Гольцы - Сергей Сартаков

Быстро темнело. Во многих квартирах уже горели огни. Из распахнутых створок неосвещенного окна дома, с которым поравнялся Лебедев, вдруг вырвался сильный девичий голос:

Не слышно шума городского…

Лебедев, не останавливаясь, подхватил нарочитым баском:

За Невской башней тишина…

В доме засмеялись. Песня оборвалась. Донесся сдержанный говорок: «Маша, смотри-ка, голосистый какой!» Лебедев остановился, ступил шаг к окну. Тот же голос, что начинал песню, выкрикнул:

— Кудрявый! Иди с нами песни петь!

И снова смех, теперь заливистый и звонкий. Девушек одолевала весна. Лебедев улыбнулся, покачал головой и пошел дальше. А самого так и подмывало вернуться, посмотреть. Интересно, какая она, эта певунья?

Не слышно шума городского…

Это, конечно, поется теперь только для него… Но хватит! Больше нельзя.

За Невской башней тишина, И на штыке у часового…

Песня все тише, тише и оттого почему-то дразнит сильнее. А ступить вперед еще шаг — жаль, и совсем оборвется.

Он прошел квартал до конца и свернул за угол. Тут начиналась уже мостовая и пахло пылью, а не дождем. Сам не замечая, Лебедев зашагал еще быстрее, словно его заставлял это делать все более нарастающий шум оживленных улиц. И хотя ему жаль было уходить от весны окраин, от палисадников с нераспустившейся сиренью, от девичьего смеха и песни, но действительно надо было очень торопиться.

Башенные часы уже пробили одиннадцать, когда Лебедев вошел в ворота пятиэтажного каменного дома, стоявшего в узком Тихвинском переулке среди других таких же домов. Он пересек вовсе не освещенный двор, обогнул выступ каменной стены, за которой открылся маленький закоулок, почти ощупью отыскал в конце стены дверь черного хода и стал подниматься по лестнице. На третьем этаже он постучался.

Дверь ему открыл высокий скуластый юноша с большими карими глазами и длинными, упрямо падающими на лоб волосами. На плечах у него была наброшена изрядно потертая от времени студенческая тужурка.

Входи, Михаил, — сказал он, своими сильными жесткими пальцами пожимая Лебедеву руку и сразу же закрывая за ним дверь на ключ. — Ты задержался.

Если бы у нас с тобой, Арсений, этот день и час не был оговорен заранее, я вовсе не пришел бы.

Почему? — спросил Арсений, пропуская его в оклеенную серыми обоями узкую комнатку, где стояли только железная койка, заправленная темным суконным одеялом, стол, покрытый газетой, и несколько старых венских стульев. На столе были стопкой сложены книги, лежала раскрытая тетрадь, тянулся голубой дымок от недокуренной папиросы. — Почему не пришел бы?

Весна, Арсений, — коротко сказал Лебедев, сел к столу и затушил папиросу — он терпеть не мог дыма тлеющих окурков.

Весна? — удивленно спросил Арсений. — Какая весна?

Обыкновенная. Петербургская весна.

Ничего не понимаю, — потряс головой Арсений в опустился на заскрипевшую под ним койку. — Что ты имеешь в виду?

Ну как тебе объяснить… — развел руками Лебедев. — Зеленую траву, на деревьях почки, которые вот-вот лопнут и освободят молодые листки; девичьи песни, смех…

Тьфу, черт! — засмеялся Арсений. — Я думал, ты говоришь серьезно.

Вполне серьезно, — подтвердил Лебедев.

Арсений встал, молча прошелся по комнате, поглядывая на него.

Хорошо. Пусть будет весна, — как бы делая Лебедеву личное одолжение, сказал он наконец.

А ты не согласен?

Что-либо оправдывать весной? Не согласен!

Это еще ничего, — засмеялся Лебедев. — Я подумал, что ты вообще отрицаешь веспу. — Он взял со стола книгу, стал ее перелистывать. — Ба! Что это? Геометрия. Студент последнего курса Политехнического института в гимназию готовится поступать?

Придет Анна, я обещал ей помочь разобраться в одной теореме, — отбирая у Лебедева учебник и отбрасывая свободной рукой со лба длинные волосы, сказал Арсений. — Раиса с Натальей, которые с нею занимаются, сами стали в тупик.

Это что же, в полночь ты приглашаешь к себе Анну Макаровну заниматься геометрией?

Ты сам хорошо знаешь, что утром я на лекциях, Анна же работает сейчас во второй смене, — возразил Арсений. — А потом — на меня и девушки и весна не действуют, и потому полночь не имеет никакого значения. Но если ты считаешь, что так неудобно, я не буду с ней больше заниматься.

