Лабух (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

— Да ладно! Вы его видели? Опереточный злодей…

— Лично возможности не имел. Но, за свои слова отвечаю.

— Хотите его арестовать?

— Пока не за что. К тому же, нам гораздо более интересно, с какой целью он прибыл?

— Это понятно. Но зачем вам я?

— Товарищ Целинская, — со значением в голосе ответил чекист, — вас очень рекомендовала. Сказала, вы — человек неординарный, изобретательный, но при этом не лишённый морального стержня. Правда, не очень предусмотрительный, но от вас этого и не требуется.

— Польщён её оценкой, но не понимаю…

— Когда вернули револьвер своему товарищу, забыли его почистить! Но поскольку, стреляли из него во врагов советской власти, претензий к вам лично нет. Поэтому, давайте пропустим все эти словесные игры и сразу перейдём к делу.

— Что вам от меня нужно?

— Да, ничего особенного! Возобновить знакомство с гражданином Болховским, а потом, как бы невзначай, представить ему нашего человека. Как видите, ничего сложного.

— И впрямь…

— Вас что-то смущает?

— Да, не то чтобы. Просто, недавно мы с Машей, то есть, гражданкой Куницыной, окончательно разругались. Так что даже не знаю, чем вам помочь.

— Да, при чём тут мы, Николай Афанасьевич? Вы себе помогите!

— Вот как…

— Именно!

— Ладно. Но мне нужно знать, где они бывают и возможность выступить там.

— Вот видите, стоило немного подумать, и сразу же появились идеи!

— Но, сразу говорю, что успеха я не гарантирую!

— Не надо ничего гарантировать. Просто сделайте.

— Хорошо.

Выступать в этом ресторане вашему покорному слуге ещё не приходилось. В качестве музыкантов там подвязались артисты «Мосэстрады», а этих ребят так просто не подвинешь. Если, конечно, за тебя не попросили из ГПУ. Впрочем, встретили меня без особой враждебности. Скорее, даже с почётом.

— Что будете исполнять, маэстро? — с непередаваемой смесью фамильярности и уважения поинтересовался дирижёр оркестра Михаил Маркович Шумин.

— А вы что-нибудь играете из моего?

— Обижаете! «Бублички», «Гоп со смыком», «Извозчика»… публика вас любит.

— Н-да. Специфический репертуар. Но выбирать не из чего… хотя.

— Есть новиночка? — сделал стойку почуявший прибыль Шумин.

— Вы позволите? — обратился к пианисту — худенькому парню с явно семитской внешностью.

— Конечно, — с готовностью отозвался тот, освобождая место за инструментом.

— Значит так, товарищи. Нот нет, так что я начинаю, а вы подхватываете. Мелодия — типичное танго. Ничего сложного…

Вдыхая розы аромат,

Тенистый вспоминаю сад

И слово нежное «люблю»,

Что вы сказали мне тогда. [2]

Первый раз я играл сам, во второй пианист решительно меня подвинул и подхватил, будто знал эту мелодию всю жизнь. Мне же оставалось только петь, а когда закончили, музыканты отставили инструменты и наградили вашего покорного слугу дружной овацией.

— Прекрасно! Просто прекрасно! — подвел итог Шумин. — Я не пророк, но уверен, что это произведение ждёт большой успех!

— Вы думаете? — рассеяно отвечал я, занятый своими невесёлыми мыслями.

— Конечно! — пискнул из-за рояля отодвинувший меня пианист. — Она как будто из сердца льется…

— Спасибо.

— Прошу прощения, маэстро, — спросил меня этот парень во время перерыва. — Я тоже пытаюсь сочинять музыку. Не согласились бы вы послушать?

Такие просьбы совсем не редкость. Множество непризнанных гениев желают показать свои творения «именитым мастерам», с тайно надеждой, что после этого последует немедленное признание. С недавних пор это стало происходить и со мной. Сначала было приятно, потом начало раздражать. Тем не менее, стараюсь не обижать юные дарования.

— С удовольствием. Только теперь совершенно нет времени. Что если на следующей неделе?

— Конечно-конечно, — закивал тот, довольный, что вообще не отказали.

— Кстати, как вас зовут?

