Молодость с нами - Всеволод Кочетов

От Костиного оклика вскочил и Сомов. Оба они — и Кондрашев и Сомов — стояли перед своим начальником испуганные, удрученные, готовые на все, лишь бы было не так, а по-другому, как полагается. Костя видел это. Он вспомнил, как во всех случаях его собственных промахов с ним разговаривали его начальники — и подполковник Сагайдачный и капитан Изотов.

— Эх, Сомов! — сказал он. — Вам бы на печи сидеть с молодухой да мечтам предаваться. Чудесное занятие для пограничника!

— Виноват, товарищ лейтенант! На природу загляделся, родные места вспомнил.

— Не ожидал от вас, Сомов, не ожидал, — продолжал Костя, стараясь говорить таким же ровным и сухим тоном, каким когда-то разговаривал с ним самим подполковник Сагайдачный. — Наоборот, я надеялся, что вы еще и Кондрашева поучите. Так и в наряд вас назначили: самостоятельный пограничник товарищ Сомов и с ним молодой пограничник товарищ Кондрашев. Что же вы, товарищ. Кондрашев, клюковки захотели? А представьте, что бы получилось, если бы на вас, на этакого босого молодца, вроде как пляжника с крымского курорта, да на заснувшего Сомова нарушители вышли, диверсанты. Разве вы в таком состоянии выполнили бы как надо свой долг по охране государственной границы Советского Союза?

— Да мы бы, товарищ лейтенант… — загорячился Кондрашев.

Костя понимал, что Кондрашеву в эти минуты очень стыдно, и поэтому считал, что щадить его не надо — надо на эту рану сыпать соли как можно больше.

— Поздно «мы бы»! — не дал он закончить Кондрашеву. — Поздно, товарищ пограничник. Вы бы глупо и зря погибли. Не как герои, а как шляпы. Надеть сапоги! — приказал он. — Привести себя обоим в должный порядок и продолжать нести службу!

Ефрейтор Козлов, который сопровождал Костю, когда они отошли подальше, сказал:

— Будут теперь переживать ребята. Не хотел бы я быть на их месте.

— Я тоже, — сказал Костя.

Выйдя к железной дороге, к полосатым шлагбаумам, возле которых обычно происходила передача международных поездов, Костя увидел на полотне группу людей, узнал среди них капитана Изотова и подполковника Сагайдачного. Он знал, что Сагайдачный приехал сюда, чтобы принимать какой-то пакет от пограничного комиссара соседней страны.

Костя подошел к группе пограничников, поздоровался. Вместе с ними он двинулся к шлагбауму, к которому с той стороны направлялась группа военных. Подполковник Сагайдачный и пограничный комиссар той стороны сошлись на нейтральной полосе меж двумя поднятыми шлагбаумами, козырнули друг другу, и Сагайдачный принял большой конверт с гербами и печатями.

Сагайдачный и пограничный комиссар той стороны снова козырнули друг другу и разошлись. Шлагбаумы опустились.

Костя впервые присутствовал при подобной церемонии. Ему было очень интересно и очень хотелось знать, что скрывается в этом конверте, о чем там пишут из-за границы. Он тихонько сказал об этом Изотову. А Изотов сказал громко:

— Ну что ж, товарищ подполковник нам, наверно, скажет, что там, если нет особых секретов.

На заставе конверт вскрыли, и Сагайдачный прочел:

— Ко мне вчера вечером обратилась сельская жительница такая-то с заявлением о том, что во время полоскания белья на речке такой-то у нее уплыли кальсоны ее мужа. При визуальном обследовании местности выяснено нашей стороной, что указанная часть туалета мужа сельской жительницы такой-то зацепилась за корни прибрежного дерева на вашей стороне в районе пограничного знака номер такой-то. Частную собственность мужа, сельской жительницы такой-то просим… и так далее. Возвратите, в общем.

— Где эти подштанники? — сказал Изотов Косте. — Кто видел, кто знает?

В казарме нашли рядового Федюшкина, который сказал:

— Верно, чего-то такое в воде болтается, розовое.

— Что ж ты, брат, — пожурил его Сагайдачный, — видишь, что болтается, а не докладываешь?

— Да ведь тряпка.

— Тряпки разные бывают. На границе нет тряпок, на границе всё — предметы, одни непосторонние, а другие посторонние. О посторонних надо немедленно докладывать.

— Есть, товарищ подполковник, слушаюсь!

— Доставить розовые подштанники сюда! — приказал Изотов.

