Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский - Борис Тумасов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вздрогнул Дмитрий, перекрестился, зашептал:
- Господи, Владыка небесный, я раб твой, но греховные мысли одолевают меня. По скудоумию богохульствую я, без умысла злобного, прости меня, Боже… Ты даровал мне дыхание, ты волен отнять его у меня. Тебе, Всевышний, принадлежат дни мои последние…
Бесшумно ступая, в келью вошел игумен. Худой, с лицом аскета, он смотрел на инока из-под нависших, кустистых бровей, и Дмитрию казалось, что от игумена ничто не скроется. И он вымолвил:
- Твоя правда, отец духовный. Схиму приняв, чую душу мою грешную. Бытие, мирская жизнь меня одолевает. Не могу отрешиться от нее ни постом, ни молитвами…
Нахмурился игумен:
- Мне страдания твои ведомы, и душа твоя для меня не потемки. Когда схиму принимал, мыслил я, что отречешься ты от власти великокняжеской. Ан нет, прочно она тебя ухватила. Ныне зрю, в ските ты покаяние сыщешь. Завтра и проводим тебя…
* * *Страшная была ночь, душная, обжигающая. Князь Андрей рвал на себе рубаху, ворот перехватывал дыхание. Хотел звать на подмогу, но голос пропал, из горла лишь хрип вырывался. А за оконцем сыч кричал, ухал, и князю чудилось, что птица плачет по нем. Ужели смерть к нему подступила? Навалилась, подмяла, душит костлявой рукой, хохочет.
Князь Андрей Александрович норовил вывернуться, да сил нет. Мысль в голове одна - не умереть бы, пожить. Хотелось дохнуть во всю грудь, но воздух был горячий, словно кипяток.
Только к утру полегчало. Князь кликнул отрока, спавшего у двери:
- Выставь оконце.
Отрок поспешно вынул из оконного проема свинцовую раму, и утренняя прохлада влилась в опочивальню…
А приснилось князю, будто осадили Владимир враги и нет ни из города, ни в город пути. Полыхает пригород, и лезут недруги на приступ. Но кто они - татары или русские князья, кои посягнули на его, Андрея, великокняжескую власть? Он, великий князь, поднимается на стену, его тяжелый меч опускается на вражеские головы. Но почему он стоит в одиночестве, где его гридни, его дружина?
Но что это? Ближайший к нему враг поднял голову, и князь Андрей Александрович узнает тверского князя Михаила Ярославича. Тот возносит меч, но князь Андрей успевает отбить удар. Тверич кричит и снова бросается на великого князя. Вдругорядь князь Андрей Александрович отражает удар. Он ясно слышит звон мечей, рев множества глоток, и ему становится страшно. Неужели суждено погибнуть от меча тверича?..
Неожиданно лик князя Михаила Ярославича преображается в лик Даниила. Он грозно вопрошает: «Брате Андрей, ты ненасытен, аки волк, ты алчешь, не зная меры. Не мы, князья русские, тебе друзья, а ордынцы, и Господь за все с тебя спросит!»
Даниил заносит меч над головой Андрея, но тут меж князьями неожиданно возникает княгиня Анастасия. Она простирает руки, и князь Андрей четко слышит ее голос: «Князья, уймитесь, вы братья единокровные!»
И Даниил опускает меч, отворачивается. Ох как хочется Андрею в этот момент ударить Даниила, но он понимает, что его меч падает не на московского князя, а на Анастасию.
Вдруг в мгновение исчезают и Даниил, и враги, а княгиня смотрит на него с укором и говорит: «Вот до чего довела тебя, князь Андрей, твоя ненасыть…»
В голосе Анастасии ему чудится столько презрения, что он пробуждается.
* * *Гридни разожгли на высоком берегу костер, жарили на вертелах убитого вепря. Мясо было жирным, и сальные брызги шкварчали на углях. Тянуло духмяно, гомонили гридни, лишь Любомир, отойдя в сторону, уселся на сваленное ветром дерево и задумался.
Как давно это было, когда он жил в деревне, под Городцом. Отец, смерд, пахал землю, сеял рожь, а мать помогала ему и ухаживала за скотиной. В хлеву у них стояли корова, несколько овечек, а за перегородкой откармливались два кабанчика. Когда в полюдье являлся за данью княжий тиун, он забирал часть урожая, мясо - солонину и свежатину - да еще немало того, что семья припасла с осени.
Тогда подросток Любомир ненавидел тиуна и гридней, которые собирали дань. Но прошло несколько лет, и Любомир попал в дружину князя. Теперь он сам ездит с князем в полюдье, творит несправедливость. А еще вспоминалась Любомиру соседская деревенская девчонка, какая нравилась ему. Потом на мысль пришла Дарья. Явилась и исчезла, а сознание подчинила княгиня. Анастасия ворвалась в его сердце неожиданно и завладела им. Трудно Любомиру сдерживать свои чувства, он знает, это тайная любовь, и не может предсказать, чем она закончится… Сладкая и горькая любовь. Гридин по нескольку раз в день видит княгиню, слышит ее голос, но должен таиться, скрывать свои чувства. Он боится, чтобы кто-нибудь не проведал о его любви, опасается навредить княгине. В последний выезд за город, когда они остались наедине, Анастасия сказала ему, что скорее удалится в монастырь, чем согласится потерять его, Любомира. Но ведь и он теперь не мыслил себе жизни без княгини…
У костра громко переговаривались гридни, весело смеялись, и им было непонятно уединение Любомира. Наконец кто-то позвал его, и гридин поднялся, нехотя подошел к огню.
