С высоты птичьего полета - Станислав Хабаров

Воскресное утро. У старинных фонарей позировали школьники, приехавшие из других городов в Париж. Полицейские в синих фуражках прогуливались по периметру площади. По краям её, с торцов били фонтаны. Ничего не напоминало о мрачной славе этого места, где прежде рубили головы. Мужчина в трусах трусил через площадь.

Само здание мэрии выглядело необыкновенно. На верху его стояло множество фигур. Темные рыцари поднимали пики на фоне светящегося неба; били старинные часы, и хотелось стоять и смотреть на удивительное здание, а отведя в сторону взгляд, видеть выглядывающий между домами окаймленный синими и зелеными трубами центр Помпиду.

Рядом Аркольский мост. Через него идём к Нотр-Дам, где на этот раз было людно и весело: школьники говорили на разных языках, сплошным косяком валили немецкие туристы из расставленных на ближайших улицах автобусов. И полицейские в пилотках и темных очках, держа в руках рации, регулировали движение с пистолетами, устрашающе выглядывающими черными рукоятками из белых кобур.

Мы подходим к статуе Charlemagne et ses Levdes. Она в патине, справа от входа в Нотр-Дам, затем идем к Сен-Мишель вдоль набережной, баулы букинистов заперты. Мы прощаемся с Парижем. Возможно, это наша последняя встреча с ним. Центр совместных событий перемещается в нашу страну. Прощай, Париж, прощай, Франция!

Заключительные операции

Теперь всё на нас. В оставшиеся дни мы обязаны провести все необходимые проверки, изготовить все кабели, замкнуть многочисленные приборы в электрическую цепь, проверив всё так, как будет в полёте, на станции.

Почитаемы верующими свои храмы. Для нас, инженеров, работавших в области ракетно-космической техники, во все времена храмом считался КИС.

КИС – контрольно-испытательная станция, где в огромных пролётах расставлены готовящиеся изделия, другими словами, испытуемые космические корабли и станции, поражает сложностью, технической красотой, чистотой, аккуратностью: здесь люди в белых халатах, способен внушить веру в будущее. Мы работаем в самом чреве станции – в рабочих отсеках «Мира», где всё, как на орбите, кроме невесомости, и снизу с пола ведет в салон крутая лестница.

Эти дни испытаний полны напряжения, драматических ситуаций и горя. Мы катастрофически не успеваем; сначала нас задерживает цех, затем выявленные огрехи, которые необходимо исправлять, переделывать и перепроверять всё. И в самые трудные моменты, когда мы глубокой ночью уходим из тихого с пригашенными огнями зала КИСа, из угла, дружески набычившись, поглядывает на нас новорожденный «Буран», что стоит бычком в стороне, чуть сгорбившись, и порой в кабине его горит вспомогательный свет.

Горе тем, кто надеется на последние дни, и тем, кто работает без запаса времени. На этот раз никакого запаса не было, и день растягивался, вынужден был растянуться, чтобы успеть и в середине июня повезти аппаратуру на космодром для отправки на очередном грузовом корабле на станцию.

Работа в космосе выполняется у всего мира на виду. Дефектов её не скроешь, они отовсюду видны, в ней нет незначительных мелочей. Случись что-нибудь, и все великое обилие документации будет существовать как бы само по себе, а всеобщее внимание обратится на этот пункт. Словно он один, и ты занимался только им, и заранее известно, что этот пункт был самым тонким и узким местом, хотя в действительности он был одним из обычных шагов, из сотен тысяч шагов на этом пути. И потому всё нужно сделать без сучка и задоринки, и оттого постоянно думаешь об этом и часто без аппетита ешь и плохо спишь.

А в это время рядом, часто искусственно, раздувается какой-то момент, и ты должен отчитываться, оправдываться, тратить на него время, хотя это обычный этап, и отрывать время от других. А если это к тому же связано с переговорами сторон, с перевозками аппаратуры из страны в страну, то такое вмешательство подобно стихийному бедствию: все останавливается, появляется масса забот и тратится время, а его-то совсем и нет у тебя.

Космодром нас встретил щадящей погодой, а не обычной для этого времени жарой. В последние полчаса полёта мы пролетели Аральское море. Когда-то в семидесятых годах на подлете к космодрому ты пролетал над яркой синью пустынного моря. Теперь под нами больше песчаная поверхность с необъяснимыми следами, словно ползла огромная гусеница, старицы. Море, ушедшее от берегов, сократившее площадь зеркала, но все-таки синее, как в сказке: «Жил старик со своею старухой у самого синего моря…» В допетровские времена Арал действительно называли Синем морем, было такое море наряду с Белым и Черным. И вот теперь оно на грани исчезновения, и это дело наших рук. Погоня за ежеминутным, пренебрежение мудрой осторожностью, пренебрежение правилами – брать не всё, а оставляя многое про запас, – и психология временщиков довели даже море до ручки. И эти «лунные ландшафты» на месте прежней воды и повсеместные свалки, горы перерытой и брошенной земли – тоже визитная карточка нашего времени.

