Последние Каролинги – 2 - Наталья Навина

А слезы лились неостановимо.

Мысль связать исчезновение Ригунты с преступлением пришла в голову Альбоина только спустя несколько дней. Ригунту принялись старательно искать. Но не нашли. Никогда не нашли. Ее тело на дне старого высохшего колодца было завалено слоем камней, щебня и прочего мусора, который не так давно оставила здесь Деделла – как будто нарочно для того, чтобы Ксавье мог употребить его в дело.

Такова цена женской самоотверженности.

Фульк, все еще выжидавший по владениях вдовствующей герцогини Суассонской, узнал вести от гонца, посланного Гунтрамном из Лаона. И сразу же заторопился в путь. Некогда было даже порадоваться успеху предприятия. Нужно было действовать. Не так давно он говорил Роберту, что ради торжества справедливости готов даже поступиться Нейстрией. Но это было раньше. Роберт в качестве короля Francia Oscidentalis никак не устраивал Фулька. Он склонен к самостоятельности, неплохо соображает и слишком легко обучился лицемерию. Нет, королем должен быть Карл. И вообще Фульк мог рассматривать Роберта как союзника лишь временно. Предательство быстро входит в привычку – это Фульк знал по себе. А поэтому нужно было соединиться с герцогом Рихардом Бургундским и его войсками раньше, чем Роберт успеет предпринять какие-либо решительные действия – например, двинется на Лаон. Правда, в том случае, если Эд не сгинет в Италии и вернется с войском, всегда можно будет натравить его на Роберта, известив, что младший братец приложил руку к гибели жены и сына короля. Для этого даже гонцы не понадобятся. Для Эда будет достаточно слухов. Ну, а вдруг Гвидо Сполетский уничтожит Эда, и Роберт станет полновластным хозяином? Нет, этого нельзя допустить. Из-за нескончаемых дождей передвижение было затруднено, однако герцогиня выручила канцлера, предложив воспользоваться своими конными носилками. Это тяжелое и тряское, но прочное сооружение влекли четыре крепких мула, каждого из которых вел под уздцы погонщик. Прочая свита архиепископа передвигалась верхом на мулах и лошаках и вынуждена была мокнуть под дождем.

Резиденция герцога Бургундского находилась в городе Дивион, неприступной крепости, ничем не уступавшей лучшим цитаделям Нейстрии. Туда-то и поспешал канцлер. Поезд его немилосердно вяз в грязи, что доводило Фулька до бешенства. Ему казалось, что каждый час промедления добавляет сил его врагам.

Близилась переправа через Оскару. Посланный вперед управитель сообщил, что из-за непрестанных дождей река поднялась необычайно высоко для этого времени года, и переправа вброд невозможна. Надо искать мост. Это еще больше разозлило Фулька, и даже сообщение одного из погонщиков, ранее бывавшего в здешних местах, что мост есть, и неподалеку, в нескольких часах пути, не успокоило его. Он велел немедленно поворачивать к мосту. Свита слабо запротестовала, прося о том, чтобы немного согреться и обсушиться на ближайшем постоялом дворе. Погонщики с надеждой взирали на умоляющих свитских. Но Фульк ничего не хотел слушать.

– Поворачивай! – кричал он. – А если кто отстанет – пусть отстает! Вперед! Вперед!

Мулы епископа затрусили дальше, погонщики, задыхаясь и хлюпая глиной, бежали рядом. Свита и в самом деле заметно отстала. Дождь хлестал, не переставая. Но мост над разлившейся, бурлящей Оскарой все еще не был притоплен.

И мулы, и погонщики скользили по набухшим, осклизлым бревнам, и носилки почти не двигались. Разъяренный канцлер высунулся из носилок и с криком: «Торопитесь, скоты! Всех перевешаю!» – начал охаживать и людей, и животных епископским посохом. Те рванулись вперед.

Они были на самой середине моста, когда подгнившие бревна подломились и разъехались веером. Забились с переломанными ногами мулы, и накренившиеся носилки повисли над водой. Двое погонщиков уже барахтались в воде. Из носилок доносился тонкий, обезумевший вой. Один из погонщиков, зацепившийся за обломки моста, рубанул ножом по поводьям, и носилки полетели вниз, высвободив заднюю пару мулов, которым удалось подняться на ноги. Те же, что покалечились, рухнули в воду вместе с носилками.

Вой вскорости прекратился, лишь тонущие мулы еще несколько мгновений бились на поверхности.

Выбравшись на берег, погонщики молча переглянулись и, забыв об усталости, понеслись к ближайшему лесу.

Когда подоспела свита архиепископа, только круги расходились по темной холодной воде.

