Первобытный менталитет - Люсьен Леви-Брюль

Итак, вор в этих обществах — не просто «нежелательный» член группы, человек чаще всего ленивый, бесчестный, желающий, не работая, получить плоды труда других. Он может быть, кроме того — и главным образом, — колдуном наихудшего типа, скрытым убийцей. Мало того, что он завладеет предметами, которым найдет столь опасное применение; он должен совершить еще и магические действия. Он делает себя невидимым, проникает в хижины, когда их обитатели спят, совершает над ними насилия, о которых они не подозревают, и т. п. Следовательно, совершенно необходимо найти этого опасного злоумышленника. Однако сделать это можно, лишь противопоставим мистическим силам, находящимся у него на службе, другие, более могущественные, которые возьмут верх над его силами.

Таким образом, туземцы и не помышляют о расследовании в том смысле, в котором его ведет европейская юстиция. От этого они находятся за тысячу лье. Если бы им было предложено провести его, они не усмотрели бы в нем пользы. Ведь для них важно мистическим образом подчинить себе вора, а если вор — член их группы, то такого подчинения можно добиться. Они могут использовать могущественные магические средства, чтобы попытаться открыть его имя, и если это удается — вор у них в руках. Ему уже не ускользнуть, поскольку имя, в глазах первобытных людей, служит не только для того, чтобы назвать человека. Имя — это составная часть человека, оно обладает его свойствами. Если завладевают именем, то распоряжаются и самим человеком. Выдать имя человека — значит выдать его самого. Отсюда и применяемые для обнаружения вора способы. В то время, как совершается мистическое действие, например, качание сосуда, наполненного водой, над которой произнесена магическая формула, специалист по этой операции одно за другим произносит имена всех членов группы. Совершая это, он устанавливает их связь с участвующими в действии мистическими силами, причем уклониться от этого они не могут. В момент, когда произнесено имя виновного, эта связь становится разоблачающей: сосуд перестает качаться и остается неподвижным. Вор обнаружен. Туземцы никогда не сомневаются в результате и не нуждаются ни в каком другом подтверждающем его испытании.

Подобные действия наблюдаются почти всюду: в Австралии, Южной, Экваториальной, Западной Африке и т. д. Они, можно сказать, вызваны к жизни самой направленностью первобытного менталитета. Совпадение определенного имени с ожидаемым разоблачением, которое считают вызванным вмешательством таинственных сил, равнозначно откровению во сне точно так же, как и гадание по альтернативе, примеры которого мы видели выше. При всем разнообразии методов эта операция в своей основе остается неизменной.

Часто также случается, что вместо того, чтобы открыть имя виновного, гадание позволяет узнать, в каком направлении его следует искать, в какую сторону следует идти, чтобы обнаружить потерявшийся предмет, и т. д. Так, в северном Квинсленде «колдун может уверенно определить, с какой стороны пришел ти, или переносчик колдовства. Он отправляется в заросли и бросает в воздух, в каждую из четырех сторон, похожие на древесные угольки шарики. Все они какое-то время останутся в воздухе, кроме брошенных в искомом направлении: эти сразу упадут на землю. Мне сообщили, что колдун извлек эти шарики путем высасывания из тела больного в предыдущий раз»[37]. В Южной Африке «кафры для гадания используют богомола (насекомое). Если пропал скот или нужен врач и т. д., они снимают с травинки одного из этих насекомых и куда-нибудь его кладут. Насекомое ищет себе другое пристанище, и тогда его голова укажет именно то направление, в котором будут найдены и пропавшая скотина, и нужный врач и т. п.»[38] Точно так же у их соседей-готтентотов гадательным инструментом является гнездо. Пучок волокон окунают и жир, поджигают конец, высовывающийся из закрытого гнезда, и держат его против ветра. Направление, в котором тянется дым, указывает находящемуся в затруднении готтентоту, где ему следует искать пропавший скот или заблудившегося попутчика[39]. В этих случаях, столь хорошо известных, что нет нужды приводить дополнительные примеры, все происходит так, как если бы возможные направления были поочередно перечислены подобно тому, как в только что приведенных примерах перечислялись имена. Несомненно, в этом назывании имен имелась, по крайней мере первоначально, мистическая причина; не было ли ее и в поиске направлений?

Для первобытного человека нет ничего случайного. Следовательно, если богомол или дым предпочитают данное направление любому иному, то этот выбор является откровением, то есть ответом на заданный вопрос, при условии, что все было совершено подходящими магическими средствами. Кроме того, если имя человека дает власть над ним, поскольку оно является неотъемлемой частью его самого, то не может ли та часть пространства, где человек родился и живет, или та, где живет социальная группа, играть ту же самую роль; не «принадлежит» ли она им, в силу интимной партиципации, таким же образом?

