Конец республики - Милий Езерский

— Вождь, около ста шестидесяти кораблей погибли! — вскричала Лициния, подбегая к Помпею. — Прикажешь продолжать борьбу?

— Плыть к Мессане, — повелел Секст.

Семнадцать кораблей отступили, осыпаемые камнями и свинцом. Помпей стоял на борту переднего корабля, рассекавшего грудью волны, и молчал. На сердце было тяжело, и только присутствие любящей женщины придавало ему бодрости. Лициния говорила:

— Я знаю твои планы, Италия тебя любит, Восток помнит твоего великого отца, и ты поднимешь провинции против триумвиров. Не доверяй Антонию, Октавию и Лепиду, мой дорогой! Доверять палачам значит преднамеренно идти на смерть.

В Мессане Секст пробыл недолго: захватив сокровища и свою дочь, он получил известие, что его легионы сдались Лепиду.

«Еще один удар», — подумал он и приказал плыть на Восток.

— Отец, — опросила юная девушка, — верно ли, что мы бежим?

— Верно, дочь моя, — ответил Помпей. — Мы бежим, чтобы начать новую борьбу.

— Борьбу… борьбу… Она надоела… Я хочу в Рим, я хочу…

Лициния перебила ее:

— Не расстраивай его такими речами! Разве не видишь, не чувствуешь, что решается судьба республики? А ты: «Хочу в Рим, хочу…» Кому какое дело до того, что ты хочешь в Рим? Если хочешь, то поезжай, а его не беспокой!..

— Кто ты? Как смеешь говорить мне такие речи? Лициния молча отвернулась от нее. Она презирала надменную дочь вождя: насколько он был мудр и велик, настолько дочь была глупа и ничтожна. Секст исподлобья взглянул на дочь:

— Ты бы пошла отдохнуть. Не пристало дочери Помпея затевать ссоры, выступать на посмешище моряков… Взгляни, как они смотрят на тебя!

Девушка поспешно удалилась: лицо ее было красно.

XXIV

В то время как Октавиан воевал с Секстом Помпеем, Антоний шел на Фрааспу, столицу Мидии. Войска двигались по двум дорогам; на одной, более длинной, случилось несчастье — парфянский арсак Фраат напал с конницей на римские легионы, разбил их и уничтожил осадные машины. Узнав о поражении войска и потере осадных орудий, Антоний не пал духом, решив все же осадить столицу.

Фраат беспокоил вылазками легионы. Так проходили дни, недели. И однажды союзный армянский царь с притворным испугом поспешно удалился в Армению, уведя с собой конницу, привыкшую к борьбе с парфянами. Это был большой удар для Антония, и в лагере зашептали об опасности налетов вражеской конницы и о страшной участи триумвира Красса. Однако Антония нелегко было запугать. Он не думал об отступлении.

Фраат, видя, что Антоний не снимает осады, беспокоился, опасаясь, как бы не подошли римские подкрепления. Распространив слух, что он готов заключить почетный мир, Фраат приказал своим конникам встречаться с римлянами и вести с ними дружеские беседы о мире, о царе, который не желает войны, потому что заботится о спокойствии в стране и благополучии своих подданных; он даже жалеет римских легионариев, зависящих всецело от воли своих жадных полководцев. Воины кричали, что их радует желание арсака заключить мир, и уверяли парфян, что будут требовать у Антония кончить поскорее эту войну.

Проконсул нахмурился, узнав о происках Фраата. Лагерь возбужденно шумел. Крики легионариев доносились до претории, и полководец приказал легатам обойти лагерь и узнать о причине шума.

— Божественный Антоний, — сказал один из приближенных проконсула, — не доверяй проклятым парфам, предательски умертвившим Красса: слышишь крики?

Полководец прислушался.

— Мир, мир! — гремели легионы. Возвратившиеся легаты подтвердили, что войска требуют мира.

— Эрос, — обратился Антоний к вольноотпущеннику, стоявшему возле него, — я посылаю тебя к парфянскому арсаку с мирными предложениями. Потребуй у него выдачи пленных и возвращения знамен, отнятых у Красса. Взамен этого я сниму осаду с Фрааспы и покину занятые земли.

Эрос отправился к Фраату, но не увидел его, — пришлось говорить с суреной. Выслушав Эроса, парфянский полководец дерзко сказал, что царь отказывает в выдаче римских знамен; зато обещает не беспокоить римлян во время отступления.

Эрос передал ответ Антонию. Проконсул принужден был согласиться.

Дожди и туманы сменились холодами: дули ветры, шел снег.

Воины болели, многие тосковали по родине, по женам и детям. Бородатые ветераны Цезаря утверждали, что «Лысый не ушел бы из Парфии: он отступил бы, чтобы тут же ударить всеми силами и разбить врага».

