Чудо - Эмма Донохью

Либ пришло в голову, что она единственный человек, который точно знает, что этот ребенок хочет умереть. Это давило на нее свинцовой тяжестью.

– Твое тело – всякое тело – это чудо. Чудо созидания. – Либ пыталась подыскать нужные слова, хотя этот язык был для нее чужим. Нет смысла разговаривать об удовольствии и счастье с этой маленькой фанатичкой – только о долге. Как это сказал тогда Берн? В тот день, когда ты впервые открыла глаза, Анна, Бог попросил только об одном – чтобы ты жила.

Анна взглянула на Либ.

– Я видела мертворожденных младенцев. Других, страдающих неделями и месяцами, пока хватало сил бороться, – продолжила Либ срывающимся голосом, – и никто не знает почему.

– Его промысел, – прошептала Анна.

– Хорошо, но пусть Он сделает так, чтобы ты выжила. – Либ вспомнила широкую общую могилу жертв голода на кладбище. – Сотни тысяч – может быть, миллионы твоих соотечественников умерли от голода, когда ты была совсем крошкой. Это значит, твоя священная обязанность – выжить. Дышать, принимать пищу, как все мы, выполнять каждодневную работу выживания. – В ответ она видела лишь еле заметное движение челюсти девочки, говорящей «нет», всегда «нет».

На Либ навалилась огромная усталость. Выпив полстакана воды, она села и уставилась в пространство.

В восемь часов вечера, когда Малахия О’Доннелл пришел пожелать дочери спокойной ночи, та крепко спала. Он неловко потоптался на месте.

Либ с великим усилием поднялась и остановила его, когда он направился к двери.

– Должна сказать вам, мистер О’Доннелл, – прошептала она, – вашей дочери недолго осталось.

В его глазах промелькнул ужас:

– Доктор сказал…

– Он ошибается. У нее учащенное сердцебиение, температура падает, а легкие наполняются жидкостью.

– Крошка моя!

Малахия О’Доннелл вперил взгляд в маленькое тело, едва обозначившееся под одеялом.

Либ так и подмывало выплеснуть на него всю историю с «манной». Но негоже было вставать между мужем и женой, да и рискованно, ибо как мог воспринять Малахия слова англичанки против Розалин? Если Китти была разгневана обвинением Либ, того же можно ждать и от Малахии. В конце концов, у Либ нет твердых доказательств. Она не сможет разбудить Анну и принудить ее повторить историю отцу. К тому же Либ сильно сомневалась, что от этого будет толк.

Нет, сейчас имеет значение не правда, а что будет с Анной. Малахия должен увидеть сам, ему надо рассказать лишь то, что способно пробудить в нем заботливого отца.

– Анна хочет умереть, – сказала Либ, – в надежде, что вызволит вашего сына из чистилища.

– Что?! – с ужасом спросил он.

– В качестве своего рода обмена, – пояснила Либ. Правильно ли она преподносит эту кошмарную историю? – Жертвы.

– Храни нас Господь… – пробормотал Малахия.

– Когда она проснется, скажи́те ей, что она заблуждается.

О’Доннелл закрыл лицо большой ладонью. Слов было не разобрать.

– Прошу прощения?

– Наверняка не стоит ей этого говорить.

– Не будьте смешным. Она ребенок, – возразила Либ. – Ваш ребенок.

– Она вдвое умнее меня, – сказал Малахия. – Не знаю, откуда она такая взялась.

– Что ж, если не будете быстро действовать, вы ее потеряете. Будьте с ней построже. Ведь вы ее отец.

– Всего лишь земной, – мрачно произнес Малахия. – Она послушает только Его, – добавил он, дернув головой.

В дверях появилась монахиня – девять часов.

– Добрый вечер, миссис Райт.

Оставив Либ в замешательстве, Малахия поспешно вышел. Ох уж эти люди!

Уже надев накидку, Либ вспомнила о злосчастном собрании.

– Сегодня я намерена обратиться к комитету, – напомнила она сестре Майкл.

Кивок. Монахиня не привела с собой никого на подмену, и Либ поняла, что она твердо решила не приходить на собрание.

– Пар от кастрюли с горячей водой может облегчить Анне дыхание, – выходя, сказала Либ.

Она ждала у себя в комнате, чувствуя, как сводит живот. Не просто нервозность при мысли о том, как без приглашения явится на собрание своих нанимателей, но и страшная неуверенность. Если Либ убедит комитет в том, что цель надзора достигнута, – расскажет им все про трюк с «манной», тогда они, поблагодарив, сразу отпустят ее. В этом случае она вряд ли сможет попрощаться с Анной перед отъездом в Англию. Вспомнив свой госпиталь, Либ почему-то была не в состоянии вообразить, что вернется к прежней жизни.

