Ангелочек - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Да ты ничего не ешь! — удивился Жан Бонзон. — Не переживай из-за собаки, Анжелина. Если не хочешь ее отдавать, не надо. Я понимаю тебя.

— Овчарка защищает меня, — призналась Анжелина. — Шорник, живущий на главной улице Сен-Жирона, Блез Сеген, так и крутится вокруг меня. Однажды утром я даже решила, что он вот-вот полезет обниматься, но собака защитила меня. А недавно, когда я вновь столкнулась с этим мерзким пьяницей, за мной шел Спаситель. Он тут же зарычал. Так что с ним мне спокойно.

— Спаситель? Ты так назвала собаку?!

— Да, потому что он спас меня от Блеза.

Дядюшка Жан оглушительно захохотал. Давясь от смеха, он ударил кулаком по железному столику. Тарелки подпрыгнули, а стакан упал.

— А почему не Мессией? — спросил он, смеясь еще громче. — Право, ты странная. Пусть собака остается у тебя. Если она охраняет твою добродетель, я благословляю ее. Я, Жан Бонзон, дорожу твоей честностью. Какой же ты стала красавицей, племянница! Черт возьми!

Несмотря на усиливающуюся тревогу, Анжелина рассмеялась. Перед ее глазами то и дело возникало прелестное личико Анри.

Обед затягивался. Жан Бонзон заказал сыр и еще вина. Наконец он принялся набивать трубку.

— Ты поедешь на дилижансе? — спросил он, выпуская первые кольца дыма.

— Да, так удобнее. Наша ослица хромает, бедняжка.

— Тогда я подожду вместе с тобой.

— Не стоит, дядюшка. Тебе надо возвращаться в Ансену. А я хотела помолиться.

— Черт возьми! Да ты стала святошей! В таком случае я оставляю тебя. Поклонись святому Варфоломею и передай от меня привет своему отцу.

Через десять минут Анжелина уже стояла в прохладной полутьме церкви Святого Варфоломея. Вот уже на протяжении нескольких столетий жители Бьера славились своим благочестием, о чем свидетельствовали многочисленные кресты, установленные в деревне. Сидя на скамье, Анжелина отсутствующим взглядом смотрела на статуи святых, разрисованные в пастельных тонах. В детстве ей особенно нравилась статуя святой Жермены в переднике, полном роз. «Покровительница пастухов, немощных, больных… — думала молодая женщина. — Мама часто рассказывала мне о ней».

В памяти Анжелины всплыли обрывки фраз, окутанные чудесным флером. «Жермена Кузен[29], так ее звали, много страдала и умерла совсем молодой. Ей было всего двадцать два года, — рассказывала Адриена Лубе. — Знаешь, почему ее изображают в переднике, полном цветов, Анжелина? Вскоре после смерти матери Жермены ее отец женился. Но мачеха невзлюбила падчерицу и все время придиралась к ней. Однажды она обвинила девушку в краже хлеба, только чтобы иметь повод ударить бедняжку. Мачеха подбежала к Жермене и заглянула в карман передника, но увидела там лишь несколько роз. А потом Жермена заболела. Девушка сумела убедить отца доверить ей пасти овец, чтобы иметь возможность молиться на лоне природы. Поистине она была очень набожной и благочестивой. Когда через несколько лет после смерти Жермены люди вскрыли ее гроб, то им показалось, будто она просто спит. Ни ее тело, ни цветы, лежавшие у нее на груди не истлели. Ей приписывают много чудес, которые она совершила как при жизни, так и после смерти».

— Чудо! Я так нуждаюсь в чуде! — приговаривала Анжелина, глядя на статую святой.

Она опустилась на колени и стала горячо молиться.

Сен-Лизье, на следующий день, 18 августа 1879 года

Спала Анжелина плохо. Ее терзали мысли о будущем сына. Требования Эвлалии казались ей вопиющим шантажом, хотя она понимала обоснованность подозрений кормилицы.

«Я не могу показать акт о крещении. Я даже не могу попросить кого-нибудь сыграть роль бабушки», — в отчаянии думала Анжелина.

Ранним утром она бесшумно вышла из дома и отправилась на кладбище, чтобы собраться с мыслями на могиле матери, простом земляном холмике, над которым возвышался крест.

Утро было прекрасным. По небу цвета лаванды неторопливо плыли золотисто-розовые облака, в зарослях кустарников заливались птицы.

— Мама, здесь все дышит покоем! — прошептала Анжелина и положила к подножию креста небольшой букет ярко-красных цветов. — Я принесла тебе твои любимые георгины, которые ты посадила три года назад. Посмотри, какие они красивые! Кусты чайных роз тоже прелестны! Зимой папа обрезал их, конечно, не так хорошо, как это делала ты, но все же. Мама, если ты меня видишь, то, наверное, расстраиваешься. Я хотела быть самим совершенством, во всем следовать твоему примеру, но согрешила и солгала. Я отдалась мужчине, а он предал меня.

Дрожащим голосом Анжелина тихо добавила:

— Мама, прости меня! Я думала, что Гильем попросит моей руки. Как бы мне хотелось, чтобы ты сейчас была рядом! Мне так одиноко! Я никому не могу довериться.

В отчаянии Анжелина перекрестилась, а затем провела рукой по деревянному кресту, который Огюстен Лубе покрасил в белый цвет. Острым шилом он выгравировал имя своей жены: «Адриена Лубе» и, чуть ниже, даты: «1832–1877».

— Мама, вчера в Бьере я встретила дядюшку Жана. Мне было так стыдно, когда он говорил о моей добродетели. Возможно, тебе тоже стыдно за свою дочь.

Под чьими-то энергичными шагами на центральной аллее захрустел гравий. Анжелина тут же замолчала. Она боялась столкнуться лицом к лицу с кем-нибудь из семьи Лезаж. Но это был могильщик с лопатой на плече. Он поприветствовал Анжелину, одним пальцем приподняв соломенную шляпу.

— Прекрасная погода, мадемуазель Лубе! — крикнул могильщик.

— Да, погода действительно прекрасная, — с облегчением откликнулась она.

Овчарка ждала Анжелину у ограды. Молодая женщина погладила собаку по голове.

— Спаситель, прогулка окончилась.

В сопровождении собаки Анжелина неторопливо направилась вдоль руин крепостных укреплений в сторону города. Вскоре показался бывший Дворец епископов, огромный, мрачный, бросающий тень на фахверковую стену дома каноника, стоящего на углу улицы Мобек. Дул теплый ветерок, наполненный приятным ароматом роз, которые в изобилии цвели в конце лета.

«Если бы я могла перенестись в прошлое, повернуть время вспять! — думала Анжелина, готовая вот-вот расплакаться. — Я бы открыла калитку, ведущую в наш двор, и увидела бы маму, развешивающую белье. Папа работал бы в своей мастерской без очков и, как обычно, распевал бы песни. А я была бы неиспорченной. Ни один мужчина не дотронулся бы до меня, не сделал бы мне ребенка, бедного маленького мальчика без фамилии, у которого, кроме меня, нет никого на всем белом свете».

Молодость, жаждущая радости и беспечности, плохо сочеталась с глубокой печалью, терзавшей Анжелину.