Нет ли между социальной группой, составляющими ее индивидами и определенной частью пространства мистической связи, которая может их обнаружить?[40] Для первобытных людей представление о пространстве, как и представление о времени, если только оно у них на самом деле существует в ясном виде, имеет прежде всего качественный характер. Относительно же отдельных областей или частей пространства не существует ни подлинных представлений, ни концепций: они скорее ощущаются в виде сложных совокупностей, в которых каждая такая область неотделима от того, чем она занята. Каждая имеет отношение к живущим там реальным или мистическим животным, растущим там растениям, к населяющим ее племенам, налетающим оттуда ветрам и бурям и т. п. Наше представление об однородном пространстве, к которому мы привыкли, совершенно не дает нам возможности все это понять. Следующий факт, отмеченный в южной Австралии, хорошо покажет это различие.

Экспедицию, в которую входят европейцы и туземцы, мучит жажда. Люди обследуют источники и обнаруживают, что они пересохли. Туземцы роют в земле нечто вроде дымовой трубы и опускают до дна палку, пытаясь достичь подпочвенных вод. В первом колодце не на ходят ничего. Конец палки, вытащенной из второго, оказывается влажным. Туземцы удваивают усилия и вскоре доходят до песка, достаточно мокрого, чтобы при сжатии он прилипал к ладоням. «Теперь уже нет нужды рыть дальше широкий колодец, достаточно продолжить копать намного более узкое углубление на дне уже выкопанного колодца. Но вот здесь мысль туземца наталкивается на трудность, которая нам была совершенно непонятной. Для них возникал следующий вопрос: в какой точке колодца теперь нужно копать, чтобы непременно найти там воду? Нам же, менее их подверженным воображению, эта точка представлялась не имеющей никакого значения: до воды можно было добраться, копая в любом месте дна колодца, так как оно повсюду было одинаково влажным. Однако темнокожий никогда не доверяется случаю, ему требуется основание, плохое или хорошее, которым он станет руководствоваться во всех своих поступках. Соответственно, они немедленно развернули по этому щекотливому пункту форменную дискуссию. Сначала один из них предложил копать с западной стороны колодца: поскольку в этой стороне находилось море, то было вероятно, что тут и будет найдена вода. Но этот разумный довод был немедленно с презрением отброшен, а предложившего это туземца подвергли насмешкам. Без сомнения, воду с этой стороны нашли бы, но, поступая из моря, она ведь должна быть соленой и, следовательно, для питья непригодной. Тогда второй предложил копать с восточной стороны на том основании, что жившие в этой стороне ангарди обладали большой боолиа, то есть магической силой, что они умели вызывать дожди, когда пожелают, и, следовательно, у них всегда было воды в изобилии. Это предложение, казалось, положило конец дебатам, и туземцы уже собрались было приступить к его осуществлению, когда один старик выразил опасение: а что если эти грозные ангарди рассердятся, видя, как покушаются на их права, и что будет, если они обратят свою ужасную магическую силу против вачанди, чтобы отомстить им? Тут же это предложение было отвергнуто. Один мудрец предложил северо-запад, поскольку с этой стороны всегда приходил дождь, и это предложение было бы принято, если бы другой туземец не предложил юг, ссылаясь на то, что приходящие с этой стороны белые, должно быть, находили на своем пути много воды; следовательно, с этой стороны и должны были найти воду. Это лестное для нас соображение и было принято»[41].

Итак, первобытный менталитет придает большое значение таким отношениям, которые мы совершенно не принимаем в расчет и которые в силу определенного вида сопричастия связывают существа и предметы с теми направлениями или областями пространства, где они находятся либо по обыкновению, либо в данный момент. Воду найдут на востоке, потому что именно на востоке живут ангарди, могущественные маги и искусные вызыватели дождя; однако в свою очередь и ангарди будут обладать качествами всего того, что находится на востоке. Точно так же воду обнаружат и на юге, потому что с юга прибыли обладающие великой магической силой белые: существует, значит, сопричастие между южной областью и белыми, и сопричастие это представляется то как качество, присущее белым, которое распространяется на южную область, то как качество южной области, которое принадлежит белым. Эти отношения, хотя и привычные для первобытного менталитета, не превращаются для него, однако, в предмет дня размышления. Он никогда не выражает их ни в общем, ни в абстрактном виде. Он думает о них меньше, чем чувствует их. Именно потому, что он схватывает их каким-то интуитивным образом как непосредственные, он сообразовывается с ними для того, чтобы действовать, и при этом не испытывает необходимости их осознавать. Таким образом, он движется в пространстве, качественно определенном и более богатом свойствами, чем наше, поскольку если ему и неизвестны геометрические свойства этого пространства, то взамен оно населено немедленно воспринимаемыми качествами, которые оно делит со всем, что в нем находится.