Застольные беседы - Плутарх

3. Когда Аммоний предложил мне что-нибудь ответить Боэту, я сказал: «Пусть остаются в силе, дорогой Боэт, твои первые положения, придающие столь важное значение[792] пустоте;[793] но вы, эпикурейцы, неправы, считая пустоту условием сохранения и движения звука. Ведь тому, что недоступно ни осязанию, ни удару, ни какому бы то ни было претерпеванию, свойственна тишина и покой; а звук — это удар звучащего тела. Передатчиком же звука может быть только нечто равнопретерпевающее и равноприродное звучащему телу[794], но легкоподвижное, легкое, однородное и способное отвечать ударам звучащего тела благодаря своей упругости и непрерывности; именно таков у нас воздух. Ведь и вода, и земля, и огонь беззвучны сами по себе, но силою воздействующего на них дыхания обретают голос и издают различные шумы. Медь не содержит пустот, но вследствие примеси равномерно растворенного дыхания отзывается звоном на удар. Если же заключить по внешнему виду, то скорее можно железу приписать некую рыхлость и наличие сотообразных пустот, а между тем оно весьма неблагозвучно и немотствует по сравнению со всеми прочими металлами.

Итак, нет надобности беспокоить ночь, возлагая на нее стяжение воздуха, сгущение его в пространствах и создание пустот, как будто бы воздух был препятствием для звука и уничтожал ту сущность, для которой он сам является сущностью, телом и возможностью. Помимо того, следовало бы ожидать, что ночи, выделяющиеся по условиям погоды, ненастные и туманные, окажутся более благоприятными для звучания, чем ночи умеренные и ясные (ибо если в одно место стекаются атомы, то в другом, откуда они пришли, осталось пространство, лишенное тел); и что всего очевиднее, холодный день более способствовал бы звучанию, чем теплая летняя ночь; но ни то ни другое не оправдывается. Поэтому я отклоняю предложенное объяснение и обращаюсь к Анаксагору:[795] он говорит, что солнце сообщает воздуху дрожательное и колебательное движение, обнаруживаемое в движениях плавающих в солнечных лучах малых пылинок и пушинок, так называемые τίλαι. Как полагает Анаксагор, они днем в своем вызываемом солнечной теплотой движении, производя некоторый свистящий шум, приглушают остальные звуки, а ночью их движение и производимый ими шум затихает».

4. После меня выступил Аммоний. «Может, пожалуй, показаться смешным, если я попытаюсь опровергнуть Демокрита[796] или поправить Анаксагора. Все же необходимо отнять у пылинок Анаксагора этот свист, в котором нет ни необходимости, ни убедительности. Вполне достаточной причиной разбиения и рассеяния звуков является дрожательное и колебательное движение телец, возникающее в солнечных лучах. Ведь воздух, как было сказано, представляет собой тело и сущность звука: пока он неподвижен, он передает на далекое расстояние в прямолинейном, беспрепятственном и непрерывном потоке частицы и движения звуков; безветрие и вёдро благоприятствуют звучаниям; непогода препятствует. Так и у Симонида:[797]

Не шелохнуло листву тогда дуновение ветра,И донести до слуха людей сладкозвучную песнюНе помешало ничто.

Часто воздушное волнение не позволяет передаваемой голосом речи достигнуть слуха без ущерба для ее членораздельности и оформления; и всегда бывают потери в отношении полноты и доходчивости. Ночь сама по себе не содержит ничего вызывающего такое волнение, а день содержит нечто значительное, именно солнечное тепло, о чем сказал Анаксагор».

5. Подхватив эти слова, сын Аммония Трасила[798] воскликнул: «Ради Зевса, что же это, скажите мне, заставило нас изыскивать решение нашего вопроса в неких умозрительно постигаемых движениях воздуха, не замечая его явного волнения и потрясения? Ведь великий небесный властитель Зевс,[799] не таясь и не приводя незаметно в движение мельчайшие частицы воздуха, но разом являя себя,

Доброе знаменье шлет, людей будя на работу.[800]

И они следуют призыву, как бы вновь родившись, «с новыми мыслями на новый день», как говорит Демокрит[801], и возвращаются к деятельности не безгласной и не бесплодной. Поэтому неплохо придал Ивик слову 'όρθρος «рассвет» эпитет κλυτός[802] «славный», «слышный», ибо рассвет полагает начало и слову и слуху. Ночью же, когда все спят, воздух остается преимущественно спокойным и бессловесным и доносит до нас звук целостным и беспримесным».