Пока их разыскивали, Сагайдачный говорил Изотову и Косте:

— Учтите, что, может быть, так проверяют нашу бдительность. За этой тряпкой может приплыть нечто и более существенное. Надо смотреть зорче, товарищи.

Вечером у шлагбаумов состоялась передача на ту сторону частной собственности сельской жительницы такой-то. К шлагбаумам послали старшину Лазарева. В порядке воинской дисциплины он нес розовые подштанники на палке, вперекидку, далеко отставив руку.

Была бы жива Елена Сергеевна, Костя, конечно же, написал бы ей и о том, как его проверили бывалые пограничники; и об этой истории с тряпкой, приплывшей из-за границы, написал бы в юмористическом духе. Но Елены Сергеевны, мамы, нет…

Он представил себе отца, занятого институтскими делами, сердитую Ольгу, — и вместо того чтобы сесть за письмо, позвонил на почту и попросил принять телеграмму в долг. Получилось очень коротко:

«Жив здоров приветом Костя».

Павла Петровича с Баклановым вызвали в Москву, в министерство. Пришлось делать длиннейшие объяснения к изменениям в тематическом плане. Изменения утвердили. Утвердили тему, предложенную Ратниковым. Министр сказал, что мысль очень интересная, это правильно, что создается группа, надо поставить работу так, чтобы в конце концов были подготовлены рекомендации для всех металлургических заводов.

С группой по теме Бакланова произошло осложнение. Павлу Петровичу и Бакланову было сказано, чтобы они побыли в Москве еще денька два-три. Лицо министра приняло при этом совершенно непроницаемое выражение. «Погуляйте, погуляйте. Вот так», — сказал он.

Директор института и его заместитель, конечно, не гуляли. В Москву попадешь — дела тебе там найдется столько, что к вечеру ноги гудят, валишься на постель в гостиничном номере, даже шевельнуться трудно. В эти дни составили и согласовали в министерстве список крупнейших заводов страны, с которыми предстояло заключить долголетние договоры на совместную разработку наиболее важных, актуальных тем; Павел Петрович это особо подчеркивал в тексте договора, который они составили с Баклановым: именно долголетние, именно совместная разработка и непременное включение в рабочую группу инженерно-технических работников из заводских цехов и лабораторий.

В эти дни побывали в институте Академии наук, который занимается проблемами металлургии, познакомились с новыми работами; Бакланов исписал там довольно толстую тетрадь в коленкоровом переплете. Павел Петрович поразился скоростью его письма. «Это же стенография, Павел Петрович, — объяснил Бакланов. — Изучал на досуге. С одной стороны очень удобно. Но есть и крупнейший недостаток. Если сразу не расшифровать, потом ничего не понять. А далеко не всегда захочется сразу сесть за эту крючкопись. К счастью, расшифровкой моих записей занимается жена».

На четвертый день ожидания их снова пригласили к министру, и министр не без торжественности объявил им, что один из заводов страны по заданию правительства разрабатывает конструкцию мощнейшей паровой турбины, которая будет рассчитана на давление пара до двухсот атмосфер, на температуру более чем в шестьсот градусов по Цельсию, то есть на такую температуру, когда металл уже светится. Строителей этой турбины надо обеспечить сталью большой жаропрочности. Сделать это должны они, коллектив научных работников института металлов.

— Работа над жаропрочной сталью утверждена правительством, — сказал министр, вставая из-за стола. — Это для вас правительственное задание. Поздравляю, товарищ Колосов и товарищ Бакланов.

Из кабинета министра вышли возбужденные.

В коридоре Павел Петрович сказал, что, собственно говоря, поздравлять надо прежде всего Бакланова, и он это делает с особенным удовольствием. Вот ведь как замечательно получилось: тема, которая была в институте чуть ли не второстепенной, выросла в государственно важное дело.

— Жизнь! — сказал он весело, вспомнив их недавний разговор о диалектике борьбы нового со старым.

Оба засмеялись.

На радостях Павел Петрович поставил перед министром еще один очень важный для института вопрос: он попросил, чтобы вот так, среди года, институту отпустили несколько миллионов рублей на достройку начатого еще до войны жилого дома для научных сотрудников. Дом перед войной был доведен до второго этажа и заброшен. Ни один из руководителей института им впоследствии не интересовался, все считали, что проект его устарел, фундамент ослаб, кирпичная кладка размокла. Оказалось иначе. Оказалось, что проект требует самой незначительной переработки, и то касающейся внутренних помещений, что фундамент сложен отлично и выстоит сотни лет, что кладка тоже достаточно прочна, надо лишь убрать несколько верхних рядов кирпича, действительно пострадавших от дождей и морозов.