишь присяги на верность, чтобы подтвердить их.