Клиент - Джон Гришем

– Да, тут явное пренебрежение, но нельзя предсказать, что в этой ситуации сделает судья.

– Верно. Поэтому мистер Льюис рассказывает судье о Гронке и его связях с мафией и что он приехал в город, чтобы, как мы считаем, разделаться с мальчишкой. Так или иначе мы добьемся, что мальчишку возьмут под стражу, подальше от его адвоката. От этой стервы.

Фолтригг пришел в возбуждение. Принялся писать что-то в блокноте. Уолли встал и начал задумчиво ходить по библиотеке с таким видом, как будто все сговорились заставить его принять судьбоносное решение.

Труманн мог позволить себе обзывать ее стервой здесь, в Новом Орлеане. Но он помнил о пленке. И был бы счастлив остаться в Новом Орлеане, подальше от нее. Пусть с Реджи в Мемфисе разбирается Мактьюн.

– Вы можете поймать К.О. по телефону? – спросил Фолтригг.

– Надеюсь. – Труманн вытащил из кармана клочок бумаги и принялся давить кнопки на аппарате.

Фолтригг отвел Уолли в угол, подальше от агента.

– Блестящая идея, – сказал Уолли. – Уверен, местный судья в суде по делам несовершеннолетних какой-нибудь старый пердун, который будет слушать К.О. с открытым ртом и сделает все, что тот скажет. Как вы думаете?

Труманн уже поймал мистера Льюиса по телефону. Фолтригг слушал Уолли и следил за ним.

– Возможно, но, несмотря на это, мы быстренько вытащим мальчишку в суд, и я уверен, что он сдастся. Если же нет, он окажется в изоляции, в нашем распоряжении и вдали от своего адвоката. Мне идея нравится.

Так они шептались, пока Труманн беседовал с К.О. Льюисом. Труманн кивнул им, жестом показал, что все в ажуре, и с широкой улыбкой положил трубку.

– Он согласен, – возвестил Труманн гордо. – Ранним рейсом вылетит в Мемфис и встретится с Финном. Там они договорятся с Ордом и все вместе навалятся на судью. – Довольный собой, он направился к ним. – Подумать только. С одной стороны – прокурор США, с другой – К.О.Льюис, а в середине Финк с утра раннего заявляются к судье, не успеет тот прийти в офис. Они быстренько заставят мальчишку разговориться.

Фолтригг коварно улыбнулся. Он обожал эти моменты, когда задействовалась вся сила федерального правительства и обрушивалась на маленьких, ничего не подозревающих людей. Вот так просто, один телефонный звонок, и второй по значимости человек в ФБР выходит на сцену.

– Может получиться, – сказал он своим помощникам.

– Очень даже может получиться.

* * *

Реджи листала толстую книгу в небольшом кабинете над гаражом при свете настольной лампы. Была уже полночь, но ей не спалось, поэтому она и сидела, свернувшись под пледом, и читала книгу под названием “Свидетель, отказавшийся говорить”, которую разыскал Клинт. По сравнению со сводами законов она была довольно тонкой. Но основная мысль не вызывала сомнений: каждый свидетель обязан давать показания и помогать властям в расследовании преступления. Свидетель не может отказаться давать показания на том основании, что его жизни грозит опасность. Большинство случаев, описанных в книге, касалось организованной преступности. Создавалось впечатление, что мафии не нравились люди, выкладывающие все полиции, и она частенько угрожала их женам и детям. Неоднократно Верховный суд посылал жен и детей ко всем чертям. Свидетель должен говорить.

В какой-то момент в недалеком будущем Марка тоже заставят говорить. Фолтригг может обязать его предстать перед Большим жюри в Новом Орлеане. Разумеется, она тоже сможет присутствовать. Если Марк откажется говорить перед Большим жюри, быстро будет назначено слушание, и судья, ведущий дело, прикажет Марку отвечать на вопросы Фолтригга. Если он снова откажется, реакция суда будет суровой. Ни один судья не потерпит, чтобы его не слушались, а федеральные судьи особенно остро реагируют на подобное непослушание.

Есть разные места, куда можно засунуть одиннадцатилетнего ребенка, не угодившего Системе. На данный момент по меньшей мере двадцать ее клиентов разбросаны по разным заведениям в разных концах штата Теннесси. Старшему – шестнадцать. Все живут за высоким забором и под охраной. Раньше такие заведения называли трудовыми колониями, теперь – воспитательными учреждениями.

Если ему прикажут говорить, Марк обязательно взглянет на нее. И именно это не давало ей уснуть. Посоветовать ему открыть, где спрятан труп сенатора Бойетта, значило поставить под угрозу его безопасность. Равно как и его матери с братом. Не те они люди, чтобы мгновенно сняться с места. Рикки еще долгое время должен находиться в больнице. Любые меры в соответствии с программой защиты свидетелей придется отложить до его выздоровления. Дайанна будет изображать собой подсадную утку, если такая идея придет в голову Мальданно.