Весть о гибели Фулька, последовавшей почти сразу же за убийством королевы и принца, мгновенно разнеслась по всей Нейтрии. И не было человека, который не связал бы воедино эти события. Несомненно, это был суд Божий, опередивший людское правосудие. Все уверились, что Фульк был убийцей, и отмщение и воздаяние за убийство помазанника господня последовало незамедлительно. Рассказы о смерти Фулька обрастали многоразличными подробностями, к примеру, утверждалось, будто утонул он не в реке, а в болоте, хотя с чего бы канцлера понесло через топь? Здесь явно сыграло свою роль его имя. «Болотной курочке место в болоте, – злорадно говорили люди, – а гнили – среди гнили». Теперь никому бы и в голову не пришло искать другого виновника преступления и даже подозревать, что Фульк погиб по чистой случайности, было бы нелепо.

Потому что всегда легче верить, что за преступлением должно следовать воздаяние, и лучше всего, если это сделают горние силы. Ведь Господь есть мститель – разве не это говорят нам священники? А в том, что Господь отомстил именно недостойносу священнослужителю, чувствовалась какая-то высшая справедливость.

Один-единственный человек во всем королевстве, услышав, что десница Господня покарала канцлера Фулька, не обрадовался. Он, как и все, считал Фулька убийцей, но до поры предпочел бы видеть его живым. Это был Альбоин. Он слишком хорошо знал Эда, чтобы поверить, будто тот переуступит Богу право отомстить убийце жены и сына. К этому времени Нанус уже выследил шпиона Фулька в Лаоне – тот отправлял гонца, почти не скрываясь – и Гунтрамн сидел на цепи в подземелье Компендия. Правда, после первых допросов он подозревался только в связях с Фульком, но отрицал всякую причастность к убийству и знакомство с Ригунтой. Однако Альбоин был уверен, что тот вскоре перестанет запираться. Но все эти соображения меркли перед известием о возвращении Эда.

Гонец прибыл в середине зимы, мокрой, гнилой, бесснежной. Он сообщил, что король снял осаду со Сполето и споле краткого, но жестокого сражения повернул войско назад. Для Альбоина никаких распоряжений передано не было. Но он в них и не нуждался. Если Эд не стал воевать до последнего… если он отступает, не проиграв по-настоящему войну, это значит: у него одно желание – мстить.

А мстить – некому.

Гунтрамн? Он – мелкая сошка, его голова ничего не стоит. Ригунта – тварь еще более мелкая – сгинула бесследно. А значит, на кого обрушится вся ярость королевского гнева?

Он знал ответ. И ужас захлестнул его. И опять Альбоин не мог не вспоминать прошлое – и как он готовился к смерти. Тогда гроза пронеслась стороной. Но дважды такое чудно не повторяется. И потом… потом, тогда он был уверен, что ему не миновать казни за то только, что он непочтительно говорил с королем. Теперь же вина его был тысячекратно тяжелее. Ему были доверены жизни жены и сына короля… а он не уберег их. Накануне свядьбы Эд пообещал предать страшной смерти того, по вине которого может что-либо случиться с его невестой. Что же теперь сделает он, потеряв не только жену, но и единственного сына?

Альбоин слышал подобные истории. Виновных в нерадивости карали не менее безжалостно, чем самих убийц. Их подвергали тяжелейшим пыткам, и, если они не умирали при этом, иным отрубали руки и ноги, иных ослепляли, других ждали колесо или бичевание до смерти, или костер. Последнее время в Компендии и Лаоне не видели жестоких казней, потому что королева, единственная из всех людей, могла вступиться за осужденных и умилостивить сердце короля. Ее больше нет, и не будет ни защиты, ни милосердия.

Панический страх все больше затягивал Альбоина, лишая его способности соображать и действовать. Он мог бы скрыться, бежать в Бургундию или Аллеманию. Но Альбоин боялся не только мячений, он боялся позора. А бегство означало не только позорную трусость, но также косвенное признание соучастия в убийстве. Несмотря ни на что, Альбоин оставался рыцарем, слугой своего сюзерена. И христианином. Не сомневаясь в том, что Эд уничтожит его самого, он также был уверен, что расправа короля не падет на головы его близких. Старшие сыновья Альбоина уже несли военную службу, младшие, по смерти матери, были отправлены на воспитание к ее родным. А сам он… что ж, он достаточно пожил на свете.

И призвал тогда Альбоин Гонвальда, своего оруженосца, и спросил его:

– Скажи, Гонвальд, был ли я все годы твоей службы тебе хорошим господином?

– Истинно так.

– Было ли между нами согласие во всем?