Бабье лето (сборник) - Мария Метлицкая

В тот год с Сокола уехали родители – отцу на заводе дали трешку в хрущобе в Черемушках. Мать все плакала и гладила стены руками: «Дожила я до своей квартиры наконец». Зинка тогда им достала румынскую полированную стенку и цветной телевизор.

Сами они выбрались из коммуналки через два года – тогда у них уже была Кристинка. Купили однушку кооперативную в Кунцеве на первом этаже. Выбирать тогда не приходилось – брали, что давали. И были счастливы.

– Видишь, уже ближе к Кутузовскому, – смеялась Зинка.

Тогда же и устроила она его в посольство, в гараж, автослесарем. С зарплатой, о которой он и мечтать не смел. Таню он тогда почти не вспоминал. Почти. В общем, жизнь налаживалась.

Однажды, правда, сорвался – напился. Это после встречи с Ленкой Костиной, бывшей одноклассницей. Встретились случайно на улице у старого цирка – он тогда билеты дочке покупал. Ленка без устали молотила языком – все про всех. Он слушал и кивал. Про всех спрашивал. Про всех, но не про Таню. Ленка сама тогда сказала:

– А больше тебя никто не интересует?

Он смутился и пожал плечами.

– Танька твоя замуж вышла, мальчика родила. Но что-то у нее не сложилось, с мужем разошлась вроде. Хотя точно я не знаю. Мы тут на пятилетие окончания школы собираемся. Придешь?

Он сказал:

– Не знаю.

Хотя знал точно, что не придет.

В лихие 90-е Зинка стала ездить в Грецию, возить шубы. Сначала держала прилавок в «Луже». Потом открыла один магазин, дальше – второй. Третий был уже на Тишинке – круче места не найдешь. Сплошной пафос. И цены! Зинка стала суше, жестче – бизнес диктовал свои условия. Стала очень за собой следить. Видела, что расползается, теряет свою красоту и свежесть. Бесконечные фитнесы, косметологи, пластика, массажи. Без конца и края диеты, инструкторы, пилатес, шейпинг. Накачивала губы, впрыскивала ботокс. Сделала себе грудь – он увидел и засмеялся:

– Купили в магазине резиновую Зину.

Она тогда обиделась – для него ведь старалась.

А он не поправился ни на грамм, только возмужал, окреп. Вошел в самый благодатный возраст для мужика. Волос не растерял, веса не набрал. Словом, не мужик, а сплошное переживание: девки молодые, совсем сикушки, с ним кокетничали без устали – продавщицы, официантки, массажистки. Зинка это видела, и сердце обрывалось – уведут мужика. Вон сколько их подросло – чуть старше дочки, а все туда же. Он и вправду стал погуливать, правда, ума хватало – все делал тихо, шито-крыто. Зачем семью травмировать? Один раз, правда, увлекся не на шутку. Закрутил романец со своим зубным врачом. Закрутил сильно, лихо. Вроде как влюбился. Даже в какую-то минуту слабости предложил ей совместное проживание. Она была тоже замужем, и очень неплохо. Рассмеялась ему в ответ:

– Что ты, Андрюш, зачем? Ведь все одно и то же будет. Ты уж мне поверь.

Умная была девка. Хваткая. Чем-то на Зинку похожа. Не внешне, нет. Беленькая такая, глазки голубые, ножки – все как надо. С виду – девочка-ромашка. А внутри – металл, железо. Вот этим на Зинку и была похожа. Через полгода они расстались. Ушел он. Перегорел. Потом были еще девочки – одна краше другой. Продавщицы, парикмахерши, модельки. Была даже одна актрисулька. Сейчас вовсю в сериалах мелькает. Но чтобы кто-то зацепил – нет. Что вы, о чем? Так, цветы – кольцо, кабак – койка. Все по схеме. Грамотно. С женой отношения были спокойные, ровные. Лучшие друзья. Кстати, тогда, в 90-е, он открыл свой первый автосервис. Купил первый джип. Радовался как ребенок. В конце 90-х они с Зинкой купили квартиру на Кутузовском с видом на Москву-реку. Зинка развернулась там вовсю. Выписывали мебель из Италии, мраморные полы, колонны. В доме всегда обед, чистота, глаженые рубашки. Захочешь придраться – не к чему. Дочка растет спокойная, вежливая. Правда, тряпки без меры любит.

– Они сейчас все такие – успокаивала его жена. – А лучше, как мы в детстве? Ни шиша не видели.

Да, балованная. Но это же их прямой родительский долг. Здоровье в порядке, деньги есть. Родители живы. Жена – верный друг и соратник. Нет, не ошибся он в ней тогда. О чем еще мечтать?

