Сандро Боттичелли - Петрочук Ольга Константиновна

«В церкви Сан Пьетро Маджоре у боковых дверей. — рассказывает Вазари, — написал [он] доску для Маттео Пальмиери — Успение Богоматери с небесными кругами, с патриархами, пророками, апостолами, евангелистами, мучениками, исповедниками, учителями, девственницами и ангельскими чинами — все это по плану, данному ему Маттео, человеком ученым и достойным». Боттичелли не впервые разрабатывать самые причудливые литературные планы, и в данном случае, казалось бы, все хорошо, тем не менее… тут-то и вкрадывается странное «но»: «Несмотря на то, что работа эта была прекраснейшей и должна была посрамить любого завистника, нашлось все же несколько злопыхателей и хулителей, которые, не будучи в состоянии очернить ее в другом отношении, говорили, что Маттео и Сандро впали в тяжкий грех ереси».

Загадав свою загадку, Вазари тем и ограничился, не вдаваясь в дальнейшие разъяснения. Между тем известно, что духовные власти после смерти заказчика Маттео на два века прекратили церковные службы в фамильной капелле Пальмиери, а картину завесили от глаз ее посетителей. Доска с неканоническим Успением Богоматери существует доныне. Во множестве мелких фигур изображает она сцены, происходящие на небе и на земле, возле гробницы Марии, где Мадонна, взятая на небеса, заменена, подобно отсутствующим ангелам «Алтаря св. Духа», множеством роз.

Непосредственно возле смертного одра Богоматери — ближе праведников и апостолов, ближе всех — узнается тяжелая, грубоватая, но приметная физиономия донатора — ученого эрудита Маттео Пальмиери. Это одно уже могло рассорить ортодоксальную церковь с такою картиной — в подобной близости к интимным тайнам божества простые смертные не изображались. Однако Сандро Боттичелли, с легкостью заменивший олимпийского Аполлона изысканным Торнабуони, вполне мог позволить себе и такое. Но кто такой Пальмиери, чье имя изустное предание прочно связало с недобрыми слухами о живописце?

Маттео ди Марко из старинного рода Пальмиери, как многие из выдающихся современников Сандро, отличался своеобразием характера и разносторонней широтой интересов — он был дипломатом, ученым, философом и поэтом. Однако в народе у Маттео была стойкая репутация колдуна-чернокнижника. Все эти домыслы несомненно были известны Вазари, который из соображений обычной своей осторожности воздержался от подробного их изложения. Рассказывали, что после смерти Маттео якобы был сожжен, что могила его неведомо кем разрыта и, следственно, осквернена. Другие с большею вероятностью утверждали, что сожжен-де был не Маттео, а еретическая поэма его сочинения.

В действительности поэма «Град жизни» уцелела доныне.

В этом «теологическом романе» автор обещает в будущем не только наказанным грешникам, но даже злым духам искупление вины страданием, а вслед за тем возвращение милости бога. Падшие ангелы будут возвращены таким образом в лоно отринувшей их божественной любви — и те, что грешили непомерной гордыней, и те, что питали запретную страсть — влечение к дочерям человеческим. Оба эти греха чрезвычайно близки душе Сандро Боттичелли, столь же влюбчивого, сколь и гордого. Но еще ближе его сокровенной жизненной позиции оправдание особого разряда ангелов, которые при возмущении Люцифера против Иеговы не примкнули ни к кому.

А в еретической поэме Пальмиери эти «духи срединного мира» низвергнуты вместе с падшими небожителями и вселены в людей, рыб и животных. Из их изначальной двойственности вырастает вечная двойственность мыслящей человеческой души. Словно из вечно колеблющейся промежуточной позиции этих во всем сомневающихся созданий исходит учение о «двух истинах», пришедшее с мусульманского Востока, от Аверроэса, согласно которому истины богословские и научно-философские равно имеют право на существование, ибо существуют независимо друг от друга. Можно придерживаться самых передовых философских взглядов на мир и одновременно верить в установления религии. Наиболее ортодоксальные из флорентинских неоплатоников отвергали «концепцию двух истин», но Боттичелли-то никогда и ни в чем не был ортодоксален. Подобно снисходительному вольнодумцу Помпонацци, он мог «как философ не верить в бессмертие души, а как христианин верить в него».

