Осенние дали - Виктор Федорович Авдеев

Андрей Ильич, когда они возвращались домой, — придется так и сделать». Варя шла, опираясь на его руку, бледная, нежная, слабая, с прозрачными синеватыми кругами под глазами. «А как же Васятка? — тихо спросила она. — Вдруг не выживет?» Он ответил с наигранной бодростью: «Мы ведь берем ему из консультации молоко. Мало ли детей-искусственников! Ну, а если ты не выдержишь?» Варя наклонила темноволосую голову и ничего не ответила.

Она не отняла ребенка от груди, и Андрей Ильич с болью, страхом видел, как с каждой неделей тает жена. Он старался подсунуть ей лишний кусочек, тайком продал костюм, именные часы, чтобы по дорогой цене покупать на базаре сливочное масло, нашел себе побочную работу…

Трудное время миновало. Оба супруга не вспоминали об этом поступке, но он как бы теснее спаял семью. Да и мало ли что их сплачивало! Духовное согласие, приводившее зачастую к одному взгляду на вещи; радости разделенной любви, когда живешь и ничего не замечаешь, кроме дорогого человека; совместная борьба с недостатками. Андрей Ильич не пускал жену работать — пусть отдыхает, хотя Варя не только давно окрепла, поправилась, но и заметно обленилась от безделья. В больницу она вернулась всего полтора года назад. Жена была Андрею Ильичу ближе родни; временами казалось, что он и она — одно существо и так будет продолжаться вечно.

И вдруг страшная, грубая весть о Молостове, «ягоде»!

Неужели это возможно? Его Варя, милая, любимая Варенька, Варюша, вдруг переменилась? А те слова верности, которые она говорила? А нежные, страстные объятия, тысячи поцелуев, подаренных ему? А все бесконечные знаки внимания? Андрею Ильичу вспомнилось одно свое возвращение из длительной командировки. Они с женой лежали в постели и уже собирались спать, как вдруг она уткнулась лицом ему под мышку, растроганно шепнула: «Я бы ни за что не согласилась оказаться вот так с другим мужчиной. Я этого даже представить не могу». Он потрепал завиток ее волос на шее, сказал почему-то снисходительно, тоном человека, уверенного в прочности семейного счастья: «А вдруг найдешь лучше меня?» Варя тихонько отодвинулась на свою подушку. В ночном сумраке комнаты тонко рисовался ее профиль. Андрей Ильич приподнялся на локте, удивленный молчанием жены: в глазах у нее стояли слезы обиды. Он виновато, благодарно стал целовать эти мокрые глаза.

Значит, все бесследно исчезло? Возможно, вот сейчас, в эту самую минуту, она… принадлежит другому? Почему же ее нет дома? Почему она не рядом с ним, как обещала? Для любви нет преград и расстояний. Варвара нашла бы возможность приехать на попутной машине, их много ходит. Неужели она и  т о м у, светлоусому, шепчет сокровенные слова нежности и так же покорно льнет к нему своим лживым телом? Это же святотатство!

Что-то по-прежнему жгло, теснило Камынину грудь, словно когтями держало сердце, мешало дышать. Он не мог больше выносить такие мучения, вскочил, спустил ноги с дивана, закурил папиросу. Выходит, все кончено? Совсем… совсем? Надо немедленно ехать на Чашинский участок, отыскать Варвару, поговорить, выяснить. Сейчас же. Застать их вместе с этим… районным соблазнителем. Он, Камынин, — мужчина и сумеет с ним объясниться. А собственно, о чем толковать? Убедить, чтобы разлюбил Варвару? Не разбивал семью? Смешно! Не лучше ли просто закатить пощечину? Надо было это сделать сегодня утром у провалившегося моста, тогда бы Варвара имела полную возможность пожалеть его, утешить. Впрочем, у нее и сейчас есть причина утешать Молостова: он получил незаслуженный выговор.

Дрожащими руками Камынин натянул брюки, сапоги, не замечая, что временами несвязно говорит сквозь зубы. В открытое окно из соседнего дома вдруг донеслись звуки гимна, передаваемого по радио: полночь. Куда он кинулся? Пока разбудит шофера, доберется до гаража, заправит машину, сколько пройдет времени? Значит, вместе он жену и Молостова не застанет. А где у него  ф а к т ы? Да, где уличающие факты? Ну ходили в лес, ну собирали грибы, ягоды, — так ведь, наверно, не одни? Вокруг полно созревающей земляники, боровиков, мало ли кто за ними охотится? И вдруг это вообще одни сплетни, а Варя просто заболела или ее что-нибудь задержало в лагере? Завтра воскресенье, и скорей всего она приедет. Известно, что ревнивцы смотрят на мир сквозь черные очки: не преувеличивает ли он ее отношения с Молостовым? Но тут он до мельчайших подробностей вспомнил странное поведение Вари в недавний приезд домой, вспомнил выражение лица техника, когда в мае на трассе он, Камынин, поцеловал жену. Какие еще нужны доказательства? Они — любовники! Проклятье! Надежд у него мало, и уж, во всяком случае, сейчас, ночью, он бессилен узнать что-нибудь определенное!

Андрей Ильич вновь медленно разделся. Опять походил по комнате, лег в кровать. Как бы заснуть? Существуют ведь снотворные лекарства? Люминал, например. Но где его взять? Почему же все-таки Варвара, которой он верил как себе, изменила ему? Неужели просто приелся? Кажется, это французы после Великой революции первые формально разрешили расторжение браков ввиду того, что привычки и вкусы у людей с годами меняются и они имеют право действовать свободно? Справедливый закон? Разумеется. Но — в исключительных случаях, а не в оправдание похотливости, разврата. Ведь они-то, Камынины, были все восемь лет довольны друг другом, счастливы! Отчего же вдруг Варвара стала другой? Варвара всегда была с ним нежна, и он очень это ценил. Но она как бы не замечала, что время идет, увеличилась семья, старше, солиднее сделались они сами, и требовала прежних знаков внимания, бесконечных поцелуев, а ему это казалось немного приторным. Они же не молодожены. Даже несколько смешно. Как-то он попытался объяснить ей те изменения, которые происходят с людьми.

— Понимаешь, родная, — говорил Андрей Ильич ласково, гладя ее руку. — Все в жизни проходит свой закономерный круг. Яблоня цветет только весной, но это не значит, что, когда появляется завязь, она становится хуже. И разве не прекрасно дерево с яблоками? И люди так. Влюбленные боятся на минутку разлучиться. Годы спустя, супругами, они уже хотят часок побыть в одиночестве. Но разве семья от этого разваливается? Просто любовь переходит в более спокойную стадию.

— Заменяется привычкой? — не сразу, тихо и насмешливо сказала она.

— «Привычка свыше нам дана: замена счастию она», — шутливо процитировал он. — Мы не властны над временем.

Она вздохнула и ничего не ответила. Милое, красивое лицо ее показалось ему бледным и грустным.

…Ох, до чего же невыносимо так лежать! Что-то ломит виски. Андрей Ильич вновь вскочил. Все движения у него были неровные, порывистые. Нет, так можно сойти с ума. Как успокоиться, прогнать тупую, ноющую боль в сердце? Поплакать бы, как в детстве,