Петербургские апокрифы - Сергей Ауслендер

Много мужчин и дам в странных костюмах и масках, что еще более напомнило мне маскарад, некоторые в венках сверх париков и причесок, взявшись за руки, кружились, держа свечи, которые мигали и гасли, танцуя, восклицая, целуясь и обнимаясь.

Маг стоял с простертыми руками на возвышенье около стола с чашами и светильниками. Рядом с ним сидела маркиза и стоял, прижавшись к стене, только что посвященный, небольшого роста достаточно толстый человек с заметным брюшком в голубом придворном костюме, который был виден под незапахнутой туникой; короткими белыми пальцами в перстнях он вертел, чем-то смущенный, золотую табакерку.

Первый увидал маг, склонился до полу, и тогда все обернулись на меня: кто со страхом, кто с любопытством, кто с восторгом, и несколько минут царила тишина, которую первый я нарушил словами:

— Мир вам.

По данному магом знаку, они все окружили меня, продолжая свой еще более исступленный танец. Я же, увидев себя в большое зеркало, вставленное в потолок залы, не узнавал своего тела, так ново и неожиданно прекрасно казалось оно мне, обнаженное и отраженное при мелькающем свете.

Многие, подражая мне, обнажались и размахивали тирсами{101} и ветками. Маг подал мне чашу, из которой, отпив, я причастил всех по очереди, каждого целуя и отвечая на задаваемые вопросы. Последняя подошла маркиза, под руку с новопосвященным. Я сказал ему, как было условлено:

— Смерть или вечная слава — все зависит от твоей решительности. Мужайся, будь достоин своей судьбы.

Я заметил, как его пухлый подбородок вздрагивал и как, отходя, он тихо сказал маркизе, пожимая ее руку:

— Так, сударыня, это решено.

Глава VIII

Прохаживаясь по темной зале, освещаемой только из полуоткрытой двери маленькой гостиной, где бабушка маркизы, графиня Маргарита Гренелль, раскладывала свой бесконечный пасьянс, я в тысячный раз обдумывал печальное и смешное положение любовника, почти не видящего своей возлюбленной, из которого я не умел выйти.

Всегда чем-то занятой, куда-то торопящейся маркизе, казалось, было совсем не до меня, и мимолетный поцелуй мне приходилось считать еще за особую милость, выпадавшую не каждый день.

Много раз принимаемое решение покинуть отель маркизы в узкой улице Дофина с высоким подъездом и привратником в голубой ливрее я никак не мог исполнить, вследствие какой-то непонятной, впервые испытанной мною, силы очарования этой женщины.

И много вечеров, как сегодня, провел я, ходя по темной зале, томясь и скучая.

Печальной казалась мне моя розовая комната, так радовавшая вначале, с клавесином{102} и туалетным столиком, напоминающими скорее спальню невесты-монастырки, чем приют горестных размышлений любовника получившей столь печальную известность госпожи де Жефруа.

Старая дама часто пыталась утешить меня. Рассказы и шутки этой бодрой, красивой старухи, одевающейся по моде, всегда в прическе и пудре и хранящей в своей памяти много то печальных, то смешных или трогательных анекдотов старого двора, все-таки, хоть несколько, развлекали мое воображенье. Так и сегодня, находившись до тупой усталости, я сидел в кресле против графини, которая раскладывала свои карты на маленьком столике, у дивана, между двух свечей.

«Ее партия была очень сильна, и сам Шуазель уже подумывал, как бы помириться с ними, когда откуда-то явился кавалер Ворсье, предложивший покончить со всем этим одним ударом, не прибегая, однако, к яду и клевете. Еле-еле удалось нам уговорить герцога подождать до последней попытки, тем более что в случае неудачи никто, кроме Ворсье, не страдал. Когда представляли его ко Двору, кто бы мог подумать, как далеко пойдет этот скромный, смазливенький мальчик. Краснел он при каждом слове чуть не до слез, а игру повел с первого же раза тонкую и хитрую. После второго приема он был уже приглашен на половину фаворитки, и через неделю о нем заговорили. Но ведь Его Величество был не ревнив и только смеялся, когда услужливые счетчики доносили, что за две недели у них было пятнадцать свиданий. Шуазель выходил из себя, думая, что мальчишка нас надул, но вскоре Ворсье доказал, что он умеет исполнять обещания».

Разложив снова стасованные карты, графиня продолжала: «Однажды, встретившись со своей любовницей на парадной лестнице, он взял ее за подбородок как бы с наивной игривостью и сказал самым невинным тоном:

— А ведь ты начинаешь толстеть, милочка.

