Вечная молодость графини - Екатерина Лесина

Тынин спросил это, не скрывая огорчения в голосе.

– Ты… ты просто псих! И я… я лучше в суд на тебя подам, чем так… так…

Витольд попятился, а оказавшись у двери, развернулся и кинулся бежать. Шлепали подошвы, плодя куцее коридорное эхо; корчили рожи мертвяки со стен и сердце Витольдо громко бухало, ударяясь то в горло, то в желудок. И только на улице, когда холодный ветер швырнул в лицо снегом, стало легче.

Все хорошо. Просто Витольд – не убийца. И… и если Бог есть, то Витольду зачтется.

Но в бар он все-таки заехал, а вечером с удовольствием поскандалил с Галиной.

Сидя в комнате, Анечка разглядывала нежданное приобретение. Она положила гребень на пол, сама села на корточки и просто смотрела, борясь с желанием взять в руки.

Нельзя.

Но если очень хочется? Очень-очень, как не хотелось до этой минуты ни одной вещи! И даже той немецкой куклы, которую тетечка прятала за витриной и позволяла только разглядывать. Анечке хотелось поиграть, потому что кукла была расчудесною. Фарфоровое личико с синими глазищами, рыжие волосы, завитые и уложенные в сложную прическу. Крохотные шпилечки, бусики, бантики, ожерелье…

Кукла снилась по ночам. Рядом с нею меркли прочие игрушки, и однажды Анечка не выдержала.

Но теперь-то витрины нету. И запрета нету. И наоборот даже, гребень отдали Анечке! Тот смешной человек с липким взглядом и жадными руками. Он еще губы все время облизывал.

Анечка провела пальчиком по краю. Зубцы кололись. И узоры на пластинках можно было читать с закрытыми глазами. Камни же были теплыми, ласковыми. Но все же что-то внутри Анечки, что-то незнакомое и проснувшееся недавно, мешало взять вещь.

Оно предупреждало. Оно требовало рассказать о гребне тетечке, и не только о гребне – тот разговор мамули с отцом не шел из головы.

Они ведь убьют тетечку.

Убивать – плохо.

Гребень загадочно блеснул темными каменьями, словно убеждая: ну и что, что плохо? Ты ведь много плохого делала, так какая разница? Тетечки не станет, все денежки отойдут отцу и мамуле, или Сереге, а Анечка станет жить, как прежде, и даже лучше.

Это правильно… и не правильно.

Анечка взяла гребень в руки. Встала. Подошла к зеркалу. Приложила к волосам. Красиво. Она, Анечка, красавица. И это самое главное. Остальное – пустяки.

Кто-то умрет? Кто-то всегда умирает.

Зубья коснулись волос, скользнули, разбирая на пряди. Ласково. Нежно.

Мама не приходила расчесывать волосы. И тетечка не приходила. А няня чесала жестко, сердито, словно Анечка в чем-то провинилась. И когда Анечка начинала хныкать, пугала колтунами.

Волосы золотистой волной накрыли плечо. Анечка зажмурилась. Какая чудесная вещь! Замечательная. Как будто не гребень – рука гладит, и тепло от нее исходящее до самого Анечкиного нутра пробирается, отогревая и избавляя от обид.

Никому Анечка гребень не отдаст!

Она и заснула с ним, спрятав под подушку. И сны видела чудесные, как будто она, Анечка, и не Анечка вовсе, а настоящая княгиня. Она прекрасна, как лунный свет, и красота ее нетленна.

И люди, видя ее, удивляются и становятся на колени, говоря:

– Посмотрите на эту женщину, разве она не чудо Господне?

И звери, видя ее, падали на брюхо. Скулили псы, ползли к ногам, взывая к милости. И псами же за милость ее сходились лучшие из рыцарей. Один Анечкин взгляд, и с треском крошатся копья о щиты. Один взмах руки, и сталь ударяет о сталь. Молотят копытами воздух злые жеребцы, визжат, норовя вцепиться противнику в шею. Летит щепа расколотых щитов. Падает побежденный, заливая кровью желтый песочек.

Желтый-желтый. А кровь красная. Она бежит ручьями весенними, но не по песку, а по камню, чертит дорожки и затягивает щели. Крови много.

Крови мало. По щиколотку только, а ванна глубока. Ванна очень стара и грязна, Анечке немного противно в ней сидеть, и она выбирается. Она идет, оставляя на белом мраморе темные отпечатки. Садится у зеркала. Смотрит на себя. Долго смотрит, пытаясь понять, кто же та, отраженная в венецианском стекле. Бледная кожа, темные глаза, мягкий подбородок и черный волос, в котором белыми каплями блестят жемчужины.

Это не Анечка!

Женщина в зеркале улыбается и говорит:

– Возьми гребень.

Анечка берет. Она расчесывает волосы, потому что так хочет незнакомка из зеркала.

– Ты правильно делаешь, – хвалит она Анечку. – Только надо сильнее.

