Русский апокалипсис - Виктор Ерофеев

Язык откровения, на котором говорят катастрофы, меньше всего укладывается в гуманные схемы. Скорее он отправляет нас в дивный сад психоделического триллера, венчающего библейскую книгу книг. Этим триллером так часто увлекались русские люди во времена испытаний, что он приобрел очертания нервного религиозного расстройства. Однако достаточно прочитать его на свежую голову, как станет ясно, что мы живем в стране победившего апокалипсиса, и все обещанное сбылось, а что не сбылось, то сбывается.

«Апокалипсис» растащили на цитаты, как «Горе от ума», с той только разницей, что мы забыли о первоисточнике. Даже те звери, которые спереди и сзади «исполнены глазами», нам знакомы скорее по песне, чем по исконному пассионарному тексту. И книги «за семью печатями», и конь бледный, и новое небо, и звезда «полынь», и Армагеддон, и число 666, и Альфа и Омега — осколки разбитого коллективного знания, почерпанного в «Апокалипсисе» русскими «крикунами» от Достоевского до Высоцкого.

В эту книгу громов, молний, светильников и стеклянных морей не любят заглядывать церковники. Ее интерпретация едва ли не бегство в ересь. Да и сама она, приснившаяся святому Иоанну, напоминает другую книжку, про которую так загадочно выразился апокалипсический Ангел: «Возьми ее и съешь ее; она будет горька во чреве твоем, но в устах твоих будет сладка, как мед». В ней Сын Божий говорит с позиции власти: «Я получил власть от Отца Моего», но здесь странным образом слышится божественное отчаяние перед силой дракона-дьявола, зверя с семью головами и десятью рогами, сошедшего к людям «в сильной ярости». Не только простые люди, но и цари беспомощны перед грехом: «Я покажу тебе суд над великою блудницею, сидящею на водах многих; с нею блудодействовали цари земные, и вином ее блудодеяния упивались живущие на земле». Это — о падшем Вавилоне, антитезе святого Иерусалима. Но сильной ярости сатаны противостоит еще более сильная ярость Альфы и Омеги. Земля обливается кровью грешников, треть человечества уничтожена. Наказание столь велико и страшно, что в книге введена Божественная цензура: «И когда семь громов проговорили голосами своими, я хотел было писать; но услышал голос с неба, говорящий мне: скрой, что говорили семь громов, и не пиши сего».

В самом деле: не мир, не демократия, а обоюдоострый меч. Строгое недовольство миром, который сделался Царством божьим, вызывает радость и преклонение праведников: «И двадцать четыре старца, сидящие перед Богом на престолах своих, пали на лица свои и поклонились Богу…» Правда, все будет хорошо, но не для всех: за вратами вечности остались «псы и чародеи, и любодеи, и убийцы, и идолослужители, и всякий любящий и делающий неправду».

Какой же процент у нас в России пройдет в такую Небесную думу? Так вот у нас откуда всенародная любовь к наказанию! Жесткое искушение для очередной диктатуры.

Часть пятая

Говорящая лошадь, или Критика русского апокалипсиса

Невидимки

Я не хочу быть диссидентом,

но вы, ребята, забираете слишком круто.

Коммунизм не достроили,

капитализм не получается,

но зато апокалипсис — в лучшем виде.

Вы знаете, что в России произошел государственный переворот? Что значит: когда! Точной даты назвать невозможно, потому что ее и не было. Просто как-то раз подул ветер, затянуло небо, а потом пошел дождь. Вот вам и весь переворот. Стихийное явление. Нормальное для климата в наших широтах. Дождь льет как из ведра, а вы по-прежнему ходите без зонтика, потому что вам говорят, что светит солнце. Ну, не совсем так. Вам говорят, что светит солнце, но вы-то знаете, что оно не светит, и уже купили на всякий случай зонтик, и даже ходите под зонтиком, хотя при этом делаете вид, что ходите без него. А те люди, которые по-прежнему ходят без зонтика, уже давно промокли, и у них возникли проблемы. Они чихают, но им лучше не говорить «будьте здоровы!», потому что это им не поможет, и лучше держаться от них подальше, чтобы самим не заболеть.

На первый взгляд, конечно, странно, что никто не объявил об изменении государственной погоды. Никто не внес ясность по этому делу. В других странах, например, в Южной Америке или в Центральной Африке, сказали бы прямо, по-офицерски: мы пришли к власти, чтобы вами руководить, и поэтому слушайтесь наших приказов, а не то — к стенке! Скинули бы с военных самолетов в море пару сотен оппозиционеров, без парашютов, естественно, и — порядок. Все после этого понятно. Этого не делать, а о том даже не думать. Вот бы нам такую ясность! Наше население, возможно, вышло бы с цветами приветствовать сильных людей и камеры пыток, так нет, обошлись без цветов. Мы, наверное, и ясности не достойны. Потому-то и мокнем под новым солнцем.