Та в первую минуту ничего не поняла и только засмеялась; а услужливые люди всегда тут как тут: языки заработали, и к вечеру фаворитке было приказано выехать из Версаля даже без прощальной аудиенции. Один из ее братьев вызывал Ворсье на дуэль, но король запретил им драться; а вечером, когда мы собрались у королевы, Его Величество совершенно неожиданно тоже пожаловал туда и был очень в духе. Мы представили ему уже неофициально Ворсье, и он сказал ему:

— Вы, сударь, не лишены остроумия, но, запомните, я люблю только удачные остроты.

С тех пор кавалер пошел в гору, пока дело с болонками госпожи де Мондевиль не погубило его…»

Шум подъехавшей кареты помешал мне узнать дальнейшую судьбу кавалера Ворсье и болонок госпожи де Мондевиль.

Маркиза прошла в свою комнату и через минуту вынесла небольшой сверток бумаг, которые она и принялась жечь на свечке, обжигая пальцы и не снимая своего синего бархатного плаща, запорошенного слегка мокрым снегом.

Уничтожив все бумаги, она сказала:

— Лука, поклянитесь, что вы в память вашей любви, с которой вы не устаете приставать ко мне каждый день, исполните все, что я вам скажу.

Пораженный ее еще большей чем всегда бледностью и странным блеском глаз, я растерялся и молчал.

— Ну, что же? Вы струсили! — воскликнула она нетерпеливо и грубо.

В это время стук в входные двери потряс весь дом. Несколько слуг с испуганными лицами и фонарями пробежали по темным комнатам.

— Уже поздно, — прошептала маркиза, опускаясь в кресло, но сейчас же, преодолев минутную слабость, она заговорила: — Вот ключ, откройте им шкап и вы найдете тайный выход. Умоляю вас, если вы не хотите сами ничего сделать для меня, то хоть уведомьте друзей. Вот адреса.

— Я умру за вас, сударыня, — воскликнул я так горячо, что маркиза невольно улыбнулась. Поцеловав меня, она сказала:

— Спешите.

Задержавшись на темной узкой лестнице, я слышал громкий мужской голос:

— Маркиза Варвара-Анна-Клементина Жефруа, по постановлению совета и приказанию короля объявляю вам, что вы арестованы.

Что-то тяжелое упало на ковер. Вероятно, это старая графиня лишилась чувств.

Глава IX

За ночь навалило столько снегу, что я с трудом пробрался к занесенной сугробами двери небольшого, несколько провинциального на вид домика господина Летажа, первого стоящего в моем списке друзей маркизы. На мой стук дверь открыла молодая, некрасивая служанка и провела меня по светлой комнате наверх.

С самого низа слышные звуки клавесина смолкли, только когда я открыл дверь в большую, очень светлую комнату. Молодой человек в утреннем туалете, без парика и в голубых чулках с белым узором поднялся мне навстречу от инструмента, на пюпитре которого лежал небольшой кусок бумаги и карандаш, из чего я понял, что вижу перед собой самого композитора, господина Летажа, достаточно известного томными, свободными песенками не только при Дворе, но и в большой публике.

Первую минуту он несколько смутил меня быстрыми движениями и словами, произносимыми с каким-то преувеличенным одушевлением.

— Не называйте своего имени, — воскликнул он, — я вас узнаю. Я хорошо помню, что я вас видел. Ба, да ведь это сам Прекрасный сделал честь посетить меня! Поверьте, мы все были заинтригованы вашим появлением и таким же быстрым исчезновением. Вероятно, маркиза боялась показывать вас. Да, да?

— Маркиза арестована сегодня ночью, — прервал я его наконец.

Казалось, он несколько смутился, но заговорил еще быстрее:

— Этого следовало ожидать. Такая неосторожность. Она погубит нас всех. Хорошо, что мы не сделали решительного шага.

Он быстро ходил по светлой квадратной комнате, размахивая руками, то останавливаясь против меня, то садясь у клавесина и беря на нем несколько аккордов.

Он был небольшого роста с бледным, как бы утомленным лицом и тонко подведенными голубой краской, несмотря на ранний час, глазами.

Неожиданно он повернулся ко мне.

— Вы наш друг? Вы знаете все и готовы умереть за наше дело? Это очень серьезно!

Взгляд его, острый и холодный, в первый раз остановился на мне, так как до сих пор он глядел куда-то в сторону. Я смутился еще раз, уже несколько оправившись с начала разговора.

Не дожидаясь моего ответа, Летаж подошел к портрету, закрытому густой вуалью и, встав на стул, откинул ее.