Контакт первой степени тяжести - Андрей Горюнов

– Вы извините… – виновато улыбнулся Калачев, однако при этом он не поленился присесть на корточки и глянуть под кровать. Нет, ничего – только россыпь грязных носков, пяток окурков, старый и черный огрызок яблока, сломанный карандаш, грязный пластмассовый стаканчик, облитый чем-то сборник анекдотов, пустой пакет из-под фисташек, расписание электричек Павелецкого вокзала за восемьдесят шестой год, трефовый валет с оборванным углом, ссохшаяся просвирка, три рваных тапочка, обертка жвачки, две кольеретки от шампанского, початый блок презервативов и три уже, очевидно, использованных, надкусанный засохший бутерброд с вареньем, розовый бюстгальтер, сломанный облупленный будильник, десяток плоских, рыжих, до невесомости засохших тараканов: дунь – полетят…

Вздохнув, Калачев встал, распрямился.

Сашка проводил гостей до двери.

– Еще вопросы будут – не стесняйтесь… – он подчеркнул язвительно последние два слова.

И дверь захлопнул. На замок.

– Все. – Сашка вернулся в комнату. – Ушли. Груда подушек, одеял, постельного белья, что на кровати, шевельнулась.

– Ух, душно там! – сказала Лена, вылезая из-под груды. – Сдохнуть можно.

– Да уж – в постели с Николай Сергеевичем не замерзнешь. – Сашка подмигнул ей, указывая на появившегося вслед за ней Белова – тоже из-под вороха одеял, но с совершенно другого края необъятной кровати. – Чего они тебя, Белов, так злободневно ищут?

– Убийство клеят.

– Убийство?! Круто! И кого же ты «убил»?

– А Борьку я «убил». Тренихина.

– За что же ты его?

– Во-первых, зависть. Моцарт и Сальери. Да еще и корысть. Убил и восемь акварелей на вернисаже вывесил – его работы, но как свои.

– А, те-то? Ну, позавчера которые мне показал? И что они – всерьез, что ль?

– Серьезней не бывает.

– Врешь!

– Да если бы…

– Ну, козлы-ы-ы… – Сашка вдруг осекся. – А Борька что – убит? – лицо у Сашки даже изменилось от испуга.

– Да нет. Неясно. Он просто исчез.

– А-а-а… Фу, я даже было испугался! Исчез… Дурдом сплошной: они воров бы лучше ловили бы. Ну, братцы, что? По маленькой? Есть водочка, а есть и коньячок!

– Нет, Саш. Смываться надо. Времени нет.

Таксист кинул нетерпеливый взгляд на часы, достал зубочистку и вставил ее между передними нижними резцами – как еще скоротаешь время ожидания платы за предоставленные транспортные услуги?

– Все понимаю: туда-сюда, одиннадцатый этаж – ладно! Деньги надо найти. Тоже требует времени. Особенно если их нет в помине. Тут только занять. А у кого? А у своих же, у пятнистых. Чужие там, поди, отстреливаются: вряд ли у них перехватишь. У них другая забота: уйти без потерь. Не дадут, хоть на коленях стой. Не до тебя им. Некогда. Свои, пятнистые, там тоже, прикинь, не на блинах – выламывают дверь, стреляют, вяжут. Взаймы не дают. Их тоже можно понять по-человечески. Меня б, допустим, попытались, бы обуть, ну до аванса там, в подобной ситуации – я б тоже ответил бы: не слышу, оглох от стрельбы, прости, друг, но – не слышу я тебя. Пусть. Я это готов понять. Я даже все на самом деле понимаю. Но что не пойму, и не готов понять, – таксист все больше распалялся в монологе, – так это то, почему он решил, что мне можно уже двадцать минут ожиданием яйца крутить и ничего ему, козлу дребанному, за это не будет? Как же тебе не будет? Очень даже будет! Стыдно, может, и не будет, а больно будет обязательно. Прогарантирую моментально! А то вон – выставил ребят – на дурака-то: «мужик не пробегал»? Обосрался я, как же – о-хо-хо – раскрой рот пошире! Щас за базар-то ответишь!

Таксист плюнул, грубо выругался в адрес Белова и вышел из машины.

– Ну, все, держись, одиннадцатый этаж! Терпенье лопнуло!

– Иван Петрович! – один из оперативников принес из ванной скомканную рубашку и протянул ее Калачеву: – Гляньте-ка!

Инспектор взял рубашку, развернул…

Рукав и весь перед рубашки был в засохшей крови.

Рубашка была буквально залита: густо, обильно. Очевидно, что кровь текла ручьем. Кровь старая, бурая, ссохшаяся. Пятнами. Да! Поверхностные потеки, ложившиеся на уже свернувшуюся в пропитке – кровь на кровь. Значит, долго текла – более десяти, пятнадцати минут. А то и с полчаса. Комки легко крошатся в пальцах… Ломкие осколки, рыжий порошок…

– Где взял?

– В пакете. В ванной, у двери. Среди грязного белья. Возле стиральной машины.

– Видал? – Калачев протянул рубашку Власову.

