УЗНИК РОССИИ - Юрий Дружников

Резиденция Чаадаева в Европе была самым подходящим местом для того, чтобы туда поступала почта и деньги для беглеца. Чаадаев все бы исполнил исправно, но нужно знать его адрес в Милане и его планы, чтобы не разминуться с ним. Сочиняя в это время «Евгения Онегина», Пушкин думает о связи с Чаадаевым: на полях черновика рисует его профиль.

Хлопотами брата издатель и друг Плетнев прислал Пушкину 500 рублей. Пушкин рассчитывался с долгами. Время приближалось к Рождеству.

Глава вторая

Давно б на Дерптскую дорогу

Я вышел утренней порой…

Пушкин, 20 сентября 1824 (II.172)

К Рождеству Пушкин с нетерпением ожидал приезда из Дерпта на зимние вакации сына Осиповой Алексея Вульфа, а из Петербурга – брата, чтобы провести решающее секретное совещание для обсуждения путей побега.

Приведенные в эпиграфе строки свидетельствуют о том, что Пушкин размышлял, как вырваться из Михайловского хотя бы на время. В упомянутом стихотворении он сожалеет, что нельзя отправиться в Дерпт, а затем добавляет: «И возвратился б оживленный…». Но поскольку поэт под надзором, лучше Вульфу с другим дерптским студентом поэтом Николаем Языковым приехать попьянствовать и повлюбляться сюда, где (Пушкин, однако же, не забывает прибавить) жил его предок:

…позабыв Елисаветы

И двор, и пышные обеты

Под сенью липовых аллей

Он думал в охлажденны леты

О дальней Африке своей. (II.172-173)

Еще Анненков писал, что «заветной мечтой Пушкина с самого приезда его в Михайловское сделалось одно: бежать из заточения деревенского, а если нужно, то и из России». Бежать из заточения было некуда, кроме как за границу. Куда же еще? Но чтобы осуществить мечту, следовало осмотреться, подготовиться, наконец, сделать то, что Пушкину толком не удавалось никогда, – схитрить.

Планы его вновь обретают плоть, но хитрее он не становится. Намеки в письмах весьма прозрачны. Думается, в результате этого в декабре за ним устанавливается слежка. Сосед Алексей Пещуров, отставной штабс-капитан лейб-гвардии и предводитель дворянства, берет на себя наблюдение за поведением Пушкина, о чем последний, возможно, не догадывается и не тяготится опекой, охотно бывая у Пещурова в гостях.

Около 15 декабря 1824 года Вульф объявился в Тригорском на Рождественские каникулы и пробыл в имении у матери около месяца. Пушкин быстро сблизился с ним и вскоре стал испытывать к нему чувство доверия, столь необходимое для нелегального дела. Брат задерживался. «Вульф здесь, – сообщает Пушкин Льву не позднее 20 декабря, – я ему ничего еще не говорил, но жду тебя – приезжай хоть с Прасковьей Александровной (Осиповой. – Ю.Д.), хоть с Дельвигом; переговорить нужно непременно» (Х.91). Дельвиг упомянут, так как он тоже собирается в гости к Пушкину. Но брат не спешит появиться в Михайловском, а Вульф уже здесь. Они начинают совещаться вдвоем, хотя в дела сразу же оказываются посвященными сестры и родственницы Вульфа, за которыми ухаживают оба заговорщика.

Алексею Вульфу как раз в день начала переговоров, 17 декабря, исполнилось девятнадцать. Он был на шесть лет моложе Пушкина. Истинный ловелас, влюблявшийся в деревне поочередно во всех своих кузин, не говоря о молоденьких крепостных девушках, собутыльник и соперник Пушкина, Вульф часто оказывался более удачливым в достижении желаемого. Зеленый юнец второй год изучал в Дерптском университете военные науки, был неплохо образован, начитан, глубок в суждениях. «Он много знал, – писал о нем Пушкин, – чему научаются в университетах, между тем, как мы с вами выучились танцевать… Его занимали предметы, о которых я и не помышлял» (VIII.52). Впрочем, и легкомыслия Вульфу было не занимать. Позже он и другие студенты вытащили из Домского собора в Риге скелет, назвав его предком Дельвига. Череп достался Пушкину, и тот подарил его Дельвигу со стихами.

Проблема бегства для Вульфа была игрой, а для поэта делом жизни. Было два Пушкина: мрачный дома и веселый, оживленный, обаятельный в Тригорском. Вульф потом вспоминал, что ими замышлялись «различные проекты, как бы получить свободу». «Студент Ал.Н.Вульф, сделавшийся поверенным Пушкина в его замыслах о побеге, сам собирался за границу, – писал Анненков. – Он предлагал Пушкину увезти его с собой под видом слуги. Но сама поездка Вульфа была еще мечтой».