Было бы правильным, этичным и нравственным посоветовать ему все рассказать. И проще всего. Но вдруг с ним случится беда? Он на нее укажет пальцем. А если пострадают Рикки или Дайанна? Опять же она, адвокат, будет виновата.

Плохо иметь дело с детьми. Ты должен быть больше, чем просто юристом. Со взрослыми вы просто выкладываете все “за” и “против” каждого варианта. Вы советуете то или это. Вы слегка предсказываете, но не слишком. Потом говорите взрослому клиенту, что пришла пора решать, и на минутку выходите из комнаты. Вернувшись, вы получаете решение и дальше действуете в соответствии с ним. Совсем иначе с детьми. Им не понять мудрой адвокатской тактики. Их надо обнять и решить за них. Они напуганы и ищут друзей.

Ей пришлось стольких держать за руку в зале суда. И утереть столь много слез!

Она представила себе эту сцену: огромный пустой зал федерального суда в Новом Орлеане, двери заперты, возле них два охранника; Марк на месте для свидетелей; Фолтригг во всем блеске, свободно чувствующий себя на родной территории; судья в черной мантии. Он деликатен и, по всей вероятности, ненавидит Фолтригга, с которым вынужден постоянно иметь дело. Он, судья, спрашивает Марка, действительно ли тот отказался отвечать на вопросы перед Большим жюри, собиравшимся в это же утро в зале неподалёку. Марк, глядя вверх на Его Честь, отвечает утвердительно. “Каков был первый вопрос”, – спрашивает судья Фолтригга. Тот вскакивает на ноги со своим блокнотом, весь надутый от важности, как будто зал полон телекамер и фотоаппаратов. “Я спросил его, Ваша Честь, сказал ли ему Джером Клиффорд до самоубийства что-нибудь о теле сенатора Бойетта. И он отказался отвечать. Ваша Честь. Тогда я спросил его: не говорил ли ему Клиффорд, где спрятано тело сенатора Бойетта? И он снова отказался отвечать. Ваша Честь”. Тогда судья наклоняется поближе к Марку. Без улыбки. Марк смотрит на своего адвоката. “Почему ты не ответил на эти вопросы?” – спрашивает судья. “Потому что не хочу”, – отвечает Марк, что, в общем-то, довольно смешно. Но никто даже не улыбается.

“Что ж, – говорит судья, – я приказываю тебе ответить на эти вопросы перед Большим жюри. Ты понял меня, Марк? Я приказываю тебе вернуться в комнату, где заседает Большое жюри, и ответить на все вопросы мистера Фолтригга, ты понял, Марк?” Марк молчит и стоит неподвижно. Он не сводит глаз со своего адвоката, которой доверял и которая сейчас сидит в тридцати футах от него. “Что, если я не отвечу на эти вопросы?” – спрашивает он наконец, и это выводит судью из себя. “У тебя нет выбора, молодой человек. Раз я приказал, ты должен отвечать”. “А если я не буду?” – в ужасе спрашивает Марк. “Что ж, тогда я обвиню тебя в пренебрежении к суду и, возможно, упрячу тебя в тюрьму, пока ты не передумаешь. На долгое время”, – ворчит судья.

Кошка потерлась о стул и напугала ее. Сцена суда исчезла. Она закрыла книгу и подошла к окну. Лучше всего было посоветовать Марку соврать. Соврать один раз. В критический момент объяснить, что Джером Клиффорд не говорил ничего о Бойде Бойетте. Он свихнулся, был пьян и не в себе и ничего путного не говорил. Кто может доказать обратное?

А Марк умел врать отменно.

* * *

Он проснулся в незнакомой комнате на мягком матрасе под тяжелой грудой одеял. Тусклый свет лампы пробивался из коридора через приоткрытую дверь. Его потрепанные кроссовки стояли на стуле у двери, но остальная одежда была на нем. Марк сдвинул одеяла на ноги, и кровать заскрипела. Он уставился на потолок и смутно припомнил, что сюда его привели Реджи и мамаша Лав. Потом он вспомнил качели и чувство усталости.

Он медленно опустил ноги с кровати и сел на краю. Он помнил, как его с трудом вели по лестнице. Ситуация прояснялась. Он сел на стул и зашнуровал кроссовки. Половицы деревянного пола заскрипели, когда он пошел к двери и открыл ее. В холле было тихо. В него выходили еще три двери, но все были закрыты. Он прошел к лестнице и на цыпочках, не спеша, спустился вниз.

Его внимание привлек свет на кухне, и он пошел быстрее. Часы на стене показывали два двадцать. Он вспомнил, что Реджи в доме не живет, у нее квартира над гаражом. Мамаша Лав скорее всего крепко спит наверху. Потому он перестал красться, а прошел через холл, открыл парадную дверь и вышел на террасу, где увидел качели. Было прохладно и темно, хоть глаз выколи.