Пастухи фараона - Эйтан Финкельштейн

Отгремела гражданская война, жизнь хоть и со скрипом, но все же возвращалась в нормальное русло. Быстрее других возвращалась она на Мотовилихе — оборонке советская власть уделяла особое внимание. Так что и сырье, и оборудование поступали сюда в первую очередь. И пайками заводчан не обижали — все вокруг лапу сосут, а мотовилихским каждую неделю хлеб, картофель, горох. Бери, радуйся!

Всем Абраше был доволен, только вот приставать стали — вступи в партию и вступи, главным инженером сделаем. Абраша уклонялся: не дорос, мол, еще. От партии отговорился, но делу был предан, работал с полной выкладкой.

А дела пошли серьезные. Из наркомата что ни день — новые планы, проекты, приказы. «Дальнобойность увеличить, угол стрельбы расширить, приступить к разработке новых образцов…» И пошло, и поехало. Сначала научились стволы удлинять, потом затворы-полуавтоматы освоили, потом — снаряды новой конструкции. Запустили в производство противотанковую пушку. Потом — зенитную. Одновременно бились над гаубицей, а когда стало получаться, взялись за мортиру.

Не хватало людей и металла, инструмента и оборудования, знаний и опыта. Но работали и учились, делали и переделывали, сами дерзали и внимательно подсматривали, что за рубежом делается. Абраша отдавал работе все время и силы: изобретал, разрабатывал, предлагал. И о нем не забывали — назначили главным технологом, а уж орденами и грамотами просто завалили.

Дома тоже было чему радоваться. Сын Боря учился хорошо, увлекался техникой, а как школу окончил, взяли его в Ленинградский политехнический. Дочь Фаня играла на рояле, готовилась поступать в консерваторию. В общем, жили нелегко, но интересно. И главное, верили — будет лучше.

Вера сломалась в тридцать седьмом.

Первым пропал директор. Был он из рабочих, в гражданку командовал полком, потом учился в промакадемии, стажировался в Германии. Директорствовал он толково и вельможи из себя не строил. Однако неожиданно выяснилось, что был он тайным троцкистом.

Когда всех по служебной лестнице передвинули, Абраша стал главным конструктором. Не прошло и полугода, и новый директор — бывший главный инженер — тоже исчез. По слухам, английским шпионом оказался. Опять лестницу передвинули, Абрашу главным инженером сделали. Эта должность была ему не по плечу — тут и с обкомом надо было иметь дело, и с наркоматом, и в Кремль вызвать могли. Не на шутку растерялся Абраша, да выхода не нашел. Лишь через полгода, когда пересадили его в кабинет директора, кое-что придумал.

Однажды среди белого дня из директорского кабинета раздался женский крик. Все, кто в приемной находились, туда бросились. А там — срам сказать! — растрепанная секретарша кофточку на себе застегивает. Абрам Борисович в смущении тоже на себе кое-что поправляет. Скандал замять не удалось — в приемной «случайно» оказался корреспондент местной газеты.

Выгнали Абрашу «за аморалку», он тут же из города исчез. Куда — не знал никто, кроме Мины. Как только Абраша на новом месте обосновался, она к нему с детьми и перебралась. Прошлое свое Абраша скрыл, сделался маленьким человеком — снабженцем на фабрике детских игрушек. О Мотовилихе никогда не вспоминал, только по праздникам посылал бывшей своей секретарше поздравительную открытку. Без обратного адреса.

26. Неистовый Роланд

Ленин вернулся в кабинет и застал там Троцкого. Какая пунктуальность: живет в бронепоезде, мотается по фронтам, а опоздать на несколько минут себе не позволяет! Немного смущаясь — он-то чаевничал с Надеждой Константиновной, — Ленин дружески улыбнулся и протянул Троцкому руку.

Троцкий поднялся навстречу, ответил теплым рукопожатием.

— Да сидите, голубчик, сидите. Мы тут совещались насчет царя. Решили как можно быстрее ликвидировать. Всех. Всех до одного. Уж монархию-то мы им восстановить не позволим! Вот вам! — Ленин энергично выбросил руку, показал в пространство смачную фигу.

Троцкий не реагировал; бывший царь его не интересовал, он приехал, чтобы поговорить о главном. Ленин же инстинктивно тянул время; он понимал: положение безнадежно, единственное, что мог сказать ему Троцкий, — сколько времени удастся продержаться.

— Ну, так, слушаю вас, Лев Давидович.

Троцкий спокойно и деловито начал говорить, как он собирается строить… Красную армию.

