Голубь и Мальчик - Меир Шалев

Я оделся и вышел во двор.

— Доброе утро, Иреле, — крикнул Мешулам. — Видишь, хорошо, что ты всё подстриг и почистил. Сейчас мы сможем разбить тут красивый палисадник.

Он мерил двор широкими шагами, размахивал руками, тыкал пальцем, делал то, что особенно любит, — указывал другим, что они должны делать.

— Раньше всего надо разровнять этот склон. Мы поставим тебе здесь стенку из камней и насыплем два-три грузовика земли. У меня есть человек, который привезет землю, взятую из глубины, без единого сорняка, но тебе это не будет стоить ни гроша, потому что он мне обязан.

И шепнул что-то дочери на ухо. Мне приятно было смотреть, как их плотно сбитые тела касались друг друга, с какой интимностью отец приблизил свой рот к уху дочери, с какой уверенностью дочь положила руку на плечо отца, погладила его, наделила силой и сняла боль.

— Я не хочу там одну большую стенку, — поспешил я возразить, прежде чем эти двое решат мою судьбу. — Я предпочитаю две-три террасы поменьше, и я хочу, чтобы здесь остался проезд для «Бегемота».

— Одна большая стенка лучше, — постановил Мешулам. — А для машины есть вся улица перед домом, зачем заезжать с полей, как вор? И надо спешить, потому что после лета придут дожди, всё поле внизу превратится в грязь и грузовики с землей не смогут подъехать.

Но Тирца тоже считала, что надо сохранить для «Бегемота» возможность проехать к дому сзади, через поля, и тоже думала, что несколько маленьких террас лучше одной большой стенки. Она даже предложила, чтобы я сам их и построил.

— Ты посмотри на него, Мешулам, — указала она на меня. — Его так и распирает от энергии, которую этот дом в него вселяет. Разве не стоит пустить ее в дело, чтобы зря не пропадала?

— Я ничего в этом не понимаю, и у меня нет никакого опыта, — сообщил я.

— А тут не надо ни того ни другого, — сказала Тирца. — Это черная работа, которую может делать любой осел. Я дам тебе свой пикап. Поезжай, поищи камни, нагрузи, привези, построй. Твое тело вроде моего, оно любит и должно напрягаться, а при расчете я тебе вычту эти террасы из общей цены.

Она бегло проинструктировала меня: терраса — это не дом. Для нее не нужны камни одного типа и формы. Наоборот, именно грубые, неотесанные, разные по размеру, качеству и оттенку камни — вот что придает террасе красоту и свое лицо.

— И не забывай, — крикнула она мне вслед, — что пикап должен потом выехать обратно на дорогу, поэтому не нагружай его так, чтобы он царапал землю брюхом.

Пикап, который одолжила мне Тирца, очень отличается от «Бегемота», который купила мне Лиора. Он грубый и тяжелый, а на каменистых дорогах при любом удобном случае задирает заднее колесо.

— Зато этот битюг всюду пройдет, — хвастается его хозяйка. — Его ничто не остановит, он себе будет пыхтеть и пыхтеть, когда твоя шикарная карета давно уже застрянет в какой-нибудь яме.

Я вел его осторожно, прислушиваясь к постукиванию двигателя и радуясь жесткости сцепления, изрядно подзабытой после автоматически скользящих переключений скоростей моего «Бегемота». Мои ладони лежали на руле в том же месте, где обычно лежали ее ладони, и мне казалось, будто я надел ее комбинезон и вдыхаю его запах, будто я ощущаю тепло ее бедер, которое впиталось в сиденье пикапа и сейчас подымается оттуда в мое нутро.

Через несколько минут, нырнув в мертвую зону за холмом, я остановился, чтобы заглянуть в бардачок пикапа. Человек должен знать, кто его подрядчик, особенно если это подрядчик-женщина. Я обнаружил тоненький сборник ужасающих хоровых песен армейских ансамблей, черные солнечные очки, прозрачную вазелиновую помаду, несколько пластиковых зажигалок, пачку сигарет, швейцарский складной нож среднего размера, связку из пяти ключей.

— Представьтесь, приятели, — сказал я им. — По одному, пожалуйста.

Я открываю дом, который она тебе строит. Я открываю дом семейства Фрид в Иерусалиме. Я открываю офис компании «Мешулам Фрид и дочь с ограниченной ответственностью». А я открываю шкаф с документами.

— А ты кто?

Молчание.

Я вышел из пикапа и открыл дверь заднего сиденья. На полу катались пластиковые каски рабочих, простые сандалии для прогулок, старые и изношенные, такие отличные от моих. Три бутылки минеральной воды, все три початые, туалетная бумага, резиновые сапоги. На сиденье — соломенная шляпа, цифровой фотоаппарат, влажные салфетки, крем для рук, несколько потрепанных книг, все до единой — переводы.