6. На это ответил присутствующий киприот Аристодем. «Подумай, однако, Трасилл, — сказал он, — не опровергают ли это ночные битвы и ночные переходы больших войск: они приводят воздух в смятение и волнение, и все же голоса не становятся от этого менее внятными… Впрочем, причина этого отчасти зависит и от нас самих. Говорить ночью нам приходится обычно в обстановке некоторой встревоженности, отдавая распоряжения или расспрашивая, и это побуждает нас влагать в свое произношение больше силы. Уже то обстоятельство, которое заставило нас во время, предназначенное для отдыха, обратиться к действиям и речам, не может быть чем-то незначительным и допускающим медлительность, а, напротив, торопит и требует решительных действий, так что и голос наш приобретает больше силы».

Вопрос IV

Почему каждые из священных игр имеют свой отличительный венок[803], но венок из ветвей финиковой пальмы принадлежит всем играм; а также, почему особо крупная разновидность фиников носит название николаевских

Участники беседы: Герод, Соспид, Протоген, Пракситель, Кафисий

1. Во время Истмийских игр Соспид, который вторично был агонотетом[804], проводил праздничные приемы, угощая многих иногородних и едва ли не всех граждан. От широких приемов я уклонился, но участвовал в том, который он устроил у себя на дому для близких друзей с научными интересами[805]. После первой перемены блюд к оратору Героду прибыл посланец, принесший от его ученика пальмовую ветвь и плетеный венок — награду за победу, одержанную тем в эпидейктическом красноречии. Герод, приняв этот знак уважения, вернул награду со своим поздравлением победителю. По этому поводу он заметил, что не находит объяснения такому обстоятельству: каждые игры имеют свой отличительный венок[806], но финиковая пальма принадлежит всем играм. «Не убеждают меня, — сказал он, — те, кто указывает на симметричность листьев, противостоящих друг другу и представляющих как бы образ борьбы и состязания, и на то, что само слово νίκη «победа» восходит к сочетанию отрицательной частицы ν- и глагола ε'ίκειν «уступать»;[807] ведь и у многих других растений питание, распределяясь равномерно чуть ли не по мере и весу, сообщает противолежащим листьям удивительное-сходство и стройный порядок. Правдоподобнее мнение тех, кто полагает, что древних восхищала красота и стройность пальм: так, Гомер сравнивает с молодым побегом финиковой пальмы прекрасную феакийскую царевну[808]. Вы, конечно, знаете, что, желая почтить победителей чем-то прекрасным, их закидывали розами, анемонами, иногда даже яблоками и гранатами. Но и в этом отношении пальма не имеет столь явного преимущества, тем более что она в Элладе не приносит сладких плодов, а только недозрелые и несъедобные. Вот если бы она приносила такие финики, как в Сирии и Египте, выдающиеся и по внешнему виду среди всех украшений и на вкус среди всех лакомств, то трудно было бы найти ему нечто равное. Говорят, что император дал этим особо крупным и вкусным финикам название николаевских[809], которое за ними остается и поныне — из дружеских чувств к философу-перипатетику Николаю: это был человек, располагавший к себе приятнейшим нравом[810], несмотря на непривлекательную наружность — высокий рост при чахлом телосложении и прыщеватое лицо».

2. Все нашли, что своей речью Герод очень удачно присоединил к разъяснениям по поднятому вопросу интересные сведения о николаевских финиках. «Тем более надо постараться, — сказал Соспид[811], — чтобы каждый сделал свой вклад в обсуждение нашего вопроса. Я, со своей стороны, полагаю, что слава победителей должна оставаться живой и нестареющей, насколько это возможно; а финиковая пальма — одно из наиболее долговечных деревьев, как свидетельствуют и орфические гимны:[812]

Жизнь их столько же длилась,Сколько на свете живет листвоглавого финика отпрыск.

При этом финиковая пальма — едва ли не единственное дерево, которому действительно присуще то, что неосновательно говорится и о многих других. Что именно? То, что только ее можно назвать «постояннолиственной»:[813] ибо ни лавр, ни олива, ни мирт, ни какое-либо другое дерево, якобы не теряющее листвы, в действительности не сохраняет всегда одни и те же листья, но по мере опадения одних отрастают другие: подобно тому как город остается постоянно живым и постоянно населенным;[814] а финиковая пальма, не теряя ни одного из отращенных ею листьев, является подлинно вечнолиственной, и эту ее особенность считают знаменующей силу победы».