— Прежде всего, партия должна отвергнуть принцип управления армией с помощью солдатских комитетов. Мы введем жесткое единоначалие, даже если придется подавить сопротивление партизанствующих анархистов.

— Логично, но как мы объясним это красногвардейцам, латышским стрелкам, всем, кто делал с нами революцию?

— Партия должна заявить: подлинная демократия вовсе не означает, что массы руководят армией; они должны контролировать руководство, которое представляет их интересы. Для этого к каждому командиру, на всех уровнях начиная с роты мы приставим политических комиссаров. Реальное положение дел таково, что обойтись без царских офицеров невозможно.

— И вы считаете, что эти люди будут честно служить делу революции? Вы не боитесь саботажа?

— Не думаю, что опасность измены столь уж велика. Я ведь предлагаю создать офицерский корпус за счет младших офицеров. Думаю, что если прапорщику поручить командование дивизией, он будет служить не за страх, а за совесть. И, наконец, у каждого офицера есть семья. Мы возьмем офицерские семьи… на учет.

Ленин слушал невнимательно, он думал о… следующей революции; перед его глазами стоял Париж.

Сколько продержалась Парижская коммуна? 72 дня. Но какой мощный толчок дала она делу освобождения мирового пролетариата! А мы? Сколько продержимся мы? Еще три, четыре месяца? Впрочем, неважно; мы тоже оставим неизгладимый след в сознании пролетариата. В конце концов, у нас хватило фантазии, чтобы захватить власть. У нас хватило сил, чтобы продержаться чуть ли не год. Мы с корнем ликвидируем царскую семью и отрежем путь к восстановлению монархии. Мы должны решить как можно больше проблем перехода от капитализма к социализму, чтобы облегчить задачу пролетариата на следующем, победоносном этапе революции. Хорошо, что Троцкий фантазирует насчет армии, тоже пригодится.

— Так сколько мы еще продержимся, Лев Давидович?

У Троцкого дернулось веко; он понял, что Ленин его не слушал.

— То есть как сколько? До победного конца.

— До победного, говорите? — Ленин покачал головой. — Немцы, Антанта, японцы, чехи. Белая гвардия. Колчак, Деникин, Юденич. Нет Украины, Сибири и Крыма. Нет Владивостока и Мурманска. Скоро не будет Казани…

Ленин не упрекал Троцкого. Сейчас, как никогда в прошлом, он испытывал к нему симпатию, чувствовал, что именно они — он и Троцкий — разделят ответственность перед мировым пролетариатом. Конечно, Троцкий виноват больше. Ведь настаивал же он, Ленин, на мире с германцами любой ценой, но Троцкий торговался, тянул — надеялся, что немецкие рабочие вот-вот восстанут. Немецкие рабочие не восстали, а немецкие генералы перешли в наступление, остановить которое теперь уже невозможно.

Впрочем, так ли уж виноват Троцкий? Видимо, в поражении революции есть историческая закономерность. В мозгу Ленина уже выкристаллизовывались контуры новой теории: пролетарская революция должна совершаться в два или три — еще подумаем — этапа.

То, что не сумели сделать большевики, сделали за них американцы. Массированная американская помощь Антанте привела Германию к поражению и тем самым спасла республику Советов. Теперь в Кремле могли сосредоточиться на разгорающейся гражданской войне. И, словно неистовый Роланд, Лев Троцкий, наркомвоенмор и председатель Реввоенсовета, метался в своем знаменитом бронепоезде — главном штабе гражданской войны — с фронта на фронт, проявляя неукротимую волю противостоять «трусливому историческому фатализму».

Его первым успехом стало сражение за Казань.

7 августа 18-го года он выехал в Свияжск, лежащий напротив Казани, и застал там неразбериху, массовое дезертирство солдат, растерянность командиров и комиссаров. Тогда, прямо под огнем вражеских орудий, он обратился к красноармейцам с пламенной речью, и сам повел их на линию огня. В результате белые были отброшены, Москва — спасена.

Разгромив Колчака, Троцкий тотчас же направился на Южный фронт и… потерпел здесь поражение. Но не на поле боя. Сталин, другой член Политбюро, ответственный за южное направление, ничего не мог противопоставить наступавшим армиям генерала Деникина, однако успешно справился с Троцким. С помощью интриг он добился, чтобы председателя Реввоенсовета отозвали обратно в Москву.

Однако, когда другой белый генерал, Юденич, начал стремительное наступление на Петроград и республика Советов оказалась в смертельной опасности, в дело снова вступил Троцкий. На заседании Политбюро он отверг план Ленина сдать Питер и прямо из Кремля отправился в северную столицу.