Вариант Вульфа, которым оба загорелись, на первый взгляд, был легко осуществим, и в новогодних мечтах поэт уже видел себя за границей. Профессор Дерптского университета Е.Петухов в статье «Два года из жизни Пушкина» напишет: «А.Н.Вульф был также главным участником в выработке неудавшегося плана Пушкина бежать за границу. Пушкин, которому так и не удалось в своей жизни повидать чужие края, постоянно однако же лелеял мечту о поездке своей за границу, которая манила его воображение широтой свободной общественной жизни и своими литературными и культурными центрами».

Проект, как Вульф сам рассказал после в воспоминаниях, состоял в следующем. «Пушкин, не надеясь получить в скором времени право свободного выезда с места своего заточения, измышлял различные проекты, как бы получить свободу. Между прочим, предложил я ему такой проект: я выхлопочу себе заграничный паспорт и Пушкина, в роли своего крепостного слуги, увезу с собой за границу».

А теперь приведем еще одну цитату: «Я хочу бежать из этой страны. Просьба моя к вам – взять меня с собою. Вы выдадите меня за вашего слугу. Достаточно простой приписки к вашему паспорту, чтобы облегчить мне бегство». Это из новеллы Проспера Мериме «Переулок госпожи Лукреции». Новелла была опубликована через девять лет после смерти почитаемого им русского поэта, которого он много переводил. Что это – случайное совпадение или запомнившиеся Мериме рассказы друзей Пушкина Александра Тургенева и Сергея Соболевского, с которыми французский писатель по-приятельски общался?

Вульфу получить свидетельство на выезд было сравнительно не трудно и удобнее всего, по-видимому, на летние каникулы. Пушкина он впишет в свою подорожную в качестве слуги, что также практиковалось часто. Таким образом, оба пересекают границу в коляске Вульфа. Рассказывая об этом проекте сорок лет спустя, Вульф был краток и шутлив. Он сразу оговорился, назвав план «юношеским», то есть несерьезным: «Дошло ли бы у нас дело до исполнения этого юношеского проекта, не знаю; я думаю, что все кончилось бы на словах…».

Однако тогда план начал осуществляться не на словах, а серьезно. Поездка зависела от некоторых обстоятельств: финансовых и учебных для Вульфа, а для Пушкина административных. Впрочем, дружа с Пушкиным, и Вульф наверняка попал на заметку осведомителей. Не следует также забывать, что ему было всего девятнадцать, а мать отнеслась к идее поездки сына с Пушкиным за границу отрицательно. Наконец, чем детальнее друзья обсуждали проект, тем очевиднее становился риск.

Дорога от Михайловского до Дерпта (мы ее проехали, чтобы лучше представить реальность) сейчас длиной 294 километра, а тогда дороги петляли между болотами и оврагами. На лошадях, как писали путешественники, можно преодолеть 150-200 верст в сутки. Значит, до Дерпта беглецам надо добираться полтора-два дня. Дерпт, который в процессе русификации стал Юрьевом, а теперь называется Тарту, был, по существу, воротами в Западную Европу. Из Дерпта за две с половиной сотни лет до этого бежал в Литву Курбский, и Пушкин, разумеется, знал об этом, не случайно помянув сына Курбского в «Борисе Годунове». От этого города рукой подать до Германии. Но «рукой подать» составляло до Таурогена, принадлежавшего России (сейчас Таураге, Литва), и далее до германского Тильзита (превращенного после второй мировой войны в Советск), – 488 километров, то есть еще около трех дней пути. А там уже настоящая Европа – езжай, куда хочешь.

Выезд за границу, если довериться описанию Карамзина, был весьма прост: нудная и грязная дорога лишь до границы, особенно в плохую погоду. Паспорт Карамзин легко справил в Московском губернском правлении, дабы ехать по суше, через Ригу и Дерпт, а в Петербурге передумал и хотел сесть на корабль, чтобы быстрее оказаться в Германии. Для этого надлежало «объявить» паспорт в адмиралтействе. Там знакомая ситуация: «надписать» документ отказались, так как в нем был указан путь не по воде. Пришлось следовать, как предписано, но это было единственное огорчение. На заставе майор принял путешественника учтиво и после осмотра велел пропустить. Стражникам Карамзин бросил сорок копеек, чтобы не рылись в чемодане.

На деле, однако, запрещение сменить маршрут не было бюрократической закорючкой, но указывало на непростую систему выезда из страны. О появлении того или иного субъекта с указанием примет и того, что он может вывезти или ввезти недозволенного, кто с ним следует, и прочее, полиция уведомляла заставу заранее спецпочтой или даже курьером. На заставе опытные сыщики беседовали с выезжающим, выясняя, тот ли он, за кого себя выдает. Так что подозрительное лицо вполне могли задержать.