Похититель снов - Стивен Рэй Лоухед
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он распрямился, и не торопясь, с остановками пошел вперед между толстыми каменными колоннами, похожими на стволы окаменевших деревьев. Сначала он удивился, но потом понял, что колонны, как и поверхность каменной двери не содержат в себе ничего сверхъестественного, и такое можно найти в любой пещере. Просто марсианские сталагмиты немного отличаются от земных. Но росток подозрения уже проклюнулся глубоко в сознании: а вдруг они все-таки искусственные? Нет уж, лучше пока об этом не думать, слишком далеко могут завести подобные подозрения.
Он постарался отогнать эти мысли, но из глубины сознания выплыло словечко: «вторжение». Оно пришлось вполне к месту. Он чувствовал себя человеком, посягнувшим на частную территорию. Грабителем, осквернившим гробницу фараона. Он вообразил, что в любой момент из-за ближайшей колонны выступит шеренга воинов с копьями. В видениях мелькали лошади, украшенные перьями, колесницы, проносящиеся по площади, а инопланетяне со всех сторон орали вполне по-земному: «Вор! Грабитель могил! Осквернитель!»
Он понимал, что видения вызваны критическим состоянием организма. Вернулось ощущение жажды. Того крошечного количества воды, которое ему удалось зачерпнуть со дна тоннеля, было явно недостаточно. Ему нужна вода.
Он надеялся отыскать следы того потока, что смыл его в туннель. На Марсе была вода; может быть, не так много, но была. Он же видел. Надо просто снова ее найти. Эта мысль стала для него главной.
Он медленно шел по унылому красноватому полу пещеры, прислушиваясь к эху собственных шагов, попутно отмечая, что свод пещеры становится все ниже, а на стенах все чаще появляются пятна лишайника, который, подобно водорослям в тоннеле, испускал слабое свечение.
Спенса окружал тусклый туманный золотистый свет, словно он шел под кронами осенних деревьев. Вот только деревья были каменными и под ногами не росла трава.
Ритм шагов помогал ему не упасть, но через пару часов он снова заснул, а затем еще раз. Теперь от двери, за которой росли водоросли, его отделяло уже приличное расстояние. Возвращаться не имело смысла. С каждым разом сон становился все короче и приносил все меньшее отдохновение. Он списал эти факты на голод. Тело требовало пищи. Но вместе с тем Спенс ощущал легкость, какую-то одухотворенность и чистоту.
Механически шагая по марсианскому подземелью, Спенс просматривал свою жизнь отчужденно и объективно. Раньше он испытывал такое чувство только в работе, когда требовалась особая тщательность в исследованиях и напряженное любопытство: а что будет дальше? Только на этот раз предметом изучения был он сам.
Большинство считало его быстро восходящей звездой в своей области, но он понимал, что далек от цели. Другие ученые достигли большего; они заслуженно получали призы, которых добивался Спенс, их имена звучали куда чаще, чем имя Спенса, и говорили о них более уважительно. Именно зависть побуждала его превзойти их достижения. Вот что гнало его вперед. А Спенс-то считал это стремление добродетелью!
Теперь ему становилось ясно, что никакая это не добродетель, а простое честолюбие, глупое пламя, поглотившее почти все его лучшие качества. Сострадание, великодушие, радость, даже любовь — все он скормил огню честолюбия, и чуть не сгорел в этом огне сам. И что принесли ему его усилия?
Ничего, что имело бы настоящее значение. Ничего, что могло бы остаться после него. Все сгорело. Удивительно, что у него вообще сохранились какие-то человеческие чувства. Слишком многое уже сгорело в огне, который он сам же и разжег.
Годы учебы, работа, стремления — все напрасно. В результате — пустота, и эта мысль приводила его в ужас.
Долгое время он убеждал себя, что единственный успех в жизни достижим только за счет научных достижений. Как ученый, он доверял только тому, что мог увидеть и изучить. «Если это нельзя измерить, — сказал ему однажды профессор, — об этом не стоит и думать».
Он слепо купился на эту пустую философию, как и многие его молодые коллеги, хотя они называли ее по-разному и облекали в альтруистическую риторику. Он убедил себя, что цели его исследований полезны для человечества и поэтому достойны уважения. Но в списке этих целей никогда не значилась настоящая забота о ближних. И никакие это были не цели, а просто вехи на его личном пути к успеху.
Главный вопрос, занимавший его сейчас, заключался в том, что именно он сделал со своей жизнью? Стоило ли тратить на это время?
Спенс вынужден был ответить: к сожалению, нет. Перебирая факты, приходилось признать: это был такой длительный запой ради самовозвеличивания. Никому от этого не стало лучше. Погоня за славой сделала его эгоистичным угрюмым типом.
Короче говоря, он прожил жизнь, не стоившую того, чтобы ее прожить. Спенс со свойственной ему логикой и хладнокровием рассмотрел итог своей жизни и удивился, зачем так сильно стараться спасать такую никчемную вещь?
Чувство стыда, чувство вины облекали его плотным покровом. Никогда в жизни он не чувствовал себя ни в чем виноватым. А в том, что он пришел к таким выводам, когда уже невозможно ничего исправить, виделась злая ирония судьбы.
Он смутно вспомнил молитву, вознесенную в отчаянии, когда он бродил по марсианской пустыне. Сейчас слова этой молитвы вернулись к нему, словно насмехаясь над тем, что в его жизни зиял еще один пробел — отсутствие веры во что-либо, кроме человеческой изобретательности. Смотри-ка, казалось, говорил его призрачный обвинитель, вон как крутится! Умирать не хочет!
Обычно пред концом всякое существо готово уцепиться за любую соломинку. Ну и где, о неразумный, твое достоинство? Где уважение? Это все твоя самость! Нет сил даже с собой покончить!
И как ты с этим жил? А еще смеешь взывать к тому, в кого никогда не верил, кого никогда не признавал! Ты жил по собственным убеждениям, ну вот теперь и умирай с ними.
Спенс почувствовал холод в груди, словно ледяная рука сжала его сердце. Наверное, он желал бы, чтобы все сложилось иначе, но следовало признать: незримый обвинитель прав. Впервые в жизни Спенс увидел себя таким, каков он есть. Зрелище вызвало отвращение. Он очень хотел, чтобы все случившееся как-то повернулось вспять, чтобы ему дали второй шанс. Однако надежда умирала, не успев родиться. Второго шанса не будет. Никто не придет на помощь, никто ничего не изменит…
Вот в таком состоянии безжалостного самоанализа Спенс и вошел в город.
Глава 5
В том,
