Русская эмиграция и гражданская война в Испании 1936–1939 гг. - Константин Константинович Семенов

Не умею найти другого слова и потому говорю: «красота». Красота во славу Божию. И если хороши все эти молодые лица, то и красота их в этот день не улыбающихся губ и даже ногти накрашенные – сегодня во славу Божию. Слова не монашеские. Слова воина?

Пусть так. Победила христианская Испания…

Раскрылись главные двери. Пение молитв. Свет дня.

Вошло духовенство. Священно-носильщики, все пожилые отцы семейств из этой самой страны, несут на плечах, в таких специальных носилках, крупное распятие, на котором у Христа скорбью согнуты колени. Всегда особо болезненны распятия в Испании… Несут статуи, не знаю каких, святых. Несут все, что нужно, чтоб вновь освященная церковь имела снова свой должно-церковный вид.

А там, впереди, на стене, над престолом, уже белеет мраморное изображение Богоматери с Младенцем на руках. Белеет, окруженная геометрически круглым венком из темной зелени. Святая церковь в Каспе.

Началась служба. С обходом всей церкви до самого последнего уголка; с кроплением каждого вершка и каждого дюйма ее стены святою водою. Военные. Сегодня, в сегодняшней войне, мы без сабель, без шпаг, без мечей и без копий… Один только револьвер в кобуре.

Впереди, у самого престола, за особой одиночной скамьей, изукрашенной цветными подушками и ковром, генерал. Начальник Наваррской дивизии. Он стоит на коленях.

Совсем так, как в свое время стоял коленопреклоненно вот тот инфант и король Фернандо Антекаррсий. Как стояли здесь и в иных церквах и все иные графы, инфанты и короли, вплоть до Хайме и до Беренгера.

Воины-победители за веру Христову. Победители и вожди победителей.

Сегодня не меньше, чем тогда. Не меньше, чем когда бы то ни было. Ибо мавры или берберы, турки или татары, – все побежденные враги всегда были не против Бога, не против того, что составляет суть всякой религии человеческой. Не богопротивники. А сейчас? В войне против сегодняшних красных? В войне, которая с Божьей помощью становится и стала уже боголюбивой победой нашей, что было со стороны врагов в этой войне?

И наша коленопреклоненность, коленопреклоненность ведь этого наваррскаго генерала, это пред Богом, во славу Божию.

Проповедь. Длинная проповедь монаха, не знаю какого ордена, в черном. Традиционно красивые жесты ораторские и голос не сильный. Проповедь о борьбе и победе, и о христианском усилии, которое делает достойной пред Богом победу.

Проповедь. Крест. Здесь, в отличие от русского, священник подходит с крестом к тем, кто будет его целовать. Подошел к генералу. Раздают – не всем, ибо на всех не хватит, памятки с иконкой и с веточкой зелени. Лавра или не лавра – не знаю.

В память о боях, о победе и об освобождении этой вот церкви в городе Каспе.

Кончилось. Выходят. И раньше, чем выйти самому, я еще раз прошел в часовню-капеллу, что налево от главного алтаря. Часовня, которая помещается в таком подобии башенки с круглым куполообразным верхом, остроконечным. Ровно ничего замечательного.

Но эта часовня была особо изувечена красными, искалечена и изничтожена.

Сейчас она чистая, новая, сияющая. И наверху, там, где начинается островерхий свод, вдоль круглого карниза выпуклыми буквами прочерчена новая, нам современная надпись:

(Ее русский перевод) – «Осквернено нечестием. Восстановлено войском». Да, именно, войском. Я прочел и перечел.

И я хочу, желаю, молюсь, чтоб наступил такой день, когда мне с вашим и моим русским войском будет дано сделать вот это же в оскверненных ими, красными, русских церквах.

Освятить, и восстановить, и золотом по лазури вычеканить вот эту самую надпись:

– Восстановлено войском.

Преданные слова во славу Божию. Слова военных.

Будет? Исполнится? Не знаю и не пытаюсь знать. Но сегодня русский доброволец в крестоносной испанской армии, я проникновенно рад сказать эти слова хоть здесь, – не в нашей с вами земле.

И ежели слова эти одеты сталью, то из стали был и меч Петров. И если упоминание о мече… Гефсиманском кому-либо покажется соблазном, то вспомню и иное острие копья. Копья Св. Георгия, того, которым он ранит дракона. Стальное острее.

Н. Белогорский

Декабрь 1938, г. Каспе, Испания

Спасибо за Ваше письмо, Николай Всеволодович!

В Вашем лице, христианская Россия и христианская Испания соединяются… И, потому, Ваше письмо так проникнуто испанским духом и – русским. Также русским, как и испанским.

Да, я видел эту Испанию, о которой Вы пишете. И не забуду ее.

Помню, как спустился я, летним вечером, в лощину меж Кастилией и Арагоном, где лежит маленький город Молина де Арагон. И, как повели меня в большое здание школы, где стояло терцио рекете Доньа Мариа де Арагон. Густые сумерки. Здание пустовало… Мы нашли воинов в нижнем сводчатом помещении. Из его угла доносился звук мерной приглушенной музыкальной речи. Это было моление, похожее на наш Акафист Божьей Матери. После я узнал, что воины рекете дали обет ежедневно молиться о спасении своей страны, от безбожной власти, и о том, чтобы Господь благословил их борьбу и их жизнь – для освобождения Испании. И, когда я вошел к молящимся воинам, моя молитва так легко соединилась с их молитвой.

Я увидел тогда, как обратясь в пол-оборота к ним, стоял в темном углу офицер, читавший молитвы. Это был каноник знаменитого толедского собора, пошедший добровольно в малую воинскую часть, затерявшуюся в горах Арагона. Для удобства он носил форму офицера. И был, действительно, небесным офицером – архистратигом отряда… Доброе, кроткое, спокойное лицо, сосредоточенный взор. Рядом с командиром терцио стоял его сын, двенадцатилетний мальчик в форме воина. Мать его отдала отцу, отдававшему свою жизнь за Испанию.

После была трогательная встреча с русскими воинами, и еще более яркое, чем раньше в моей жизни, ощущение возможности христолюбивого воинства.

Мне самому, Вы знаете, пришлось быть, одно время, земным воином… И вот, от этого моего белого воинства у меня не осталось воспоминаний белизны или памяти о христолюбивости. Я был совсем недолгое время моего земного воинства плохим воином, серым воином. Но уже тогда мелькали около меня образы христолюбивых. Но я их не видел, не осознавал глубины их и их христолюбивости, ибо ее не было во мне самом.

И потому, нередко я имел скорбное чувство, когда слышал, уже в изгнании, слова о «христолюбивом воинстве». И даже в церковных молениях это именование звучало для меня отвлеченно и, может быть, даже риторично.

Мне казалось, что воинство «христолюбивое» потонуло с Градом Китежем. «Взято на небо». А осталось только одно именование, некое услаждение слуха человеческого… Может быть, оскорбление слуха Божьего и ангельского. И мне хотелось молчать о христолюбивом воинстве.

Испания впервые мне дала почувствовать, что это такое – «христолюбивое воинство». В чем оно и как оно. Умом я все это мог понять и раньше… Ибо знаю всю библейскую