— Фима Розенфельд… [3]

Наконец, наступил вечер, и зал ресторана стал заполняться прилично одетыми людьми. Поскольку при виде меня, Маша с Жоржем могли развернуться и уйти, пришлось первую часть представления отсиживаться за сценой. Но, примерно через час, когда посетители насытились и захотели потанцевать, подошел официант с неприметной внешностью и шепнул — Пора!

— Уважаемая публика! — с помпой объявил Шумин, намеренно избегая слов «господа», «граждане» и «товарищи». — Сегодня для вас будет петь наш особый гость — автор и, не побоюсь этого слова гениальный исполнитель собственных песен — Николай Северный! Прошу приветствовать!

Дождавшись, пока я раскланяюсь, и стихнут аплодисменты, он продолжил.

— Но, это не единственный сюрприз. Сегодня вашему благосклонному вниманию, представляется совершенно новая мелодия, которая, как я надеюсь, придётся вам по вкусу. Кстати, под неё вполне можно танцевать!

Оркестр заиграл, и первые же аккорды заставили меня забыть о ГПУ, Жорже и окружающей действительности. В будущем, Георгий Виноградов, так, кажется, звали самого известного исполнителя этой песни, будет петь её несколько отстраненно, как, собственно, и принято в это время, демонстрируя только одну эмоцию. Но я-то не он, и это, черт возьми, танго!

Моя любовь — не струйка дыма,

Что тает вдруг в сиянье дня.

Но, вы прошли с улыбкой мимо

И не заметили меня.

И только после этого куплета, получилось немного успокоиться и закончить с тихой грустью.

Вам возвращая ваш портрет,

Я о любви вас не молю.

В моем письме упрека нет,

Я вас по-прежнему люблю.

Последние слова, и вовсе сказал почти шёпотом, но тишина в зале стояла такая, что их услышали во всех концах. И первое, что я увидел, когда морок спал, были глаза Маши.

Затем снова грянули аплодисменты, раздались крики — бис! А она стояла и смотрела на меня, как будто рядом вообще никого не было. Даже Жоржа. После этого мы, то есть оркестр и ваш покорный слуга, исполнили песню ещё раз. Потом отработали и остальной репертуар. Ни Куницыной, ни Болховского больше видно не было. Очевидно, моё первое и последнее задание от компетентных органов с треском провалилось. Может, оно и к лучшему.

— Маэстро, — раздался рядом восторженный шёпот пианиста. — Каюсь, мне не приходилось слышать ваших выступлений прежде, но я уверен, что сегодня вы превзошли сами себя!

— В самом деле?

— Конечно. Скажу больше, работа с вами неимоверно обогатила нас!

— И вас тоже?

— Ну, разумеется.

— Фима, боюсь, вы даже представить себе не можете насколько… Но всё равно, спасибо!

— Николай Афанасьевич, — оттер от меня восторженного фаната Шумин. — Нам надобно поговорить.

— Слушаю вас внимательнейшим образом, Михаил Маркович.

— Наедине.

— Любой каприз за ваши деньги!

— Вы совершенно правильно меня поняли, — таинственно улыбаясь, продолжил дирижёр, как только мы остались одни. — Речь пойдёт о деньгах.

— Обожаю такие разговоры!

— Ваш бенефис прошёл весьма удачно. И нам всем удалось на этом хорошо заработать, — скороговоркой протараторил он, протягивая тоненькую пачку денег. — Вот ваш гонорар!

— Спасибо! — искренне поблагодарил я, поскольку об оплате речь не шла от слова совсем, и это оказалось до крайности приятным бонусом.

— И это может быть только началом!

— Что?

— Как вы смотрите на то, чтобы вступить в «Мосэстраду»?

— Вы серьёзно?

— Более чем. Нам нужен такой человек! К тому же, у вас сейчас нет партнёрши…

— Даже не знаю. Привык, знаете ли, жить свободным художником…

— Боитесь, не отпустят? — со значением показал пальцем вверх Шумин.

— С этой конторой у меня нет контракта!

— Ну, и прекрасно! Соглашайтесь.

— Очень благодарен за предложение. У меня сейчас действительно не самые лучшие времена. Но, нужно подумать.

— Конечно-конечно! Где вас найти?

— В «Меблированных комнатах Сахарова» на Ордынке.