* * *Подул резкий ветер, и понесло первые снежинки. Вдруг снова потеплело, но было ясно, что это последние дни перед зимними холодами. В такую пору смерды заканчивают подготовку к зиме, а бабы и девки ходят в лес, собирают морошку, клюкву.
Ближе к зиме в городах искали приюта лихие люди, жили таясь. Сыскав какую-нибудь избу-убежище, днями отсиживались в кабаке, пережидая морозы, и с нетерпением ждали весны, когда их охотно примет лес.
В Москве ватажники облюбовали кабак Ермолая: хоть Кремль и под боком, но хозяин надежный, не выдаст. Старый гусляр Фома, расставшись с Олексой, последние дни доживал у кабатчика. Лихих людей он узнавал по имени, и они его узнавали, звали за стол, угощали.
Забрели как-то в кабак три товарища, уселись за стол. Подмигнул один из ватажников Ермолаю - тот им мигом на стол выставил капусту квашеную, дымящиеся щи с потрохами, хлеб ржаной да жбанчик пива хмельного.
Ватажник, кряжистый, крупный, с бородой до пояса, позвал старца, стоявшего поодаль:
- Садись с нами, Фома, поведай, что на свете слыхивал?
- Эк, Фома, тебя и годы не берут! - заметил второй ватажник.
- Я однажды смерть ждал, а она меня пожалела, Сорвиголов, - отшутился старец. - Верно, там во мне нет нужды.
А Сорвиголов бороду огладил, посмеялся:
- Может, с нами в зеленый лесок потянет?
- Да уж нет, Сорвиголов, от Ермолая никуда, а коли выгонит, тогда у меня одна дорога - к тебе.
- Приходи, только гусли с собой захвати.
- Эк, вспомнил, гусли-то я Олексе отдал. Но я и без струн вас потешать буду.
- Ежели так, рады тебе будем.
И, налив в глиняную кружку пива, Сорвиголов протянул ее старцу.
- А Олексу, слыхивал, князь Даниил в дружину взял.
- Что ж ему горе мыкать да у меня, старца, в поводырях ходить?
Промолчали ватажники, принялись хлебать щи, а Фома, прихватив щепотку капусты, долго жевал ее беззубым ртом. Наконец проглотил, покачал головой:
- Ужели и я когда-то был молодым? Кабатчик сказал:
- Чему сокрушаешься, Фома, ты сегодня старец, мы - завтра.
- То так, все мы гости на земле, а настигнет час - и примет нас Господь в жизнь вечную.
Сорвиголов отложил ложку:
- Однако, Фома, я на этом свете еще погулять хочу.
- Гуляй, молодец, но помни о суде Господнем.
- Мы, Фома, и на этом свете судимы, - добавил другой ватажник. - Здесь над нами суд вершат князья и бояре да их тиуны.
Сорвиголов перебил его:
- Ежели мы до них добираемся, тогда наш суд над ними вершим, по нашей справедливости.
В кабак вошел гридин, и ватажники замолчали, продолжая хлебать щи. Гридин подсел с краю стола, попросил пива, и Ермолай принес ему чашу. Дружинник пил мелкими глотками, косясь на ватажников. Наконец оставил чашу, спросил:
- Откуда и кто такие, молодцы? За всех ответил Сорвиголов:
- Люди мы пришлые, нужду мыкаем, версты меряем от Ростова до Москвы.
- Кхе. - Гридин допил пиво, стукнул чашей. - Тогда ясно, соколы.
Встал и, не проронив больше ни слова, вышел.
Поднялись и ватажники:
- Прощай, Ермолай, спасибо за хлеб-соль, а нам здесь ныне оставаться небезопасно. Ты же, Фома, ежели надумаешь, нас сыщешь.
* * *И еще одна зима минула. С метелями, снеговыми заносами, когда от деревень к городу пробивались по бездорожью. Сани не катились, плыли, глубоко зарываясь в снег. Пока доберется смерд до города на торжище, кони из сил выбивались.
В такую пору торг скудный, а к престольным праздникам, когда накатают дорогу и потянутся в Москву либо в другой город санные обозы с ближних и дальних погостов, шумно делалось. В Москве торговые ряды тянулись вдоль Кремля от переправы и вверх, к площади. Смерды привозили зерно и мед, мясо и птицу, меха и овчину. Расторговавшись, приглядывались к товару, выставленному ремесленниками. Многолюдно было в кузнечном ряду. Смерды приценивались к топорам и пилам, лопатам и серпам. Да мало ли чего требуется в крестьянском хозяйстве. А накупив, заворачивали в ряды, где ленты разложены, а то и на башмаки и сапожки разорялись, покупали подарки дочерям и женам.