Ей нужно учиться, — сказал Лебедев, — и будем считать, что ночь и весна для этого действительно не имеют никакого значения. Что у тебя нового?

Получил весточку от Скорпякова, из Красноярска.

А! Интересно. Ну, как у него кружок в мастерских, все существует?

И даже отлично. Там теперь еще и у Красикова, в фельдшерской школе, тоже очень серьезный кружок. Скорняков, положил в Красноярске хорошее начало.

Не Скорняков, а Ульянов, — поправил его Лебедев. — Скорняков организовал свой кружок именно по совету Ульянова.

Да, я знаю, — сказал Арсений. — В одном отношении красноярским товарищам хорошо — они имеют возможности встречаться, советоваться с Ульяновым. Представляешь, какие бывают схватки в таких кружках, где еще народничеством разит за версту! И как дорого получить вовремя от такого человека, как Ульянов, совет, наставление!

Знаешь, Арсений, я недавно прочел брошюру «Задачи русских социал-демократов». Какой ценный для нас труд! Там очень важная мысль о том, что сейчас теоретические воззрения социал-демократов в главных п основных своих чертах достаточно выяснены, — сказал Лебедев, слегка щурясь, припоминая формулировки Ульяно-ва) — и что наиболее животрепещущим вопросом сейчас является вопрос о практической деятельности социал-демократов. Видишь, Арсений, какая это принципиально новая ступень: от разработки вопросов теории — к применению теории в действии, к определению программы социал-демократизма, его приемов деятельности, его тактики. Это уже начало самого действия, это уже теория, которая движет, ведет за собой рабочую массу.

Надо, чтобы эта мысль захватила очень большое количество людей, — вновь отбрасывая упрямо падающие ему на глаза волосы, проговорил Арсений. — Тогда это будет сила. А сейчас пока, что же, все спорим, конечно, главным образом спорим.

Спорить проще, чем действовать, — раскрыв книгу и с шумом снова захлопнув ее, заметил Лебедев. — Таких людей, которые в революции дальше слов и не пойдут, очень много, они считают, что вся революционная деятельность заключается только в словах. Будто их речи могут облегчить положение рабочего класса!

Действие-то действие, — задумчиво сказал Арсений, ставя локти на стол и опуская подбородок на поднятые кисти рук, — а как действовать? Вот прошел в Минске съезд, вот и социал-демократическую рабочую партию в России провозгласили, а партии-то все же по-настоящему нет. Что такое партия, что она должна делать, к чему стремиться — по-прежнему ясности нет. Больше того! Сейчас у нас, в нашем кружке, — а ведь так и в других, — еще сильнее споры пошли. Каждый свою точку зрения пазывает теперь точкой зрения партии. Каждый бьет себя в грудь: «Я социал-демократ». А за кем истина? Как доказать, что он действительно социал-демократ? Как доказать, что его точка зрения действительно точка зрения партии или, наоборот, ничего общего с ней не имеет? С чем сравнивать? Где программа партии? Вот позавчера сцепились мы с Зильбертом. Я ему говорю: «Я социал-демократ, и я считаю, что все люди должны быть равными, следовательно, и рабочим должны быть предоставлены все политические права». А он мне: «Я тоже социал-демократ, и я считаю, что рабочие в политических правах и не нуждаются, им политические права сейчас просто ни к чему. Государством рабочим все равно не управлять.

Право же на хороший заработок — другое дело, заработок поднять им надо». Я говорю: «Ты сводишь все к желудку человека, а политические права человека шире, они вмещают в себя все — и право на хороший заработок. Рабочему должны принадлежать все права». А Зильберт: «Ты не социал-демократ, если так ставишь вопрос. Что тут общего у тебя с подлинным социал-демократизмом?» Я ему: «А у тебя что общего?» И пошли, и пошли… Так часа два мы сражались и расстались обозленные. И хотя я твердо теперь знаю, что Зильберт действительно ничего общего с социал-демократизмом не имеет, но он-то ведь но-прежыему заявляет, что он социал-демократ! И он со мной в одном кружке. И наш кружок называется социал-демократическим! Михаил, может ли такая неразбериха все еще продолжаться?

Должна быть единая партия, программа, организация. Без этого невозможно. — Черные глаза Лебедева заблестели. Он слегка пристукнул кулаком по столу. — И будет она!

Когда? — задал ему вопрос Арсений. Поднялся от стола. — Когда? И кто это сделает?

Лебедев помедлил с ответом:

Трудно, конечно, сказать когда. Но я уверен, что скоро. А сделать это может, по-моему… только Ульянов. Кто другой?