Шёлковый шнурок - Владимир Малик

Быстро пошёл по нему, как только позволяли деревья и густой кустарник.

Здесь было безлюдно, тихо. Пахло сыростью и грибами. Правее, в зарослях, мирно бормотал небольшой ручеёк. Даже не верилось, что наверху, в нескольких десятках шагов, тысячи воинов по обе стороны оврага копают шанцы, устанавливают пушки — готовятся к битве.

Сумерки густели, и вскоре наступила ночь.

Он не мог сбиться с дороги, знал — овраг выведет его в расположение войск союзников. Шёл долго, на ощупь, натыкаясь на деревья и падая.

Около полуночи его остановил окрик немецкого часового:

— Вер ист да?[80]

— Не стреляй, я свой! — ответил Арсен на ломаном немецком языке.

Он вылез из чащи и оказался на поляне, где горел костёр, вокруг которого спали солдаты.

Часовой провёл его к офицеру. Тот, узнав, что перед ним сам Кульчицкий, о котором в союзных войсках уже ходили легенды, спросил:

— Чем могу служить?

— Мне нужно видеть главнокомандующего, — потребовал Арсен. Офицер растерялся.

— О! Майн готт, это невозможно. Ночь!

— Как же быть? Утром будет поздно… — Арсен сокрушенно покачал головой. То, что он задумал, нужно было начинать сейчас, немедленно.

Офицер молчал. Красноватые отсветы огня выхватывали из тьмы его худощавое, с белесыми бровями лицо и грустные глаза.

— Может, отвести тебя к нашему оберсту?[81] — сказал он в раздумье.

Арсен пожал плечами.

— С ним я буду говорить так же, как и с тобой. Ты по-нашему — ни гугу, я по-вашему — с пятое на десятое. Вот если бы мне к полякам! Или к казакам…

— К казакам? Так они же здесь — рядом. Соседи.

— Неужели? — Арсен не мог скрыть радости. — Веди меня к ним скорее!

Казаки только что прибыли и расположились во второй линии, в резерве. В их лагере, как и повсюду, горели костры. Кашевары варили кулеш и кашу. Никто ещё не спал. Одни копали волчьи ямы, другие обтёсывали колья для них, некоторые кормили коней.

У Арсена радостно забилось сердце — свои! Он отпустил офицера-немца и направился к костру, над которым висел на треноге чёрный казан. У котла, с огромным половником в руках, суетился маленький казачок-кашевар.

— Готов уже, знаешь-понимаешь! — прищёлкнул он языком, отведав горячее кушанье. — Кулеш вышел на славу! Даже Зинка дома, в печи, не сварит такого!

Арсен усмехнулся — да это ж Иваник! И, схватив кашевара в охапку, поднял над землёй, закружил вокруг костра.

— Иваник! Вот не ожидал встретить тебя аж под самой Веной! Здорово, брат!

Иваник задрыгал ногами.

— Арсен! Да неужто это ты, знаешь-понимаешь? — И закричал во всю мочь: — Братцы, сюда! Арсен Звенигора объявился! Батько Семён! Роман!

На его крик отовсюду торопились казаки. Первым прибежал Роман — обнял побратима, прижал к груди.

Подошёл Семён Палий.

— Батько! — бросился к нему Арсен. — Как хорошо, что ты здесь!

— Я тоже рад видеть тебя в добром здравии! Да ещё в янычарской шкуре! Значит, у тебя что-то на уме?!

— А как же! Есть тут совсем рядом глубокий овраг. Я только что добрался по нему из лагеря Кара-Мустафы. Вот если бы взять нам тысячи две хлопцев да прокрасться в тыл к басурманам — был бы знатный переполох!

Палий не сводил пристального взгляда с молодого друга.

— Ты уверен, что это удастся?

— Конечно, можем и головы сложить… Но если повезет, то будем на коне!

— Гм, заманчиво… Нужно только поставить в известность главнокомандующего. К счастью, его посланец здесь. Пошли к нему. — И Палий, хитро прищурившись, направился к своей палатке.

Арсен и Роман шагали за ним.

Возле палатки на разостланном плаще кто-то крепко спал, раскинув руки. Мощный храп, разносившийся чуть ли не на всю поляну, свидетельствовал о беззаботном сне человека.

— Пан, вставай! — громко произнёс Палий. — Так и царство небесное проспишь!

Но тот и ухом не повёл.

Тогда Палий толкнул королевского посланца носком сапога под бок.

Посланец что-то пробурчал, отмахнулся рукой, как от надоедливой мухи, повернулся на бок и опять захрапел.

Арсену показалось знакомым это бормотанье, но не успел он смекнуть, что к чему, как Палий, рассердившись, бесцеремонно затормошил спящего и наградил его солидным тумаком.

Храп сразу прекратился. Человек зашевелил усами.

— Какая там холера толкается? Иль захотелось пану разумнику отведать моих кулаков?

Арсен хлопнул себя руками по бёдрам: ведь это же Спыхальский! И как это он не узнал друга?

— Будет тебе, пан Мартын! Вставай!

Спыхальский подскочил, как ужаленный.

— Арсен? Холера ясная! Чего сразу не разбудил? Мне, дружище, как раз приснилось, что мы с тобой…

— Постой, постой, пан Мартын, — остановил его Палий. — Потом сны расскажешь. А сейчас — поезжай к королю!

— С чего бы это?

Палий объяснил.

— Ни за что! — неожиданно заявил Спыхальский. — Мне да не пойти с вами? Такому не бывать! И не проси, батько. Не поеду. Посылай кого хочешь другого… К королю каждому дорогу покажут.

Палий подумал, добродушно сказал:

— Черт с тобой! Оставайся. Пошлю кого-нибудь из казаков… — И обратился к сотникам: — Хлопцы! Поднимайте людей! Половина останется здесь, а остальных я беру с собой. Да поживее, время не ждёт! Поедим кулеша — и айда!

— Батько Семён, возьми и моих донцов, — попросил Роман Воинов. — Опасаются хлопцы, что, приехав от самого Дона на Дунай, в настоящем деле не побывают…

Палий посмотрел на Арсена. Тот утвердительно кивнул головой.

— А с конями по оврагу они проберутся? Нам не помешал бы летучий конный отряд.

— Думаю, проберутся.

— Тогда готовь своих донцов! — коротко приказал полковник Роману.

Через час две тысячи пеших казаков и отряд с лошадьми в поводу спустились в овраг и двинулись вслед за Арсеном Звенигорой.

Шли осторожно друг за другом, растянувшись на полверсты. Сначала ночная тьма, а потом утренний туман и непроглядные заросли леса надёжно скрывали их от постороннего глаза. После восхода солнца ударили пушки, затрещала ружейная стрельба, воздух наполнился рёвом тысяч людских голосов, лязгом оружия и топотом конских копыт — и казаки пошли смелее. Если бы кто и услыхал их теперь, то не придал бы этому значения, поскольку вокруг все ревело, грохотало, земля сотрясалась от взрывов бомб.

Наконец Палий приказал остановиться, а сам с Арсеном пошёл на разведку.

На опушке леса влезли на высокий дуб с сухой вершиной и, примостившись так, чтобы видно было во все стороны, начали наблюдать за полем боя. Оба понимали, что сил с ними немного и вводить их в дело можно не раньше того, как битва достигнет наивысшего напряжения, когда один внезапный удар может стать решающим.