Однако все-таки не совсем мокнем. Все-таки купили зонтики и стараемся особенно не выходить на улицу, сидим по домам. Музыку слушаем. Но дожди у нас в России имеют ядовитое свойство. Они умеют заливать жильцов. Утром проснется человек — а у него все плавает в доме: ботинки, детские игрушки, собаки и кошки. Даже смешно! Наводнение! Прямо как в Новом Орлеане! Но никто тебя не спасает, никому ты, сырой, не нужен. Сразу видно, что хозяин дома не подумал о крыше, ошибся в расчетах.

Ну, не сразу, однако, всех зальет, а только некоторых сначала, избранных неудачников, но потом постепенно русская природа возьмет свое и зальет многих, а после и всех накроет.

Но причем тут тогда невидимки, обозначенные в названии? Так на то они и невидимки, чтобы о них не писать. Каждый в подростковом возрасте хотел хотя бы однажды быть невидимкой. Один для того, чтобы во время войны убить Гитлера, а другой — чтобы в женскую баню зайти по дороге из школы домой. Шапка-невидимка — сказочное оружие. У нас его, кажется, наконец, изобрели. Говорят, шапка красивая, каракулевая, с замечательной невидимой кокардой. Ей можно бы дать как изобретению Нобелевскую премию мира — да вот не разглашают это метафизическое открытие. Но надели шапку-невидимку не дети, а какие-то серьезные люди, которые не дают никому отчет о своей проделанной работе. Они решили то ли заново все поделить, оставив часть и себе, невидимым, то ли привести наш народ к капитализму особым путем — бог их знает, но погоду они, кудесники, в самом деле, уже испортили.

Говорящая лошадь

— Хорошо, что я не майор, — добавил я. — Иначе меня бы пришлось хоронить за государственный счет, и я бы невольно ослабил государство.

— Все шутите. — Он зябко накинул шинель. — А мы — смертники. Дзержинский сгорел на работе. Менжинского отравили. Ягода, Ежов — ну, понятно… Берия расстреляли в подвале.

— У нас в народе издавна любят чекистов, слагают о них легенды.

— Кто наши первые чекисты? Три богатыря во главе с Ильей Муромцем… Алеша Попович… И этот… Добрыня…

— Граница миров. Враги — нечисть.

Его лицо посерьезнело:

— Да, нечисть!

По лицу пробежала гримаса изжоги:

— Нечисть стремится к перерождению нашей сущности.

— От Ильи Муромца до Штирлица…

— Штирлицу — памятник. При всеобщем ликовании прикрыть зияющую пустоту в центре Лубянки…

Он встал, посмотрел в сторону конюшни.

— Алмаз… — позвал он.

— Не знаю, был ли когда-либо в Советском Союзе построен социализм…

— Вопрос к Марксу.

— Мы — смертники. У них даже Папа Римский говорит, что они отпали от Бога. Здесь воздух… Архангельские лесорубы… Алмаз…

— Советский Союз выстоял столько лет, несмотря на враждебное окружение и грубое несоответствие советских ценностей основным требованиям человеческой природы. Почему? Благодаря склонности нашего народа к утопическим проектам и нам — институту чекистов.

— Чекисты заявили себя наиболее последовательными государственниками внутри властных структур колыбели мировой революции. Пока партия бесконечно колебалась между идеологическими иероглифами и госстроительством, чекисты уже с конца Гражданской войны становятся первой в мире умной бомбой с гибкой кадровой политикой и многочисленными инициативными предложениями, которые простонародно можно обозвать провокациями.

— Огромное обаяние этой организации…

— Мы сумели в двадцатые годы создать видимость экономической свободы. Мы подчинили себе или просто-напросто организовали эмигрантские центры…

— Интеллигенция почувствовала на себе наше обаяние. Запугав до смерти непослушных, выслав философов за границу, мы нашли возможность работать с колеблющимися элементами, вступили в тесный контакте творческой элитой.

— Горький, Маяковский, Бабель, Фадеев… кто только не мечтал дружить с чекистским руководством? История дружбы интеллигенции и чекистов еще не написана. К нам тянулись. Мы были настоящими патриотами. Собрали по кускам распавшуюся родину.