Личная ведьма для инквизитора (СИ) - Либрем Альма

Дети, жавшиеся к своей бабушке, выглядели как-то совсем жалко. Я не чувствовал их магию; по большей мере они были практически пустые, способные на не слишком серьезное колдовство. А вот сама фрау Аденауэр с трудом сдерживала клокочущую внутри её тела силу. Она была могущественна, даже больше чем могущественна, и, что самое главное, отлично умела управлять собственным даром.

Да, мама не зря у неё училась. Эта женщина могла передать немало знаний.

Я понимал, что, возможно, следовало вмешаться, развести их по разным комнатам, встать между матерью и бабушкой своей невесты, но оставался стоять на месте. Как будто чувствовал, что, возможно, буду лишним в этой безмолвной беседе. Женщины как будто продолжали драться, вот так, взглядами. Они должны были выяснить ответы на все вопросы, определиться, что когда-то стало причиной трагедии.

Моя мать боялась инквизиции и ненавидела её. Я не верил в то, что она, тем более, из-за элементарной жадности, могла бы так просто кого-то предать. Тем более, новорожденного ребенка! Она сама была ведьмой, вышла замуж за колдуна, да и я пользовался чарами с самого рождения!

Нет, это была не мама…

— Я никогда, — прошептала Лина, — никогда бы не стала этого делать. Да когда я приехала, я увидела только пустой дом. Мне сказали, что ты уехала. Передала дар своей внучке, имя которой скрыла от всего мира, чтобы случайно на вас не вышли инквизиторы. Я пыталась вас найти, но только находила подтверждение того, что ты нарушила свой ведьминский долг и предала меня, свою ученицу! Инквизиция? Да ведь я желала своему сыну счастья, а не собиралась отдать его, когда у меня закончатся ведьмы, жизнь которых я смогу обменять на свою!

— Так значит, это сделала не ты…

Маргрет казалась шокированной.

Женщины смотрели друг на друга, как будто впервые видели.

— Конечно, не я! — подтвердила моя мать, мигом растеряв всю серьёзность, всю жестокость. От ненависти, плескавшейся в её взгляде, не осталось и следа.

— Но кто тогда? — прошептала Маргрет. — Ведь я никому никогда не рассказывала о своем даре. Клиенты никогда не видели меня, они приходили в другое место. Я умела хранить свой секрет!

Гера резко помрачнела.

— Мама…

— Твоя мать, конечно, спала и спит с кем попало, — недовольно ответила фрау Аденауэр, — но она не настолько дура, чтобы подвести саму себя к инквизиторскому костру!

— Нет, — покачала головой Гера. — Она не настолько глупа. Но ведь все её любовники знали о том, что она одарена! Вспомни, сколько раз мы переезжали из-за того, что она со скандалом ссорилась с очередным своим мужчиной…

Гертруда даже не боялась того, что это слушал бесконечный выводок её братьев и сестер. Впрочем, судя по тому, как они с пониманием смотрели то на сестру, то на бабушку, им было прекрасно известно, как дети появляются на свет и почему с их мамой не всё в порядке.

— Может быть, — подала голос Гера, — когда она была с маркграфом, что-то пошло не так? Кто-то узнал? Тут ведь были слуги… Я не знаю…

— Зато я знаю, — прервал её я.

К сожалению, маркграф фон Ройсс уже успел однажды разочаровать меня. Слишком сильно разочаровать, чтобы я теперь хоть с минимальным позитивом смотрел на его безвременно почившую личность.

— Я знаю, — нехотя произнес я ещё раз, — кто случайно ляпнул инквизиторам о вашей семье. Это был твой отец, Гера. Маркграф фон Ройсс.

Глава двадцать третья. Гертруда

— И пирог! — радостно провозгласила бабушка, щелчком пальцев отправляя огромное блюдо ровно на середину стола.

Мои братья и сестры, явно не особенно балуемые выпечкой в любых других условиях, радостно загалдели и потянулись вилками к пирогу. Бабушка хмыкнула, довольная тем, что её произведение кулинарного искусства пользуется таким успехом, и сделала какой-то невероятно закрученный пасс рукой, означавший, что сейчас пирог сам разрежется на порционные кусочки, и они приземлятся на тарелку каждому из нас.