Они сидели в маленьком уютном кафе. Он пил кофе, а Таня – пиво, маленькими, частыми глотками, вкусно облизывая губы. Тихо гудел кондиционер. Она раскраснелась, расслабилась – и стала хорошенькой и юной. «Впрочем, она навсегда останется девочкой, не обабится, – подумал он. – Такая природа». Она рассказывала ему о себе: первый брак оказался неудачным – оно и понятно – студенческий. Родила сына, тяжело родила – у мальчика было много проблем. Еле вытянули с бабкой и матерью. Муж не выдержал трудностей и сбежал. Похоронили бабушку, отца. Стала слепнуть мать. Надо было работать – оставаться свободным художником оказалось непозволительной роскошью. Стала преподавать в училище – там тогда платили неплохие деньги. Потом пришлось оттуда уйти – слишком большая загруженность. Перешла в школу. Там уже деньги были смешные. Опять вышла замуж. Вроде бы удачно, но у мужа слабое здоровье – астма, язва. Часто в больницах. Вот и сейчас тоже. Надо держать строгую диету, она и возит туда каждый день супы, каши. Устает, конечно. Еще и мама. Совсем слепая. Но дай бог, чтобы жила. Да, сынок радует – говорят, будущий компьютерный гений. Сейчас в Америке гостит, у отца, телетайпно излагала она. В общем, как в каждой судьбе. И печали, и радости. Поровну.

Он молча кивал. Потом она говорила о том, что им не дают спокойно жить – поселок совсем потерял свое лицо, а это горько. Со всех сторон напирают коттеджи – прежние жильцы землю попродавали. Все противно, конечно, вся эта публика. Вечный запах жареного мяса. Нувориши. К ней без конца подкатывают – продай землю. Дают, правда, огромные деньги, миллионы, на все бы хватило. Она даже один раз почти дрогнула – подумала, что купит домик в Прибалтике, сына отправит учиться за кордон, вылечит за границей мужа. Но потом стало стыдно.

– Ведь родовое гнездо, понимаешь? – сказала она.

Он пожал плечом.

– А содержать этот дом? Ведь поди уже совсем развалюха.

Она обиделась.

– Главное – не стены, а душа. И чтобы там было всем хорошо. Да и как маму можно оттуда увезти? Она этого просто не переживет. Ведь дом строил дед. Только эти людишки достали. Даже угрожать пытались.

– Тань, – сказал он ей, – запиши мой сотовый. У меня есть ребята – быстро их на место поставят. Не подойдут больше. Это я тебе обещаю.

– Правда? – обрадовалась она. – Спасибо, Андрюш. А то мы с ними разговаривать совсем не умеем.

Он кивнул.

– Ну а у тебя что? Как? Какая я нахалка – только о себе и трындычу, – смутилась она.

– Что говорить? Дом, жена, дочь, бизнес. Все путем, Тань. У меня все путем.

– Да уж, – рассмеялась она. – По тебе видно, что все в порядке. Крупными буквами написано.

Он усмехнулся и кивнул.

Она посмотрела на часы:

– Ой, мне же пора маму кормить. Она совсем беспомощная, как ребенок.

Он снова кивнул:

– Я тебя отвезу.

На улице стояла все такая же отчаянная жара. Даже к ночи город не успевал остыть. Они молча доехали до ее дома. Он выключил мотор. Торопиться ему было некуда.

– Чаем напоишь? – спросил он.

Она кивнула. Та же калитка, тот же колокольчик. То же крыльцо. «Ничего не изменилось, – подумал он. – Ничего. Жизнь повернула на триста шестьдесят. Даже этот тихий поселок уже не тот. А здесь все то же. Никаких перемен. Или нет?» Они прошли в дом.

– Иди в гостиную, – велела Таня. – А я – к маме.

В гостиной был тот же розовый абажур, только слегка выгоревший и поблекший. Тот же черный кожаный диван. Так же грустно улыбалась с портрета молодая Танина бабка. Таня чем-то гремела на кухне, потом пошла к матери, и он услышал надтреснутый, старческий требовательный голос и Танино «сейчас, мамочка», и какие-то уговоры, и снова капризы. Через полчаса она к нему вышла.

– Ну что, чай?

Он кивнул. Она опять ушла на кухню и вернулась с подносом. На подносе стояли цветные икеевские керамические чашки, совсем не вписывающиеся в общую картину дома.

– А где же дедовская, с гербом? – спросил он.

– Что ты, она давно приказала долго жить. Сын ее грохнул лет десять назад, – рассмеялась она.

Потом они долго пили чай, он оглядывал знакомые стены и задал, как ему казалось, абсолютно правильный вопрос:

– А картины, Тань? Их же столько! Можно же и продать.

Она поперхнулась, покраснела и ответила ему резко:

– Продать? Что, бабулин портрет продать? Или портрет маленькой мамы? Или эти пионы? Он же их в саду, здесь, писал. И они уже цветут лет шестьдесят. – Она обиженно замолчала.

– Ладно, не заводись. Я, наверное, не прав, – попытался оправдаться он.

– Ты точно не прав, Андрюша, – тихо сказала она. – Я в этом абсолютно уверена.

Потом ему захотелось курить, и они вышли на крыльцо. Он докурил сигарету, раздавил бычок в жестяной консервной банке, приспособленной под пепельницу, и одной рукой притянул ее к себе.

– Не надо, – сказала она.