Тузы за границей - Гейл Герстнер-Миллер

То, что богатырский облик Сайида был и его проклятием, держалось в строгом секрете. Hyp аль-Алла объявил всех джокеров грешниками, отмеченными клеймом бога. Они свернули с пути истинного, не подчиняются законам шариата. В лучшем случае их ждала участь рабов истинно правоверных; в худшем они были обречены на уничтожение. Неразумно было бы допустить, чтобы кто-нибудь увидел, что блестящий стратег Нура аль-Аллы – почти калека, что мощные, бугрящиеся мышцами ноги Сайида едва выдерживают сокрушительную тяжесть его тела. Рост его был вдвое больше обычного человеческого, а масса – почти вчетверо.

Сайид всегда тщательно выбирал позу. Если он передвигался, то чрезвычайно медленно. Если у него возникала необходимость преодолеть сколько-нибудь значительное расстояние, он ехал верхом.

Мужчины, которым доводилось видеть Сайида в банях, перешептывались, что Аллах весьма щедро наградил его. Одна лишь Майша знала, что знак его мужского достоинства – такой же калека, как и он сам. В изъянах своей внешности Сайид мог винить одного лишь Аллаха, но не смел. В своей неспособности находиться в возбужденном состоянии больше нескольких секунд он винил Майшу. Сегодня, как это нередко случалось, на ее теле уже появились новые следы его тяжелой руки. Хорошо хоть, побои были недолгими.

– Ничего, – прошептала она. – Просто сон. Я не хотела тебя разбудить.

Сайид протер глаза, уперся в нее мутным взглядом. Он все-таки смог сесть и теперь тяжело отдувался.

– Видение. Hyp аль-Алла сказал…

– Моему брату нужно выспаться, и его полководцу – тоже. Пожалуйста.

– Почему ты вечно мне перечишь, женщина? – Сайид нахмурился, и Майша поняла, что он вспоминает свое прошлое поражение, когда он сорвал на ней свою досаду, ища облегчение в ее боли. – Расскажи мне, – потребовал он. – Я должен знать, может, это что-то важное, о чем нужно рассказать пророку.

«Я – кахина, – очень хотелось ей сказать. – Это меня наградил Аллах. Почему ты должен решать, будить Наджиба или нет? Это же не у тебя было видение». Но она проглотила слова, готовые сорваться с языка, зная, что тогда ей только еще больше достанется, и сказала совсем другое:

– Все было очень запутано. Я видела мужчину, русского, судя по его одежде, который преподнес Нуру аль-Алле многочисленные дары. Потом русский исчез, и другой мужчина – американец – пришел к нему с еще более многочисленными дарами и сложил их к его ногам. – Майша провела языком по пересохшим губам, вспоминая свой сумбурный сон. – Потом не было ничего, только ощущение ужасной опасности. От его длинных пальцев тянулись тончайшие нити, и на каждой из них болтался человек. Одно из его созданий вышло вперед с даром. Дар был предназначен мне, но он страшил меня, и я не решалась открыть сверток. Я разорвала его, и внутри… – Она содрогнулась. – Внутри я увидела только саму себя. Я знаю, у сна должно было быть окончание, но я проснулась. И все же я знаю, что даритель уже приближается. Скоро он будет здесь.

– Американец? – спросил Сайид.

– Да.

– Тогда я уже все знаю. Это еще один сон о самолете, который несет неверных с запада. Пророк готов встретить их. Еще месяц, быть может чуть больше.

Майша кивнула, сделав вид, что успокоилась, хотя недавний ужас все еще не отпускал ее. Американец приближался и с улыбкой протягивал ей свой дар.

– Я все расскажу Нуру аль-Алле утром. Прости, что нарушила твой покой.

– Продолжим, – ответил Сайид.

– Прошу тебя. Мы оба устали.

– Я все равно уже проснулся.

– Сайид, я не хочу снова не оправдать твоих надежд…

Сайид со стоном поднялся на ноги. Затем, шумно дыша от напряжения, направился к ней. Она различила его огромный силуэт у своей постели, темную тень на фоне мрака.

Он скорее упал, чем опустился на нее, и запыхтел:

– На этот раз, на этот раз…

На этот раз тоже ничего не вышло. Чтобы знать о бесполезности его усилий, вовсе не обязательно быть кахиной.

Из дневника Ксавье Десмонда

29 декабря 1986 года, Буэнос-Айрес

«Не плачь по Джеку, Аргентина…»

Злой рок Эвиты вернулся в Буэнос-Айрес. Когда мюзикл начали играть на Бродвее, я всегда гадал – что должен чувствовать Джек Браун, слушая, как Люпон[43] поет о «Четырех тузах»? Теперь этот вопрос приобрел еще большую остроту. Все то время, что мы здесь, Браун воспринимает оказываемый ему прием очень спокойно, почти стоически, но что творится у него внутри?

Перон давно мертв, Эвита – еще давнее, даже от Изабель, третьей сеньоры Перон, остались одни воспоминания, но перонисты до сих пор играют важную роль в политической жизни Аргентины. Они ничего не позабыли. Брауна повсюду подкарауливают плакаты с предложением убираться домой. Он – олицетворение гринго (интересно, в Аргентине в ходу это слово?), ненавистного, но облеченного грозной силой американца, который явился в Аргентину без приглашения и ниспроверг суверенное правительство по той лишь причине, что ему не понравилась его политика. Соединенные Штаты поступают подобным образом столько, сколько существует Латинская Америка, и я не сомневаюсь, что такое же негодование зреет и во многих других местах. Однако Соединенные Штаты и даже наводящие ужас «секретные тузы» ЦРУ – абстрактные понятия, безликие и не имеющие никакого зримого воплощения, тогда как Золотой Мальчик – вот он, собственной персоной, вполне зримый и осязаемый, и к тому же тут, рядом.

Кто-то из персонала гостиницы проболтался о том, в каких номерах нас разместили, и едва стоило Джеку в первый же день показаться на балконе, как его закидали навозом и гнилыми фруктами. После этого он не выходил за порог своего номера кроме как на официальные мероприятия, но даже там его подстерегали неприятности. Вчера вечером, когда мы были на приеме в Каса Росада – президентском дворце, – жена одного профсоюзного лидера, молоденькая красавица со смуглым личиком, обрамленным блестящими черными локонами, с милой улыбкой подошла к нему и плюнула ему в лицо.

Поднялся переполох; насколько я понял, сенаторы Хартманн и Лайонс подали что-то вроде протеста. Однако Браун вел себя поразительно сдержанно, почти галантно. После приема Проныра прямо-таки взял его за горло: он собирался телеграфом отправить в свой журнал заметку об этом происшествии и непременно желал получить комментарий пострадавшего. В конце концов Браун удовлетворил его любопытство.

– Я совершил немало поступков, которыми не стоит гордиться, – сказал он, – но свержение Перона к ним не относится.

– Да-да, конечно, – услышал я слова Проныры. – Но что вы почувствовали, когда она в вас плюнула?

На лице у Джека отразилась досада.