Я впервые за долгое время чувствовала себя настолько в семье. Мы с Людвигом всё ещё сидели по разные стороны стола, оставив место во главе для покойного маркграфа фон Ройсса, но его кресло, совершенно пристыженное и, кажется, осознающее свои ошибки, это место занимать не спешило.

Или, может быть, папеньку не слишком радовала перспектива сидеть за одним столом с другими детьми своей любовницы, теми, которых она родила уже не от него.

Я не собиралась интересоваться его мнением по этому поводу. В конце концов, кресло никогда не было разговорчивым, а теперь, хмурясь, то и дело ходило из угла в угол и даже покидало обеденный зал через дверь. Вот и сейчас, в очередной раз возмутившись шумом, производимым гостившими уже третий день в доме детьми, оно недовольно проковыляло мимо стола.

Какова была реакция? Не могу сказать, что кто-то горел особенным желанием остановить кресло или хотя бы окликнул его. Возможно, это попытался сделать пятилетний Марк, но швыряться яблоком — это точно не лучшая идея и способ уговаривания какого-нибудь маркграфа остаться. По крайней мере, кресло издало недовольное фырканье и уверенно заковыляло прочь, ещё быстрее перебирая ногами.

— Иди-иди! — крикнула ему вслед бабушка. — Мерзопакостный предатель! Чтоб тебе твою обивку покорежило где-нибудь по дороге!

Лина в ответ расхохоталась. Сейчас, когда она больше не собиралась проклинать весь мой род и не испытывала особой ненависти к бабушке — точнее, вообще не испытывала её, — женщина в один миг избавилась от маски стервы и вела себя, как обыкновенная любящая мать. По крайней мере, наблюдать за её общением с Людвигом было очень приятно. То, как он помогал матери сесть, то, как она поправляла ему воротник рубашки, будто мальчишке, и гладила по щеке…

Это не отменяло того факта, что Людвиг обещал отправить маму домой сразу же после свадьбы. Вообще-то, женщина собиралась погостить сначала у моей бабушки, восстановить процесс обучения, а потом уже ехать к себе, но меня мало интересовали подробности. На самом деле, я так предвкушала эти несколько дней наедине друг с другом, которые обязательно будут у нас после свадьбы, что даже не вникала, о чём там болтали родственники.

— А вот с браслетом, — бабушка ни с того ни с сего поймала меня за запястье, — ваш священнослужитель верно придумал! В древние времена именно так всех и венчали! Это сейчас взяли дурацкую моду задавать четырнадцать никому не нужных вопросов, а когда-то надо было действительно любить друг друга, чтобы преодолеть все преграды!

— Да, — подхватила Лина. — Уж мы-то с моим мужем-эгоистом точно не прошли бы эти испытания. Он бы сдался ещё на платье от фрау Эдвины!

— Да? Ну что ж, хорошо, что твой сын совершенно не похож на твоего мужа, — расхохоталась бабушка. — По крайней мере, моя внучка будет завтра блистать в самом лучшем платье во всей округе! И эти её подружки, которые пытались посягнуть на её счастье, просто языки проглотят от зависти!

— Ну ба! — возмутилась я. — Ты что, хочешь, чтобы у меня была не свадьба, а день катастроф? Сгорит на папе-кресле обивка, Барбара и Иоганна языки проглотят… Какие ещё бедствия ты хочешь предсказать?

— Ай! — отмахнулась Маргрет. — Ничего ты не понимаешь, Гера! У вас осталось всего одно испытание! Какая разница, кто и что проглотит на свадьбе, если жених и невеста доказали, что любят друг друга!

— А какая красивая традиция, — протянула Лина, — что последняя бусина не побелеет, пока оба не дойдут до алтаря!

— Да? — удивилась я. — Никогда даже не знала о таком…

— И я не слышал, — кивнул Людвиг, посматривая на свой браслет.

— Да что вы, молодежь! Последний день, он ведь обычно самый трудный! Покачала головой женщина. — Так что… Смотрите, не убегите друг от друга!

— Не убежим, — мы с Людвигом переглянулись. — Каков смысл?

Смысла и вправду не было. Я чувствовала себя самой счастливой и самой влюбленной девушкой на свете, которая по праву была без ума от собственного жениха. Нас с ним столько всего связало за эти четырнадцать дней, что просто не перечесть даже!