Жоэль Тулуз в промежутке последней встречи, в воскресенье, съездила в Ленинград, и потом говорила, что не нашла там ничего достойного внимания. Я давно не был в Ленинграде. Помню, как в первый приезд (это было лет тридцать тому назад), я попал в него ранним утром и прямо с вокзала и, не в силах остановиться, пытался его обежать, смотрел, наполняя душу восторгом, и не мог насмотреться.

Затем белые ночи, когда воедино слились вода и воздух и всё заполнил тревожный жемчужно-ровный свет… Я давно не был в Ленинграде. Говорят, город разрушается, представляю запущенность исторических зданий, но не верю, что смотреть нечего в нашей Северной Пальмире. А может, на её впечатления наложились неустройство и неналаженность жизни туриста в России.

В номерах Интуриста, за которые берут с иностранца столь немало в сутки, тараканы, неустройство и неувязки способны окрасить туристскую поездку в мрачные тона. Представления о нас на Западе, как о дьяволе, представляющём всем явную угрозу. Контакты туристов способны развеять этот взгляд, и еще к тому же известно, что это самый выгодный экспорт, когда люди за впечатлениями приезжают к вам в страну. Надо сказать, что Главкосмос ничего не делал, чтобы организовать французам досуг: ни поездок, ни развлечений по воскресениям. Мы пытались кормить их скидываясь, но только что это была за кухня. Ой, как стыдно за наши обеды в Институте космических исследований, за вечно неубранный двор, с постоянной стройкой и мусором. А ведь не только туристам, но и специалистам было бы неплохо показать наши привычки, традиции, особенности, словом, наш образ жизни.

Мы прилетели на космодром, когда жара временно спала и были места в гостиницах, и нам удалось устроиться в гостинице для руководства. Она пустовала, и скучающая в холле дежурная обсуждала с нами телевизионные передачи – результаты первого московского конкурса красоты.

– Ну какая это красота? – удивленно спрашивала дежурная. – У неё же, у этой красотки, и женского ничего нет, ровным счётом ничего. Разве это женщина? Подросток, и только.

В плавательном бассейне, куда собиралась публика к концу дня – купаться и загорать в косых, но жарких лучах заходящего солнца – обсуждалось все: и подготовка транспортного и грузового кораблей, и футбол, и политика, и даже шаги нового правительства во Франции. Здесь мы считали себя знатоками и рассуждали о равновесии местных сил, о поражении правых в Марселе, где прогнозировалась их победа, об эйфории центрального правительства после майской победы, о примирительной поездке Рокара в Новую Каледонию, о всем, о многом, однако мысленно постоянно (и когда мы гуляли по степи, безжизненной, в чахлой траве, замусоренной, где даль перечеркивалась вертикалями стартовых площадок) мы находились в здании МИКа, тихом и сумрачном, с его бесконечными коридорами и залом, в котором красиво подсвеченные испытывались и готовились к старту космические корабли.

Особых хлопот, впрочем, не было. Мы провели проверку аппаратуры, привлекая всех красивым видом эмблем предстоящего полета. И с небольшими проблемами загрузили её в корабль. Сама раскрывающаяся конструкция была самым крупным грузом, и её грузили на «дно» вертикально стоящего корабля, а потом шла остальная загрузка. Но вот вечером (загрузка шла круглосуточно) оказалось, что наша конструкция качается. Закрепленная множеством винтов, она качается на опорной раме, и, если так ее отправить в полет, она сорвется и будет крушить окружающие её прочие грузы. На первый взгляд этого не может быть. Крепление прошло испытание во Франции во всем диапазоне нагрузок. Однако здравый смысл вносит коррекцию. По нашим понятиям, французская конструкция слишком хрупка и деликатна. Она рассчитана на особое обращение – белые перчатки входят в комплект. Мы переносим её бережно на руках. В ней около сотни килограммов, но она требует изящных движений и манер. Все время думаешь, как не задеть, не зацепить, не нажать. Мы переносим её по длинным коридорам, возносим на третий этаж монтажных лесов. Но это мы, а неуклюжие космонавты в надутых скафандрах сумеют ли обеспечить необходимый сервис, ведь тонкость обращения потребует от них особых усилий и забот.