Изоморфы - Дылда Доминга

Коэн отпрянул, гневно глядя на голландца. Тут ему и крыть было нечем. Да, Дюпре совершил непоправимую ошибку, приведшую ко всему этому переполоху и вынужденному захвату Гая с окружением. Не будь Дюпре, возможно, они все также следили бы за Гаем, к их списку добавилась бы еще одна изоморф, а там, со временем, быть может, еще несколько и еще, и в конце концов, они могли бы вычислить их всех, вести записи, целые семьи и поколения, древа этих тварей.

Коэн тряхнул головой, вырываясь из своих заманчивых фантазий, а Гай смотрел на него в это время с такой иронией во взгляде, словно читал его мысли и забавлялся.

— Вы хотите сказать, что это и все? Вы настолько необщительны?

— Я — необщителен, — подтвердил Гай, — общительность, как бы Вам сказать, вырождается с возрастом.

— Есть еще такие же старые, как Вы? Сколько?

— Вы полагаете, что я Вам сейчас выдам остальных? — усмехнулся Гай, и Коэн с пониманием слабо улыбнулся в ответ. Улыбка на его тонких суровых губах смотрелась странно, если не сказать дико. — Разве что если бы у меня были враги, которым я хотел насолить. Но со временем вся эта вражда также отходит на второй план.

— Вот Вы меня здесь сейчас пытаетесь убедить, что у Вас все уже отошло, — прямо заявил Коэн, внимательно глядя на Гая, — что же тогда вы делали с девчонкой? Или любви все возрасты покорны, а, Гай?

— Ну, да, поймали Вы меня, поймали, — улыбнулся Гай в ответ, только его улыбка, как всегда, получилась наглой и капельку высокомерной: его мимика годами отрабатывалась самим человеком, а затем ее дополнил виртуозный хозяин. — Грешу я некоторыми человеческими страстями. Тело ведь у меня еще вполне работоспособное, — голландец развел руками, будто демонстрируя себя Коэну.

— И что вы готовы будете сделать, если она будет у нас в руках?

Гай задумался, пытаясь сдержаться и не выдать довольной улыбки кота, добравшегося до сметаны. Было недопустимо, чтобы Коэн догадался о чем-нибудь насчет Саши.

— Она просто человек, — подчеркнул Гай, и Коэн удовлетворенно усмехнулся.

— И этим уязвима.

— Вы думаете, что она мне настолько не безразлична? — Гай с искренним недоумением посмотрел на главу, но тот счел его искренность на сей раз за попытку сыграть.

— Вот и проверим, — кивнул он и поднялся из-за стола. А Гай теперь не сомневался, что даже провались Саша под землю, организация достанет ее и оттуда.

Глава 20

Моя беременная подруга отдыхала, лежа на боку на кровати в большой комнате в доме моих родителей. Ее живот был огромным, подходил срок родов. Мы рассеянно смотрели в окно и говорили о чем-то своем, когда морская вода снаружи неожиданно поднялась, заполнив всю улицу между двумя пятиэтажками, и хлестнула волной в стену, почти достав до нашего раскрытого окна на третьем этаже.

— Там мальчик! — вскрикнула подруга, бросившись к окну. И действительно, когда мы перегнулись через подоконник, увидели, что вода схлынула, а за раму вцепился мальчуган лет пяти или шести. Выглядел он напуганным и избитым. Схватив его за обе руки, мы втащили ребенка внутрь. Он был ошарашен, но держался довольно смело. Не плакал и храбро смотрел нам в глаза.

— Боже, да у него голова разбита! — воскликнула Нина, указывая на сбегающую на его лоб струйку крови.

Мальчик неловко коснулся рукой головы и раздвинул вьющиеся, слегка слипшиеся волосы, и тогда я увидела, как кровь бьет небольшой струйкой в такт пульсу.

— Черт, у него серьезная рана, — произнесла я.

— Да, придется зашивать, — и подруга бросила на меня взгляд, исполненный надежды.

— Черт, — огорчилась я, отчетливо понимая, что делать это придется мне. Ведь больше некому: только меня все считали внештатным врачом, готовым не глядя прооперировать пациента кухонным ножом и швейными ножницами. Так уж повелось в нашей семье, среди моих друзей, да среди всех, кто меня знал. Увы, ни одного настоящего врача среди этих людей не было. Я представила, как штопаю мальчика обыкновенными нитками обычной швейной иголкой, без всякой там стерилизации, в домашних условиях с кучей микробов и без анестезии, и неприятная горечь разлилась по моему языку.

— Надо его хоть коньяком напоить, — предложила я, глядя на Нину, и мысленно прося прощения за такое кощунство. Но ведь под рукой все равно не было ничего более подходящего.

— Коньяком, — запнулась Нина, но больше ничего не добавила, вновь посмотрев на мальчика.

А вот выражение лица у ребенка мне совсем не понравилось: оно было каким-то слишком уж понимающим, взрослым и лукавым.

— Я найду все необходимое, — произнесла Нина, направляясь к двери, — а ты займись парнем. Промой ему рану на голове.

— Спасибо за инструкции, — едва не заметила я вслух, но вовремя сдержалась. Нина любила покомандовать, но сейчас была не та ситуация, чтобы выяснять отношения. Я показала мальчишке, чтобы проходил, и повела его в сторону ванной.

Когда мы остались одни, он даже не пискнул, пока я промывала ему рану. И, казалось, его абсолютно не тревожила перспектива грядущего зашивания. Глаза ребенка хитро поблескивали, и теперь в этом блеске была отчетливо различима злоба.

— Может, он все-таки сильнее ударился, чем мы могли себе представить, — успела подумать я, а потом, обернувшись, у порога ванной увидела то, что заставило меня полностью забыть и о мальчишке, и о его проблемах.

Там была моя мама, и она улыбалась мне так, как умела она одна: с нежностью, заботой, бескорыстной любовью и легкой примесью тоски. Я глядела на нее, на какие-то секунды зависнув в ступоре, а потом улыбнулась в ответ, обезоруженная ее появлением и ранимая, как никогда.

Ее уже много лет не было с нами, она умерла. Но сейчас, когда она явилась, я смотрела в ее глаза, и ничего на свете не хотела сильнее, чем того, чтобы она была жива, рядом со мной и любила меня, как прежде. Только теперь невероятная тоска и боль, благополучно похороненные под маской сильного человека, прорвались наружу, и я тяжело прислонилась к косяку двери.

Мальчик гадко захохотал, и мама исчезла. В его лице не осталось ничего детского, он вел себя, как взрослое расчетливое чудовище. В его взгляде читалась неистощимая ненависть и садизм.

— Ты там скоро? — услышала я голос Нины с кухни и, пошатнувшись, сделала шаг вперед.

В коридорчике перед кухней, в падающем на нее со спины свете, стояла мама, и ее уложенные, но слегка выбившиеся из прически светлые волосы, образовывали ореол вокруг головы. Меня снова накрыло волной тоски.

— Как такое возможно? Это ты? — спросила я в тщетной надежде, почти детской в своей наивности и искренности.