Личные потери в счет не идут, говорила она себе. Каждой сиделке так или иначе приходится прощаться с очередным пациентом. Но что станется с Анной, кто будет за ней ухаживать и заставит ли ее кто-нибудь или что-нибудь отказаться от своего обреченного поста? Ирония ситуации состояла в том, что до сих пор ей не удалось уговорить девочку съесть хотя бы крошку. Но Либ была убеждена, что только она одна сможет это сделать. Неужели ее самоуверенность граничит с манией?

Бездействие – величайший грех. Так сказал Берн по поводу своих репортажей о голоде.

Либ посмотрела на часы. Четверть одиннадцатого. Комитет должен уже собраться, даже если ирландцы всегда опаздывают. Встав, она поправила серую униформу и пригладила волосы.

Подождав за дверями задней комнаты, Либ вскоре услышала знакомые голоса – доктора и священника. Она постучала в дверь.

Ответа не последовало. Может быть, ее не услышали. Ей послышался женский голос. А может, на собрание все-таки пришла сестра Майкл?

Либ вошла, и первой, кого она увидела, была Розалин О’Доннелл. Их глаза встретились. За спиной жены – Малахия. Оба были ошарашены появлением сиделки.

Либ кусала губы, она не ожидала, что здесь будут родители.

За импровизированным столом, составленным из трех высоких табуретов, председательствовал низенький длинноносый мужчина в старом парчовом камзоле, который сидел на стуле с резной спинкой. Сэр Отуэй Блэкетт, догадалась Либ, судя по его манере держаться – отставной офицер. На столе она заметила «Айриш таймс». Похоже, они обсуждали статью Берна.

– Кто это? – спросил сэр Отуэй.

– Английская сиделка, пришла без приглашения, – ответил высокий Джон Флинн, сидевший на соседнем стуле.

– Это закрытое собрание, миссис Райт, – сказал доктор Макбрэрти.

Мистер Райан, владелец гостиницы, мотнул головой, как бы намекая Либ, чтобы шла к себе наверх.

Незнакомым для нее был только мужчина с засаленными волосами – должно быть, О’Флаэрти, школьный учитель, он же каменщик. Либ переводила взгляд с лица на лицо, не желая, чтобы ее запугали. Она начнет с веских доводов, занесенных в ее книжку.

– Джентльмены, прошу прощения. Полагаю, вам следует узнать последние новости о здоровье Анны О’Доннелл.

– Какие новости? – с издевкой спросила Розалин О’Доннелл. – Полчаса назад я вышла из дому, и она мирно спала.

– Я уже представил свой отчет, миссис Райт, – строго произнес доктор Макбрэрти.

– Вы доложили комитету, – обратилась к нему Либ, – что Анна сильно распухла от водянки и не может ходить? Она ослабла, все время мерзнет, и у нее выпадают зубы. – Либ пролистала свои записи, чтобы показать присутствующим, что у нее все зафиксировано. – Пульс у девочки с каждым часом учащается, легкие наполняются водой, о чем свидетельствует характерный хрип. Кожа покрыта коростой и синяками, а волосы вылезают клочьями, как у старой…

С опозданием Либ заметила, что сэр Отуэй поднял ладонь, пытаясь остановить ее:

– Мы учтем ваши соображения, мэм.

– Я всегда говорил, что все это чушь! – Это был трактирщик Райан. – Послушайте, ну кто может жить без пищи?

Либ так и подмывало спросить, почему он согласился помочь финансировать этот надзор, если с самого начала относился ко всему скептически.

– Попридержите язык! – повернулся к нему Джон Флинн.

– Я, как и вы, член комитета.

– Джентльмены, не следует опускаться до пререканий, – сказал священник.

– Мистер Таддеус, – сделав к нему шаг, произнесла Либ, – почему вы не велели Анне прекратить голодовку?

– Полагаю, вы слышали, что я пытался, – ответил священник.

– Какой деликатный подход! Я выяснила, что она морит себя голодом в безумной надежде спасти душу своего брата. – Либ переводила взгляд с одного лица на другое, чтобы удостовериться, что они поняли. – Очевидно, с благословения родителей. – Либ махнула рукой в сторону О’Доннеллов.

– Вы, невежественная еретичка! – вскипела Розалин.

Ах, это удовольствие наконец-то все высказать!

– В этой деревне вы представляете Рим, – обратилась Либ к мистеру Таддеусу. – Так почему же вы не заставите Анну принимать пищу?

– Отношения между пастором и прихожанином священны, мэм, и вам этого никогда не понять! – ощетинился тот.

– Если Анна не послушается вас, нельзя ли привлечь епископа?