Обвинение в ереси не во всем голословно, поскольку носителям подобных воззрений вряд ли поздоровилось бы, доживи они хотя бы до 1512 года. В те дни Латеранский собор католической церкви вместе с популярным в Европе вольнодумным мусульманином Аверроэсом особо осудил двусмысленное учение «о двух истинах». В специальной булле Собора профессорам философии предписывалось опровергать с университетских кафедр осужденные учения, а носителей их преследовать как еретиков.

А вольнодумный живописец Сандро Боттичелли в его относительно либеральное время мог еще забавляться над обывательским страхом перед всем еретическим. Неизвестно, как далеко зашли подозрения властей на его счет в этом плане, зато сам он однажды позволил себе рискованную дерзость «в шутку» обвинить в ереси одного из своих приятелей, утверждавшего, что он, художник Боттичелли, «придерживается мнения эпикурейцев, будто душа умирает вместе с телом». Призванный к очной ставке с ответчиком, Сандро-истец заявил: «Совершенно верно, что я такого мнения о его душе, ибо он — скотина. А кроме того, не кажется ли вам, что он еретик, потому что, будучи неграмотным и едва умея читать, он толкует Данте и упоминает имя его всуе?»

Шутливый процесс, разумеется, кончился общим весельем, как многие другие не слишком безобидные проделки живописца, однако за видимым смехом его бесшабашного заявления таилась большая серьезность в том, что касалось отношения к его святыне — Данте Алигьери. Влияние величайшего предвестника Возрождения отразилось на духовно-философской, ассоциативной и поэтической стороне многих созданий художника. Этого достаточно, чтобы считать Боттичелли одним из глубочайших знатоков Данте и… одним из наиболее последовательных продолжателей того «еретического», что было в поэте.

Ибо при жизни Сандро многие произведения уже ставшего легендой Алигьери числились под запретом. Не мудрено, поскольку сама Беатриче — символ небесной мудрости в дантовском Раю — объясняет мироздание в духе учения Аверроэса, признанного «вредоносным», не соответствующим ортодоксальному учению церкви. Еще в 1277 г. идея строения вселенной «по Данте» была осуждена епископом Парижским вместе с 219 тезисами из работ и речей вольнодумных членов парижского факультета «семи свободных искусств». В дни, когда списки «Чистилища» и «Ада» еще ходили по всей Италии, в 1320 г. в канцелярии папы Иоанна XXII нашумел процесс некоего Маттео Висконти, который якобы намеревался извести черной магией первосвященника с помощью «величайшего мага» магистра Данте Алигьери. Дантовский трактат «О монархии» осужден уже в XIV веке в специальных сочинениях и в 1329 г. сожжен по приговору кардинала Поджетто.

В период контрреформации в 1554 г. та же «Монархия» официально включена в папский индекс запрещенных книг, где пробыла вплоть до 1896 г. — то есть освобождена от запрета без малого через шестьсот лет после написания. Запоздалое восстановление в правах давнего шедевра странным образом почти совпадает по времени с восстановлением «доброго имени» забытого гения Сандро Боттичелли, который считал профанацию творчества Данте тяжелейшей и наихудшей из ересей.

Конечно, художник не мог любить Савонаролу в пору расцвета его владычества, сгубившего добрую славу боттичеллевского искусства. Слишком уж резко тогда контрастировали между собой несгибаемый проповедник и удивительно гибкий Сандро. Но, несмотря на эту гибкость, Боттичелли был неспособен приспособляться в жизни так, как это сделал, к примеру, престарелый мудрец Марсилио Фичино, ухитрившийся одновременно быть приверженцем Медичи и поклонником Савонаролы, словно бы даже с одинаковой степенью искренности.

Однако промежуточная межпартийная позиция в существующих обстоятельствах заводит Сандро в исключительную, парадоксально-трагическую ситуацию, когда, практически не принадлежа ни к какой партии, он словно во сне или по инерции продолжает служить интересам семейства Медичи в самый разгар движения «пьяньони». Так иллюстрирует Боттичелли не любимого Савонаролой за языческие пристрастия Данте, не без влияния некоторых положений того же пророка, но по заказу одного из затаившихся Медичи.