Подводная лодка - Буххайм (Букхайм) Лотар-Гюнтер

Горизонт оставался таким же пустым и на тридцатый день нашего похода, как и весь предыдущий месяц. Налетел восточный ветер, принося с собой более холодный воздух. Впередсмотрящие закутывались в дополнительную одежду. Внизу в отсеках лодки включили электрические грелки.

Пришла радиограмма. Командир подписал листок бумаги и протянул его мне.

«Вервольфу от Командующего. Занять линию патрулирования между точками G и D к 08:00 25-го. Интервалы 10 миль, курс 230, скорость 8 узлов».

Он раскатал большую генеральную карту района операций и постучал карандашом по нашей позиции. «Вот здесь мы сейчас находимся, и вот куда мы направляемся». Карандаш устремился далеко на юг. «для этого нам потребуется добрых три дня. Похоже, что нынешнюю схему расстановки лодок отставили в сторону. Это нечто совершенно новое, что бы это ни было. Мы будем внизу на широте Лиссабона».

«И уйдем их этого холода, благодарение Господу». Стармех театрально передернулся, чтобы продемонстрировать всю глубину своих телесных страданий.

Через полуоткрытую дверь переборки носового отсека доносились голоса, сонно певшие песню.

«В десяти тысячах миль от Гамбурга

Одинокий парнишка-матрос

Лежит, мечтая о Риппербане

И о всех девушках, которые у него были…»

Они никогда не продолжали песню дальше первой строфы, повторяя её снова и снова, как игла граммофона, застрявшая в одной канавке. Пение с каждым повтором становилось все более и более ленивым. Я прошел в нос лодки. В носовом отсеке горели только две тусклые лампочки. Гамаки с лежавшими в них матросами раскачивались туда-сюда.

Появился кок, весь дымящийся от негодования. «Знаете что случилось? Пять чертовых больших банок с сардинами протекли в сахар». Он был просто вне себя от злости. «Все пропало к черту! Нам придется все это выбросить».

«Я заберу себе», — произнес Арио. «Нипочем не знаешь, вдруг захочется подсластить рыбку».

Над краем одной из верхних коек появилась рука, за которой последовала всклокоченная голова. Это был Жиголо, размахивавший книжкой в мягкой обложке. «Вы только послушайте, что здесь пишут», — вступил он в разговор. «Для китобоя мыться — к несчастью. Никакому гарпунеру ни за что не добыть кита, пока он не провоняет до самого нутра».

«Вот в чем дело!» — послышался голос из одного из гамаков. «Я знал, что нам не будет везти, пока у нас тут на борту есть пара таких фанатиков мыла и воды, как Швалле и Номер Первый».

Все тот час же уцепились за тему гигиены и её недостатков. Это только усилило мою тоску по ванне.

Вернувшись в кают-компанию и забравшись на койку Стармеха, я присоединился ко второму помощнику в оргии самоистязания. Мы соперничали друг с другом в придумывании эпикурейских ванных комнат.

Для самой ванны я выбрал зеленый мрамор из каменоломен Каррары. Чтобы не отстать, второй помощник предложил алебастр «белый, как попка девственницы». Стармеху естественно захотелось, чтобы все было из хромоникелевой нержавеющей стали — «с душем, струи которого как иголки, которые жалят тебя в один момент и гладят в другой…»

От хромированных душей он перешел, почти как само собой разумеющееся, к черкешенке-банщице. «Вся такая пухленькая и сексуальная, с венком из свежих лилий, и так далее».

«Остынь, парнишка!» — воскликнул я. «Я всегда подозревал, что в твоих венах есть еще что-то, кроме смазочного масла».

Он задрал свою голову и сделал долгий выдох через ноздри. «Ты что, не знал, что механики знают толк в сексе? Должно быть, их возбуждает вид всех этих механизмов с возвратно-поступательным движением».

Мы направлялись на юго-юго-запад, идя экономичной скоростью в течение трех дней и ни разу не видели ни следа врага, только несколько плававших деревяшек и несколько пустых бочек.

Еще раз мы занялись упорным поиском, ходя туда-сюда и патрулируя свою зону поиска. Командующий подлодками перепробовал все способы, раскидывая свои сети здесь и там, но в сети попадалось совершенно ничтожная добыча.