— У меня нет сил читать книги, в которых написано про нас, — сказала она мне потом. — Я предпочитаю читать о других странах и людях. — И улыбнулась: — Это твой единственный вопрос после того, как ты копался в моей машине?

За спинкой заднего сиденья я нашел буксировочную цепь с красными профессиональными скобами, веревки для обвязки груза, старый военный плащ, на воротнике которого выцвело имя старшего сержанта Гершона Фрида, пару рабочих перчаток. Затем я перешел к багажнику. Тут меня ждали все инструменты, необходимые грабителю камней: лом, кирка, еще пара перчаток. И облегчение: пятый ключ открыл запертый металлический ящик. Там я нашел еще несколько отверток и плоскогубцев, кофейный набор, маленький закрытый чемодан «Пеликан». Я открыл и его: чистое душистое платье, брюки с острой, заглаженной складкой, две блузки, две пары туфель, умывальные принадлежности, флакончик одеколона, еще один ключ, белье. Мое сердце — именно потому, что уже успело успокоиться, — застучало с удвоенной силой. Где ты проводишь время, Тиреле? И с кем? Когда ты наденешь это свое платье для меня? И этот очередной проклятый ключ — что происходит за его дверью?

Я вернул всё на свои места. Закрыл. Продолжил свой путь. Сначала вдоль мелкого оврага, задерживаясь возле каждых ворот, ведущих на пастбища, потом по пологому подъему холма на другую его сторону, пока не добрался наконец до разрушенной арабской деревни, которую обнаружил во время блужданий по карте округи.

Все дома разрушены. Некоторые рухнули сами, другие пали жертвой армейских саперных учений. Бассейн, куда собиралась вода из источника, давно разрушен, но тонкая струйка всё еще течет по руслу, выходящему из густых зарослей дикой малины и мяты. Кругом груды камней, но кое-где еще торчит половина разрушенной стены или упрямая арка, а на ней росписи солдат, проходивших здесь учения по ориентировке на местности: «Взвод Йали»; «Подразделение охуевших»; «Вот to kill», «Летающий тигр». И, как в каждой такой покинутой деревне, повсюду буйные заросли кактуса, прогорклый миндаль, расползшиеся по земле виноградные лозы, которых некому подвязать, подрезать или проредить. И те же заброшенные, зовущие на помощь инжирные деревья, чьи увядающие листья и разбухшие незрелые плоды свидетельствуют о страшном усилии материнства, с которым умирающее дерево отдает остатки своих соков растущему детищу. Неподалеку от них — несколько диких слив. Их маленькие синие плоды возбудили мое любопытство. Когда-то к ним, видно, были привиты абрикосы и культурные сливы, но потом за ними не ухаживали многие годы, и сильные дички завладели черенками, вырастили ветки и начали рождать свои маленькие кисловатые плоды — не такие сочные, как у их садовой сестры, но тем не менее занятные своим странным вкусом. Я сорвал несколько штук для Мешулама, потому что они выглядели в точности так же, как те, что были изображены на бутылках его сливовицы.

Потом я занялся камнями. Выбор был огромен: камни, гладко обтесанные, и камни грубые, полевые, камни местные и камни издалека. Я опознал даже несколько известковых, которые кто-то привез с самого побережья. Некоторые были совсем древние. Дыры от осей или крюков виднелись в них — свидетельство путей этой страны: войны, изгнания, высланные или выселенные люди, брошенные или украденные камни, перенесенные из других мест и времен. Может, стоит как-нибудь провезти своих любителей птиц по этим следам, проследить пути перелетных камней: камень храма, кладбища и бани, камень баллисты и камень мостовой, камень могильный и камень колодезный, камень, что покрывал, облицовывал и ограждал, камень угловой, или замковый, или притолочный, или пороговый. Камни маслобойни и милевые камни, жернова верхние и нижние, камни для побиенья и камешки для мозаики.

А затем, закончив отбирать и погружать, я чуть было не свалился в глубокий колодец с водой, которого раньше совершенно не заметил. Я наклонился и заглянул в темную бездну. Два серо-голубых скальных голубя вдруг вынеслись оттуда, устрашающе хлопая крыльями. Я отпрянул. Голуби поднялись высоко в небо и стали медленно кружить там, ожидая, пока я уйду.

Я бросил вниз маленький камень. Короткий сухой удар. Воды не было, но из безводной бездны выпорхнули еще несколько голубей. Громкое хлопанье их крыльев вспугнуло голубей в соседних колодцах, и они тоже пробудились из забытья. Мне вдруг показалось, что сама земля разверзла свою пасть, исторгая всё новых и новых голубей, и теперь они носятся надо мной сверкающим облаком оперенных тел и неистово бьющих крыльев.