Тысяча сияющих солнц - Халед Хоссейни

— Тут кормят, — чуть не плакала Лейла, радуясь, что под буркой не видно лица. — Тебе тут не будет голодно. У них есть рис, хлеб и вода и, может быть, даже фрукты.

— Но ты будешь далеко. И Хала Мариам тоже.

— Я буду приходить к тебе, — повторила Лейла. — Каждый день. Посмотри на меня. Я твоя мать. Я буду приходить к тебе, чего бы это ни стоило.

Директор приюта, плешивый сутулый человек с добрым лицом, носил тюбетейку и глядел на мир через очки с треснувшим стеклышком. Звали его Заман.

По дороге в кабинет он спросил у женщин, как их зовут, как имя дочки, сколько ей лет. В коридоре было темно, грязные босоногие дети расступались перед ними. Головы у большинства были бритые. Свитера с обтерханными рукавами, продранные на коленях штаны, заклеенные изолентой куртки, запах хозяйственного мыла и талька, мочи и испражнений...

Лейле стало страшно за Азизу.

А у той наконец полились слезы.

Промелькнул за окном заросший сорняками двор: шаткие скрипучие качели, старые автомобильные покрышки, сдувшийся мяч под кривобокой баскетбольной корзиной без сетки. Они шли мимо комнат без мебели, с окнами, занавешенными пластиковыми полотнищами. Крошечный мальчишка вывернул из толпы, вцепился в Лейлу, попробовал забраться к ней на руки. Уборщик, вытиравший с пола лужу, отложил в сторону щетку и подхватил малыша.

С сиротами Заман был мягок и прост. Одного потреплет по плечу, погладит по голове, другому скажет ласковое словечко. Дети так и ластились к нему.

Директор провел посетителей в свой кабинет. Заваленный бумагами допотопный письменный стол и три складных стула — вот и вся обстановка.

— У вас гератский выговор, — сказал Заман Мариам. — Мой двоюродный брат когда-то жил в Герате.

Глубокая усталость чувствовалась в его скупых движениях, слабая улыбка не скрывала постоянной уязвленности и горечи.

— Он был стеклодувом, — продолжал Заман, — изготавливал замечательных нефритово-зеленых лебедей. На солнце стекло мерцало, словно внутрь были вплавлены драгоценные камни. Давно вы из Герата?

— Очень давно, — отозвалась Мариам.

— Я-то сам из Кандагара. Бывали когда-нибудь в Кандагаре, хамшира? Нет? Как там красиво, какие сады! А виноград! При одном воспоминании слюнки текут.

Дети толпились у дверей кабинета, заглядывали внутрь. Заман мягко шикнул на них.

— Я и сам люблю Герат. Город художников и писателей, суфиев и мистиков. Знаете старую шутку: тут шагу нельзя ступить, чтобы ненароком не пнуть в зад какого-нибудь поэта.

Азиза, стоящая рядом с Лейлой, всхлипнула.

Заман сделал круглые глаза:

— Ты что это вдруг? Плакать не надо. Тебе у нас будет весело, малышка. Тяжело кажется только поначалу. Улыбнись-ка. Ну вот. А то я уж думал, придется кукарекать или кричать по-ослиному, чтобы тебя рассмешить. Вон ты какая миленькая.

Он позвал уборщика и велел присмотреть пока за Азизой. Девочка уцепилась за Мариам.

— Мы собираемся поговорить, — сказала Лейла. — Я сейчас приду. Ладно?

— Давай-ка выйдем на минутку, Азиза-джо, — мягко произнесла Мариам. — У мамы будет разговор с Кэкой Заманом. Идем-ка.

Оставшись с Лейлой наедине, Заман спросил, в каком году девочка родилась, чем болела, кто ее отец. Странное чувство охватило Лейлу при ответе на последний вопрос: ведь ее ложь на самом деле была правдой.

По лицу Замана было не понять, верит он ей или нет.

— Мы в нашем детском доме всегда принимаем слова матерей за чистую монету, — сказал он, — и не унижаемся до проверок. Если женщина говорит: муж умер и мне нечем кормить детей, — значит, так оно и есть.

Лейла разрыдалась.

Директор бросил ручку на стол.

— Мне так стыдно, — пролепетала Лейла, прижимая кулачок ко рту.

— Посмотрите на меня.

Лейла подняла глаза.

— Вы тут ни при чем. Слышите? Тут нет вашей вины. Вся ответственность падает на этих дикарей. Мне стыдно за то, что я тоже пуштун. Они опозорили мой народ. Вы не одна такая, сестра. К нам все время приходят матери вроде вас, все время, и жалуются, что им нечем кормить детей, потому что талибы запретили им выходить из дома и не разрешают работать. Так что не вините себя. — Заман наклонился к ней поближе: — Я все понимаю.

Лейла вытерла глаза краешком бурки.

— Что касается моего детского дома, — вздохнул Заман, — сами видите, в каком он состоянии. Денег ни на что не хватает, и мы вынуждены вечно изворачиваться. От талибов мы не получаем почти ничего. Но делаем, что можем. Аллах милостив, милосерден, и питает, кого пожелает, без счета. Азиза будет сыта и одета. Это я вам обещаю.

