Тайна подземного королевства - Кэтрин Фишер

Роберт уныло кивнул.

— Тогда надо сделать всё возможное.

— Хорошо. — Вязель встал, задул свечу. В тот же миг они увидели, что наступила ночь. Над расколотой крышей перламутрового каэра мерцали звезды. Сквозь изморозь на ветвях можно было увидеть блеск летних созвездий. Роберт поежился:

— Стало заметно холоднее. Вязель прислушался:

— Она нагоняет бурю.

Снаружи бушевал лес. Листья хлестали Роберта по лицу.

— Куда идти? — прошептал он, затем повторил вопрос в полный голос, потому что Вязель не расслышал.

Поэт схватил его за рукав и потащил под березу, чтобы укрыться от ветра.

— Пятый каэр — грозное место. Черный Замок, Обитель Мрака. Ей придется через него пройти, а это будет нелегко, даже для нее. Пойдем скорее.

Но лес стал другим; в темноте его деревья казались сплошной стеной, узловатые ветви сплелись в непроходимую преграду. Без Вязеля Роберт давно бы уже безнадежно заблудился. Но поэт целеустремленно пробирался сквозь заросли омелы, ясеня, березы, пригибался под сучьями, раздвигал густой подлесок. В этой глухой чащобе деревья сомкнулись, будто грозный частокол. Даже надвигающийся ураган лишь завывал в верхушках, а внизу воздух был тягучий, сырой, насыщенный спорами, пропитанный гнилью. Под ногами лежала подстилка из опавшей листвы, ее было так много, что ноги вязли по щиколотку; грибы пробивались из-под земли, лопались и крошились под ногами; чтобы не упасть, Роберт хватался за стволы, и кора была такая мокрая, что под пальцами рассыпалась в труху. Он чихал, содрогался, размазывал по одежде влажные пятна лишайников.

Где-то вдалеке послышался протяжный вой.

Роберт остановился:

— Что это?

Они прислушались, затаив дыхание. Вокруг трещали, скрипели деревья. Роберт подумал, уж не померещилось ли ему, и в то же мгновение звук повторился, злобный, пронзительный, как будто волк запрокинул голову и тоскливо воет на луну.

Вязель обернулся к Роберту.

— До сих пор, — угрюмо пробормотал он, — в лесу никого не было. Боюсь, его обитатели дают о себе знать.

Они побежали вниз по длинному, пологому склону холма, по корням, серебристой сетью протянувшимся по тонкой почве, спотыкались и поскальзывались. Внизу журчал ручеек; на черной воде перемигивались отраженные звезды. Вязель перескочил через него, слегка задев холодную воду, потом прыгнул Роберт и тоже промочил ноги, от внезапного холода тело пронизала ледяная дрожь. Она оказалась неожиданно созвучна тому ужасу, который он носил в себе, от которого хотел убежать, ужасу перед словами Хлои, ее гневом на него. «Ну, а я его не люблю», — сказала она. Убегая от этого ужаса, он наткнулся на Вязеля, и тот проговорил шепотом:

— Да тише ты!

Тонкая рука поэта ухватила его за рукав и потянула за ольховую куртину.

— Слушай, — прошептал он.

Завывание стихло. Но впереди сквозь порывы ночного ветра пробивался ритмичный хруст.

Раз.

И еще раз.

Смутно знакомый звук.

Вязель прислушался, потом скользнул вперед. Роберт, шелестя ветками, побрел за ним.

Ночь была черная. Такая непроглядная, что казалась плотной, как стена.

И тут он понял, что перед ними и вправду стена. Стена из угольно-черных камней, таких гладких, что глаз не различал стыков. Роберт поднял голову, вытянул шею — стена поднималась так высоко в небо, что звезды, казалось, лежат на ее вершине. Стена из черной пустоты, маслянисто поблескивающая искорками отраженного света.

В этом каэре не было дверей.

Даже деревья держались от него подальше. Между опушкой леса и стеной тянулась широкая полоса неровной земли, изрытой трещинами, усыпанной валунами и гравием.

А у подножия стены кто-то копал.

Лязг лопаты, звонкий и размеренный, разносился громким эхом.

Вязель коротко вздохнул — видимо, от облегчения. Встал, вышел из-под деревьев.

— Вот, значит, ты где, — сказал он.

«Землекоп» остановился, обернулся. Это была женщина. Она подняла голову, вытерла пот с запачканного лица; оно блеснуло в звездном свете. Они узнали Клариссу. Она оперлась на лопату; вид у нее был такой же измученный, как тогда, в Даркхендже, коса расплелась, хлопчатобумажные штаны заляпаны глиной. Но она улыбалась.

— Я ждала тебя, Вязель.

Он застыл на месте.

Он, видимо, не верил своим глазам; его взгляд осторожно ощупывал каменистую почву. Но сказал он только одно:

— Это ты столкнула меня. В темноте. Она пожала плечами:

— Ну и что?

— Ты меня чуть не убила.

Она отвернулась к стене, чтобы они не увидели ее лицо.

— Но не убила же. Тут входа нет. Надо рыть подкоп.

Вязель покачал головой.

— Это слишком долго. — Он задумчиво поглядел на нее, размышляя, потом поднял глаза. — Лучше бы взобраться. Там будет дверь, мы ее найдем.

— Веревки-то нет.

— Богиня, у меня есть веревка. — Он снял с шеи мешок из журавлиной кожи.

Кларисса в сердцах отшвырнула лопату.

— Твой мешок с волшебными штучками помогает выпутаться из любых бед. Что бы ты делал без него, Вязель? — Ее глаза были холодны как лед. — Роберт, он рассказал тебе, из чего сделан этот мешочек? Из кожи женщины, которая превратилась в птицу.

Вязель, как всегда, печально улыбнулся.

— Не я его сшил, богиня. — Он сделал шаг.

…И попал в ловушку. Она разверзлась под ним, как хищная пасть. Археологический раскоп, пропасть, которую выкопала богиня. Он громко вскрикнул, взмахнул руками на самом краю, но было поздно: его пальцы ухватили только листья, лозы, камни. Они соскользнули, посыпались, со стуком ударились о дно далеко-далеко внизу.

— Роберт!

Роберт заглянул в бездну. Рука наткнулась на что-то мягкое. Он пошарил еще, но там ничего не было, ничего, кроме шороха осыпающейся земли, перестука камней, глухого падения тела далеко внизу.

И ревела буря.

На другой стороне широкой расселины стояла Кларисса и сжигала его гневно пылающим взглядом.

— Отдай.

Он вскочил на ноги. Сердце бешено колотилось. Он крепко прижимал мешок к груди.

— Ты все-таки убила его.

— Сильно сомневаюсь. Отдай мешок. Он для тебя бесполезен.

— Нет. — Он сунул руку в мешок, нащупал порох каких-то мелких, мягких обрывков, вытащил их. В темноте не было видно, что это такое: то ли тряпки, то ли лепестки, то ли клочки бумаги. Легкие, еле ощутимые.

Кларисса в гневе вскричала:

— Роберт! Не смей…

Он не стал ждать. Раскрыл ладонь — и лепестки заструились в порыве ветра, вытянулись сверкающей дугой. Они порхали, мерцали, преображались. Вот уже вместо них в темноте блестят серебряные монеты, зернышки пшеницы, перья, буквы, кристаллики. Наконец они стали бобовыми семечками. Мелкие зеленые фасолинки, точь-в-точь-такие же, как в сказке.