Сто имен - Сесилия Ахерн

— Меня зовут Китти Логан, — сказала она. — Я работаю в журнале «Etcetera». Я хотела поговорить с вами о вашем замечательном музее. Простите, что напугала вас. Я просто хотела поговорить.

— С прессой разбирается Юджин, — рявкнула она. — Вон! — Уже на крике. И тут же добавила мягче: — Прошу вас.

Китти поддалась, но у калитки вновь остановилась:

— Ответьте только на один вопрос: вам в прошлом году не звонила Констанс Дюбуа?

Она опасалась, что ответом ей снова будет крик, а то и граблями в нее запустят, но Эмброуз вдруг смолкла.

— Констанс, — произнесла наконец она, и сердце Китти забилось чаше. — Констанс Дюбуа, — повторила она.

Разговаривала она, по-прежнему стоя к ней спиной.

— Она мне звонила. Один раз. Спрашивала о гусенице.

— О гусенице? — изумленно переспросила Китти, голова ее чуть не лопалась от догадок. Неужели этот список имен возник из того их давнего разговора? — Об олеандровой гусенице?

— Это что-то значит для вас?

— Да, — задыхаясь, выговорила Китти, пытаясь понять, что же это значит — для нее и для ее материала.

Эмброуз все же обернулась, но и сейчас густая масса волос полностью закрывала ее лицо.

— Подождите меня там. — Граблями она указала на калитку, которая вела к ее дому.

— Большое спасибо, — поблагодарила отчаявшаяся было Китти.

Она прошла в дом и сразу попала на кухню. Скромный дом, очаровательный деревенский коттедж с современными удобствами, но не забывший о своих корнях. Господствовала в кухне плита, все еще не остывшая после приготовления завтрака. Китти присела за стол и смотрела, как хозяйка заканчивает работу в саду и движется вслед за ней к дому — голова опущена, лицо и фигура почти полностью скрыты волосами. На Китти она упорно отказывалась смотреть — даже тогда, когда, переступив порог, предложила ей чаю.

Китти вспомнила про Салли, которая вслед за лекцией об экзотических бабочках слушает рас сказ о бабочках Ирландии, и с чувством вины согласилась попить чайку. Эмброуз общалась с ней главным образом через плечо, а присев за прямоугольный, рассчитанный на восемь человек стол, выбрала место не против Китти, а в дальнем углу, боком к ней.

Немало времени ушло на обмен предварительными неуклюжими репликами, прежде чем Китти удалось встретиться с Эмброуз взглядом, и тогда она заметила необычную особенность: глаза были разные, один — изумрудно-зеленый, а второй — карий, очень темный. И не только это: когда густые кудри слегка сдвинулись с неслучайно отведенного им места, Китти увидела, что от лба через нос, губы, подбородок идет бледная обесцвеченная полоса и исчезает под высоким воротом блузы. Ожог — если это след ожога — имел такую форму, словно голову и шею женщины лизнул длинный язык огня. И почти сразу густая вуаль рыжих волос сомкнулась, шрам исчез, и на Китти глядел один только ярко-зеленый глаз.

Глава семнадцатая

Скажи кто-нибудь Китти, что Эмброуз в жизни не общалась с другими людьми, она бы, пожалуй, поверила. Китти даже не назвала бы ее грубой, но она попросту не умела вести беседу. Не смотрела в глаза — только раз, и то случайно, когда Китти успела разглядеть ее разноцветные радужки и бледный след от ожога. Возможно, в тот момент Китти не удалось скрыть потрясение, и Эмброуз больше не поднимала голову. Мало того, она устроилась за дальним концом стола, боком к Китти, и еще и полуотвернулась. Китти могла любоваться Эмброуз в профиль справа: с этой стороны волосы были убраны, заткнуты за ухо, открывая бледно-фарфоровую кожу. Какая необычная женщина! Необычная не только внешне, но и по характеру.

И говорила она столь же странно — тихим голосом, но порой, словно испугавшись, что ее не слышно, она вдруг громко произносила отдельные слова и тут же вновь принималась шептать, так что конца фразы не разберешь. Китти изо всех сил напрягала слух, чтобы ничего не упустить.

— Она звонила мне. Да, так. В прошлом году. Я помню. Потому что это. Необычно. — Слово «необычно» Эмброуз выкрикнула, сама испугалась и вернулась к шепоту: — Сказала, что хочет встретиться со мной. Приедет сюда. Взять интервью. Да, так и было. Я сказала — нет. Сказала, что я этого не делаю. Не даю интервью.

— Она объяснила, на какую тему будет интервью?

— Юджин. Я сказала ей поговорить с Юджином. О музее. С прессой разговаривает Юджин, а не я. Она сказала, не о музее. Она и не знала о бабочках.

— Она хотела взять личное интервью?

— Да, так она и сказала. Я ей ответила, что я не хочу. Не стану. Список. Она сказала, что я все равно останусь в списке. Не знаю, что это значит.

— Список людей, у которых она собиралась взять интервью, — пояснила Китти. — Она составила список из ста человек, с кем она хотела поговорить и написать о них.

— Она позвонила еще раз. Несколько дней спустя. Спросить о гусенице.

— Олеандровой, — улыбнулась Китти.

— Смеялась. Она смеялась. Ей это казалось забавным. По-хорошему забавным. Она и сама хорошая, — мягко добавила Эмброуз и впервые подняла взгляд, на краткое мгновение встретилась глазами с Китти и вновь отвернулась, будто знала, что Констанс уже нет. — Она попросила разрешения приехать. Поговорить со мной. Посмотреть музей. Я сказала: в музей — добро пожаловать. Не ко мне. Но музей открыт только летом. Это была весна.

Она звонила мне в прошлом году весной. Так и не приехала.

Китти не пришлось прятать свои слезы. Эмброуз все равно не смотрела в ее сторону.

— Она заболела, — осевшим голосом пояснила Китти. Откашлялась и договорила: — В прошлом году у нее обнаружили рак груди, и две недели тому назад она умерла.

— Папа умер от рака.

Не слишком обычное выражение сочувствия, но Эмброуз вложила в него душевную теплоту.

— Вы приехали забрать ее заказ?

Слезы мгновенно высохли от удивления.

— Какой заказ?

— О! Я-то думала, вы за ним приехали. Я отложила, как она просила. Убрала с витрины, чтобы никто не купил. В рамке. Олеандровый мотылек. Она сказала, это будет подарок.

Эмброуз вдруг поднялась и вышла из комнаты. Длинные волосы, развевающаяся одежда — сама похожа на бабочку, и Китти, утерев слезы, улыбнулась и стала ждать.

— Я занималась музеем вместе с папой, — сказала Эмброуз, когда Китти объяснила ей, зачем на самом деле приехала.

Поначалу Эмброуз, как и большинство людей, не была готова говорить о себе, но когда Китти вполне искренне заверила ее, что личное интервью пойдет на пользу музею и притом станет для нее интересным новым опытом, и к тому же пообещала, что фотографии Эмброуз ни в коем случае не появятся в прессе, та согласилась поговорить, а Китти за ней записывала, теряясь в догадках: никак не получалось сложить все сюжеты воедино.