Анечка пытается. Старается. А волосы вдруг начинают выпадать целыми прядями. Страшно. Анечка хочет отбросить гребень, но не может. Незнакомка хохочет. Анечка кричит. И просыпается.

На подушке у самого Анечкиного носа лежит длинный светлый волос.

У Анечки никогда прежде волосы не выпадали…

Когда ушла Ольга и тот странный человек, который слишком робок, чтобы помочь, Адам затосковал. У тоски зеленый цвет больничных коридоров, и запах свежесваренной перловки. У тоски вкус какао, в котором больше молока, чем какао, а поверху плавает тугая морщинистая пленка. Тоска караулит, ходит следом голодной шакалицей, ждет удобного момента, чтобы вцепиться в глотку, и тогда уже не выпустит.

Адам привел в порядок тело.

Включил компьютер. Уставился на монитор и смотрел, пока резь в глазах стала невыносимой.

А на часах уже утро.

Шесть. Семь. Половина восьмого. Хлопает дверь, раздаются шаги. И снова дверь. Другие шаги. Третьи. Людей становится слишком много, и тоска отползает, но не так далеко, чтобы Адам забыл.

– Привет, ты как?

Он как всегда пропустил появление Дарьи, и как всегда смутился. Попытался скрыть смущение, но оказалось – слишком устал.

– Совсем не ложился, что ли? Ты просто…

– Придурок, – ответил Адам. На нее было приятно смотреть. Широкие брюки цвета морской волны и тяжелый свитер, рукава которого закрывают Дарьины пальцы до самых кончиков. Свитер темно-багряный, с золотыми звездочками по плечу. Яна говорит, что у ее сестры отсутствует чувство меры и чувство вкуса. И вообще все чувства, и в этом Дарья похожа на Адама.

– Не придурок, – возразила она и, оказавшись совсем рядом, положила руку на плечо. – Вставай. Тебе надо хоть немного отдохнуть. Или привести себя в порядок.

Ее прикосновение не противно. Пожалуй, Адаму даже нравится, потому что тоска не любит теплоты чужих рук и отползает еще дальше, на самую границу своего существования.

– Результаты уже есть?

Дарья пожимает плечами и, достав из сумочки – полосатый шар на длинной цепочке – карамельку, протягивает Адаму.

– Обещал как только, так и прислать. А я про гребень узнала. И про Батори. Тебе должно понравиться, ты ужастики любишь.

– Рассказывай.

– Не-а, – Дарья толкнула в плечо. – Давай так, ты идешь к себе и приводишь себя в порядок. А я рассказываю про гребень. Идет?

Она сидела в своем обычном кресле, накрывшись пледом, хотя температура в комнате была достаточно высокой, чтобы Дарья не испытывала дискомфорта. На одном колене Дарьи лежала толстая книга сказок Гоуфмана, на другом – пустая чашка с остатками кофе.

– Давным-давно, в шестнадцатом веке от Рождества Христова, в маленьком замке появилась на свет девочка, которую при рождении нарекли Эржбетой. А следует сказать, что семейка у девочки была специфической даже для трансильванских венгров.

Дарьино отражение в зеркале корчит презрительную гримасу.

– Ты меня слушаешь?

– Слушаю, – отозвался Адам, включая душ. Шелест воды попробовал перебить громкий Дарьин голос, но не сумел и, отчаявшись, стал тихим-тихим.

– Так вот, семейка у нее была – наполовину психи, наполовину маньяки. Причем вполне такие маньяки реальные. Бабка Эржбеты с темными силами водилась, тетушка на всю округу аки черная вдова прославилась. Матушка с отцом и братья тоже не отставали в веселье. В общем, ничего странного, что ребенок с дурной наследственностью, да еще в таком окружении выросший, сам головой подвинулся.

Ее голос весел, но в веселье чудится фальшь. Правда, Адам никогда не умел верно трактовать оттенки человеческой речи. И эта нынешняя уверенность странна.

– Ты слушаешь?

– Слушаю. Но ты не совсем права, – Адам выключил воду, потому как говорить в душе было неудобно. – Батори вряд ли можно назвать коренными венграми. Род основали братья Гуд Келен, родившиеся в Швабии. Они сумели объединить племена даков, и в 1036 году по слову императора Генриха III прибыли на помощь венгерскому королю Петеру. За что и были пожалованы дворянством, правом на родовое гнездо и многими милостями. Позднее семья делится на две ветви, одна из которых обосновалась в Трансильвании, другая – на западе страны. Эржбета Батори принадлежала к ветви Эчед, ее двоюродные братья были королями Польши и Венгрии.

Адам зубами попытался стянуть пропитавшийся водой бинт. Неудобно. И говорить получается плохо. Лучше бы он дал возможность Дашке рассказать. И он бы дал. В других условиях. Но сейчас следовало спешить, потому как уже половина десятого, и скоро появится Ольга.