– Ну, наконец-то! – ахнул Власов. – Слава богу! Черт возьми! Я так и думал! Я предполагал! Кровь Тренихина!

– Ты так уверен? – удивился Калачев.

– Убежден! Чья же еще кровь может оказаться на рубашке Белова, подумай?

– Кровь самого Белова, – ответил Калачев, не задумываясь. – Да и мало ли еще чья?

– Ага, понятно: вы предполагаете, что Николай Сергеевич Белов не только Тренихина того – а? Скажи честно, Иван Петрович! Я ведь тоже так думаю!

– О, боже мой! – заскрежетал зубами Калачев. Он сам готов был убить в этот момент Власова.

И не то чтобы Власов раздражал его своей глупостью – отнюдь! Власов был совсем не глуп. Раздражало иное: как из этого человека начинало внезапно переть наружу такое, что иные предпочитали давить в себе или, на худой конец, глубоко прятать внутрь, не демонстрируя на всю округу. Калачев не знал, что многим сотрудникам прокуратуры часто приходила в голову такая же мысль – убить Владислава Львовича, причем по той же самой причине – из жалости.

– Нам бы еще с пяток бы таких рубашек найти бы! – Калачев подмигнул Власову, явно его подъелдыкивая.

– И нож – вот отлично было б! – подхватил Власов на голубом глазу, не заметив иронии.

– И самого Белова заодно – с ножом! – Калачев дружелюбно потрепал Власова за плечо. – Найти бы, ах – найти бы! Вот бы здорово! Вот бы радостно!

– А вы жестокий… – пришел в себя Власов, поняв, видно, насмешку. – Вы тоже, как Белов, – жестокий…

– На экспертизу! – распорядился Калачев, отворачиваясь от Власова и протягивая рубашку подошедшему прапорщику.

– Нет, так я не отпущу! – Сашка уже стоял с тремя наполненными стопками, преграждая путь. – Коля! Леночка, держи!

– Ты с ума сошел… Нам же…

– И слышать не желаю! Это ведь просто виски с содовой. Так. Безалкогольное, считай. Вот здесь с угла смахнем ненужное. Я потом подмету. За что мы примем первую? Чтобы Борька нашелся быстрее – ага?

Выпили.

– Слушай, Саш, – Белов качнул опустевшим стаканом. – А ты, мне кажется, после банкета-то так и не останавливался?

– Ну, как сказать, старик? Тормозить нужно плавно. Все верно! А почему ты, кстати, так решил?

– Ну, кто же виски-то с содовой с утра – залпом, стаканом?

– Верно. Согласен. А ты наблюдательный, черт! Давай по второй хлопнем уже без содовой. От нее только желудок пучит.

– Не-не-не! Стоп!

– Ладно! Тогда мы вдвоем только – с Леночкой.

– Я, Саша, первый еще не допила.

– Ну, ты допивай быстрей, а я сейчас гитарку найду. Куда я ее засунул, шестиструночку?

– Сашк, стой. Он еще петь собрался!

– «Укатали Сивку кучера из МУРа». Всего лишь одну!

– Так за стеной же… – застонал Белов. – Кучера из МУРа.

– Так я и хочу, поэтому именно! Пусть они поймут наконец, что они не могут безнаказанно вламываться в чужие квартиры! Вломилися – ага! Тогда придется песенку послушать! Пусть через стенку, пусть!

– Все! Слышишь – все! Мы уходим!

– Ну ладно – все, так все! За Борьку приняли, теперь на дорожку! Чтоб все удачно вам! Люблю вас всех чертей, соседей!

Таксист ворвался в триста тридцать третью квартиру, как пуля мстителя.

Бедлам, царящий в квартире, он принял за должное: захват ли, заложники, перестрелка там, убитые, раненые – все это не есть причина уходить, мать твою, не заплатив.

– Ну, что, ребята, так можно и до старости тянуть – нашли вы денежки-то наконец-то?

– Нет. Денег пока не обнаружилось, – серьезно ответил Калачев из кухни, думая, что вопрос задал кто-то из оперативников.

– Я так и думал! – злобно мотнул подбородком таксист и, заглянув на кухню, склонился над Калачевым, осматривающим помойное ведро. – И здесь денег нет? Странно, да? Ах ты, умница! А в духовке? А в унитазе? Где деньги, сука?! – таксист от справедливого гнева вдруг стал пунцовым в крапинку. Рожа его раздулась так, что казалось, еще чуть-чуть, и она лопнет, обрызгав лиловым соком всех окружающих: – Деньги давай!!! – заорал он, топая и негодуя.

– Какие деньги? – Калачев встал и, заботливо подхватив таксиста под локоток, повел в комнату. – Вам плохо? Кто вы? Какие деньги вы рассчитывали здесь получить?

– Которые со мною расплатиться!

– Вы кто такой? – Власов оторвал взгляд от окровавленной рубашки.

– Я кто? Ты на себя-то лучше посмотри! Сколько ждать-то? Не надо мне «ля-ля», пускай твой бабки платит, а то я тоже вам устрою здесь, – как Содом Гоморре своей – таксист скосил глаз на окровавленную рубашку и немного сбавил напор.