Лейла закивала.

— Вот и ладно,— дружески улыбнулся Заман. — Только не надо плакать. Не годится, чтобы она видела вас в слезах.

— Да благословит вас Господь, брат, — всхлипнула Лейла.

Но когда пришла пора прощаться, все пошло насмарку. Этого-то Лейла и опасалась.

Азиза впала в отчаяние.

Ее пронзительные крики долго еще слышались Лейле, страшные картины так и маячили перед глазами. Вот Азиза вырывается из тонких мозолистых рук Замана и вцепляется в мать, да так, что не оторвешь, вот Заман хватает Азизу в охапку и быстро уносит за угол, вот Лейла с опущенной головой бежит по коридору к выходу, пытаясь сдержать рыдания...

— Я чувствую ее запах, — призналась Лейла Мариам, когда они уже пришли домой. — Она так пахнет, когда спит. А ты не чувствуешь?

— Ой, Лейла-джо, — тяжко вздохнула Мариам, — лучше перестань. Не надо думать об этом. Хорошего-то все равно ничего не придумаешь.

Поначалу Рашид провожал их — Лейлу, Мариам и Залмая — до приюта и обратно. Конечно, своим мрачным видом и ворчанием он изо всех сил старался дать понять, какое одолжение делает.

— Я уже немолод, — гудел он, — у меня ноги больные. Тебе, Лейла, дай волю, ты бы меня в землю втоптала. Только не выйдет у тебя. Выкуси.

За два дома до приюта Рашид останавливался и предупреждал, что ждет не больше пятнадцати минут.

— На минуту опоздаете — пойдете назад одни.

Как Лейла ни настаивала, ни упрашивала, ни увещевала, Рашид стоял на своем. Свидания получались — короче некуда.

Мариам тоже очень скучала по Азизе, только, по обыкновению, не жаловалась, помалкивала. А вот Залмай спрашивал про сестру каждый день и молчать не собирался. Такой скандал закатит, такой рев поднимет — только держись.

Порой Рашид останавливался на полпути, ссылался на боль в ноге и поворачивал домой. Никакой хромоты при этом заметно не было. А то его ни с того ни с сего начинала одолевать одышка.

— У меня точно что-то с легкими, Лейла, — говорил он, закуривая. — Сегодня мне не дойти. Может, завтра полегчает.

Лейла чуть не плакала от возмущения и бессильной ярости.

И вот в один прекрасный день Рашид объявил Лейле, что больше с ней никуда не пойдет.

— Я и так день-деньской ношусь по городу в поисках работы. Устаю ужасно.

— Тогда я пойду одна, — взорвалась Лейла. — Тебе меня не удержать. Слышишь? Можешь меня побить, но Азизу я не брошу.

— Делай как знаешь. Только мимо талибов тебе не прошмыгнуть. Я тебя предупредил.

— Я с тобой, — вызвалась Мариам.

Но Лейла была против:

— Сиди лучше дома с Залмаем. Если нас втроем остановят... Не хочу, чтобы он видел.

Теперь Лейлу больше всего занимало, как пробраться к Азизе незамеченной. Поди, попробуй. Начнешь переходить улицу — а талибы тут как тут. «Как зовут? Куда идешь? Почему одна? А муж где? А ну поворачивай оглобли!» Если дело ограничивалось головомойкой или пинком под зад, считай, повезло. А то ведь всякое бывало. Дубинки, розги, кнуты. Или просто кулаки.

Однажды молодой талиб отлупил Лейлу антенной от радиоприемника. И присовокупил:

— Попадешься мне еще раз, бить буду, пока молоко матери из костей не выступит!

Дома пришлось лежать на животе и шипеть от боли, пока Мариам делала примочки, — вся спина и бедра оказались исполосованы. Но обычно Лейла так легко не сдавалась. Сделает вид, что направилась домой, а сама улучит минутку — и в переулок. Случалось, ее ловили и допрашивали по три-четыре раза на дню. Случалось, в ход вновь и вновь шли кнуты и антенны. И несолоно хлебавши — домой.

Жизнь научила: отправляясь теперь к дочке, Лейла старалась натянуть на себя побольше, даже в жару. Два-три свитера под бурку — и уже не так больно.

Но игра стоила свеч. Если получалось ускользнуть от талибов, Лейла проводила с Азизой целые часы. Они усаживались во дворе рядом с качелями (вокруг гомонили другие ребятишки, к кому пришли мамы) и разговаривали. Азиза рассказывала, что они последнее время проходили.

Оказывается, Кэка Заман каждый день обязательно давал им уроки, в основном чтения и письма. Но иногда это была география, иногда — природоведение, иногда — что-то еще.

— Только нам приходится задергивать занавески, чтобы талибы не увидели. У Кэки Замана уже заранее приготовлены спицы и клубки шерсти. Мы тогда прячем книжки — и за вязание.