Не доверяя арсаку, Антоний приказал отступать по горной дороге, недоступной для конницы. Он ехал во главе войск, а впереди него маячила, то скрываясь, то появляясь, конная разведка. Было холодно. Усы и бороды замерзали. Легионарии шли молча, без обычных песен. На привалах многие не разводили костров и не варили полены. Зачем? Скорее бы дойти до мирных городов, где можно было бы отдохнуть. А вероломный Фраат беспокоил налетами отступавшие войска.

Антоний ободрял легионариев, жил так же, как они: питался корнями, пил гнилую воду, отражал нападения, нес караульную службу. Трудно было узнать в этом суровом, неутомимом воине проконсула, избалованного матронами, гетерами и восточными царицами, любителя прекрасного, ценителя искусств. Даже Эрос, знавший, как ему казалось, хорошо Антония, и тот растерянно мигал глазами, видя, как полководец ухаживает за умирающими от болезней и истощения, и слыша его обещания позаботиться об их семьях.

Эрос думал: «Сколько средств, людей и сил истрачено на это дело! Стоило ли думать о Парфии, когда голова занята египетским престолом и Клеопатрой? Нет! Ничто не удается ему: коварная волшебница околдовала его!»

Думая так, Эрос ошибался: не Клеопатра, а внутренние дела римской республики беспокоили Антония. Он не знал, что делается в Италии, и торопился в Сирию, чтобы узнать новости.

Составив ложный отчет об успехах в Парфии, Антоний послал его сенату. Он восхвалял стратегический план Юлия Цезаря и умалчивал о своей неудаче, писал о недостатке средств и трудности похода. А про себя сожалел о поспешности, с которой бросился на Фраату.

В Сирии он получил от менялы деньги, присланные Клеопатрой, письмо от нее и два письма — от Лепида. Приказав квестору выдать каждому легионарию по тридцать пять драхм, он заперся в доме, чтобы прочитать письма и обдумать, что делать дальше. Клеопатра сообщала, что соскучилась по нему и страдает от неутоленной любви, намекала, что брак ее с римским проконсулом вызвал злобу египтян и в особенности жрецов; клянясь в своей любви, она уверяла, что если бы Антоний развелся с Октавией и открыто признал ее, Клеопатру, своей супругой, а заодно и увеличил бы египетское государство присоединением земель, о которых она просила его после брака, — общественное мнение Египта изменилось бы в ее пользу, и жрецы охотно признали бы его царем земли Кем.

«Создание великой египетской монархии, — писала она, — доказало бы народу, что этот брак был необходим. Спеши в Египет и не помышляй о вторичном походе на Парфию, — без денег воевать невозможно, а я не смогу их тебе дать по той причине, что жрецы и народ воспротивятся. Оставь в Азии несколько легионов, а остальные распусти: незачем содержать войска, когда надобность в них миновала.

Призывая на твою голову милость Озириса и Изиды, обнимаю тебя и целую много раз».

Лепид уведомлял Антония о войне Октавиана с Секстом, о поражении и бегстве Помпея в Азию. Во втором, более позднем письме говорилось о вероломстве Октавиана, возмутившего легионы Лепида, и о переходе их на сторону триумвира.

«Подумай, дорогой друг, — жаловался Лепид, — у меня было двадцать два легиона, включая в это число восемь легионов Секста, перешедших на мою сторону, а Октавиан бесстыдно нарушил наш договор без твоего и моего ведома и низложил меня. Моряки изменили, и корабли мои сдались Октавиану. Триумвират перестал существовать. Злодей не посмел казнить меня, великого понтифика, и я принужден удалиться на время в Цирцеи; там, находясь под стражей, буду взывать к богам об отмщении за несправедливость. Однако я надеюсь возвратиться в Рим. Не может быть, чтобы злодей посмел посягнуть на особу великого жреца. Проклятые хищники Октавиан и Агриппа приобретают по низким ценам сицилийские виллы и огромные домены, принадлежавшие всадникам, проскрибированным в семьсот одиннадцатом году от основания Рима. Прошу тебя, вмешайся в это дело, обдумай его, иначе Октавиан, такой же дуумвир, как ты, может поднять оружие и против тебя… Ты, я и Секст Помпей могли бы заключить новый триумвират и раздавить Октавиана, несмотря на то, что он стоит во главе сорока трех легионов, огромной конницы и шестисот кораблей, владычествуя над Галлией, Испанией, Северной Африкой, Италией и Иллирией… Ты мог бы поднять всю Азию и Египет, соединиться с Арменией, Персией и Парфией; втроем мы бы раздавили злодея, который угрожает оружием Сексту Помпею и будет, бесспорно, угрожать и тебе».