Вечное однообразие уже давно разрушило наше чувство времени. Я с трудом мог припомнить, как долго длится наш поход. Недели, месяцы или лодка U-A таскалась по Атлантике уже полгода? Граница между днем и ночью становилась все больше и больше размытой.

Наш запас анекдотов уже давно истощился. Мы снова налегли на пресные прописные истины, клише и ходячие фразы, которые не требовали никаких усилий для интеллекта.

Подобно заразной болезни, вся подлодка была инфицирована словосочетанием «огромной важности». Никто не знал, откуда пришло это выражение, но оно неожиданно стало применяться ко всему, что не имело явно отталкивающего смысла. Кроме того, появилась свеженькая универсальная единица измерения, а именно «кусочек». «Еще кофе?» — «Спасибо, еще кусочек». «Извините, я должен идти на вахту через кусочек». Стармех даже спросил меня, не буду ли я так любезен отодвинуться на кусочек.

Он протянул руку к измочаленной странице головоломок. «Эй», — произнес он через некоторое время, «в каком случае сорок пять минус сорок пять даст в результате сорок пять?» Я знал, что бессмысленно пытаться продолжал читать — он всего лишь повторил бы свой вопрос еще раз. Стармех не выносил, когда другие были заняты, когда он заходил в тупик. Я стал озирать фанерную панель на противоположной переборке. Я знал на ней каждую линию до малейшей детали, каждую трубу и заклепку на подволоке, андалузскую красотку на стене, маленькую фигурку собачки с безумными стеклянными глазами, которая была нашим талисманом. На сейфе кают компании на цепочке как обычно раскачивались старомодные карманные часы Стармеха вместе с маленьким ключиком для заводки. На фотографии, изображавшей спуск на воду подлодки U-A, скопилась пыль. Занавеска над койкой второго помощника раскачивалась туда-сюда. Третье кольцо занавески, считая с левой стороны, отсутствовало.

Я мог бы нарисовать каждую деталь по памяти.

«Ни единого корабля, зато полно всякого дерьма», — услышал я, как Жиголо пытается сложить стихи в центральном посту.

Он был прав, говоря о грязном бревне. Его происхождение было загадкой. Кругом нас одна вода, и все-таки ежедневная приборка выявляла осадочные отложения под кокосовыми матами и настилами.

Я наблюдал, как корабельная муха прогуливается по лицу андалузской красотки, висевшей на стенке рундука. Она остановилась как раз под её левой ноздрей, затем неторопливо проследовала к персиковой шее девицы. Здесь она остановилась, изображая родинку. Время от времени она поднимала задние лапки и потирала их друг о друга.

Я соскользнул на своем сиденье пониже и развалился там, как плохо наполненный мешок муки, упираясь коленками в край стола для опоры.

Даже у мухи кончились все идеи. Пристроиться на красотке и дремать — казалось, это стало пределом её амбиций.

Пришёл дневальный, чтобы накрыть стол к ужину. Он спугнул мою муху. Жаль.

Командир был в центральном посту, бормоча что-то над картой самому себе. Он с точностью школьного учителя отложил в сторону параллельную линейку и карандаш и взобрался в боевую рубку.

Я остался в центральном посту, облокотившись на хранилище для карт и пытаясь читать. Вскоре Командир спустился по трапу вниз.

«Этот темп убивает меня», — произнес он с сердитым видом. Он три или четыре раза прошелся по центральному посту, подобно тигру в клетке, затем уселся рядом со мной и стал сосать незажженную трубку. Я опустил свою книгу, потому что почувствовал, что он хочет поговорить. В молчании мы оба уставились в пространство перед нами.

Я ждал, когда его прорвет. Он пошарил в своем кармане и выудил смятое письмо, написанное зелеными чернилами. «Вот», — сказал он, постучав пару раз по нему костяшками пальцев, «я только что перечитал его. Бог мой, они совершенно не представляют, как мы живем». Зеленые чернила, как я знал, были торговым знаком его подруги, вдовы летчика.

Командир энергично потряс головой, выпятив нижнюю губу. «Сказано достаточно», — резко произнес он с неожиданной суровостью и сделал жест рукой, как бы вытирая свою запись на воображаемой школьной доске.