Антропологические традиции - Марк Абелес

Есть, разумеется, и иностранные антропологи, глубоко вовлеченные в защиту прав коренных народов. Их озабоченность столь же сильна, как и у их бразильских коллег. Однако я хочу отметить, что, в отличие от бразильских этнологов, североамериканские и британские антропологи склонны выбирать один из двух вариантов: они либо остаются в рамках академической работы, а защиту прав человека практикуют (если вообще это делают) лишь в перерывах между профессиональными заботами, либо отказываются от академической карьеры вовсе и посвящают себя целиком правозащитной деятельности.

В Бразилии совмещение академических обязанностей с социальной ответственностью практического свойства не только встречается часто, но и вполне желанно и ожидаемо со стороны антропологического сообщества в целом. Вполне вероятно, что условия академической работы в Бразилии таковы, что предоставляют большую свободу действий, чем антропологическая среда англосаксонского мира. Однако этого вряд ли достаточно, чтобы объяснить суть различия.

Как сформировался этот специфический бразильский этос? Каковы исторические и социальные ингредиенты, которые, сложившись вместе, произвели этот стиль в изучении коренных народов?

Рождение бразильской антропологии обычно усматривают в корнях движения за модернизацию в 1920-х годах и усилий по созданию бразильской нации (Peirano 1981). Долгом интеллектуалов в то время была разработка такой идеи национальной идентичности, в которой использовалось бы все «местное» («native»). Художники, писатели, социологи и прочие теоретики работали не просто для собственного удовлетворения или развития науки как таковой. Их творчество было мотивировано и направлялось гражданской ответственностью по отношению к консолидации некоего определенного «согражданства». Они работали именно как граждане, привнося свой вклад в строительство новой нации. Антропология возникла и стала процветать как раз в этом контексте. Однако, участвуя в этом широком общенациональном строительстве, первые антропологи предпринимали усилия, чтобы все-таки отличать себя от своих соотечественников-гуманистов. Создавая собственную дисциплину, они делали особый упор на этот привилегированный источник «местного» — индейцев. В течение почти 70 лет антрополог как гражданин (см.: Peirano 1985) был фигурой национального масштаба[75].

Таким образом, в основании гуманистической окраски бразильской антропологии лежат идеи ее основателей, работавших в начале XX в. Культурная антропология возникла главным образом из традиции, общей для философов, писателей и прочих гуманистов. И хотя специалисты из других профессий, таких как медицина, тоже имели некоторое отношение к антропологии — как физической, так и культурной, — можно утверждать, что современная бразильская антропология хранит очень мало следов их влияния, за исключением редких примеров вклада в этнографические исследования небольшого числа коренных народов или сельских групп населения. Основная антропологическая мысль в стране далека от точных наук.

Гуманистический уклон антропологии в Бразилии и регулярная социальная вовлеченность ее участников могут быть обусловлена еще одним историческим фактором. Как бывшая португальская колония (вплоть до момента обретения независимости в 1822 г.), Бразилия находилась под сильным влиянием таких стран, как Франция, Великобритания и США. Это влияние выражается в гегемонии евроамериканских идей, течений и мод, которые опосредованно или непосредственно воздействуют на умы людей в странах, подобных Бразилии, которая в этом отношении не отличается от прочих латиноамериканских наций.

Разумеется, возникает и реакция на такую подчиненность (subaltemity) — обычно в форме критики всех вещей, производных от гегемонии. Неудивительно, что эти обстоятельства формируют особый стиль социального мышления, свойственный бразильской интеллигенции. Большие усилия представителей социальных наук были направлены на то, чтобы разобраться и понять историческую природу, политические перипетии и социальные импликации этой проблемы. Это критическое отношение, часто принимающее марксистскую окраску, имело в качестве своего следствия уклонение от позитивистского стиля североамериканских или британских социальных наук. Бразильская антропология, развиваясь в очень тесном контакте с другими социальными науками с сильной политической традицией, развила иной этос. Это не означает, что позитивизм совершенно чужд для бразильских социальных наук; но когда он присутствует, он окрашен в иные цвета и находится под иными влияниями (Velho 1982).

Вовлеченность бразильских антропологов в политику не грозит их заботе об академической строгости. Качество их работы, как и повсюду в мире, меняется в зависимости от конкретной личности и учреждения, однако общей картиной будет то, что антропология в Бразилии вполне соответствует международным стандартам качества, сохраняя собственную ауру. Мы заражаемся различными влияниями и течениями, но не становимся их приверженцами навеки. Мы говорим на lingua franca антропологической теории, но сохраняем собственный акцент.

В современной бразильской антропологии именно индейская проблема стала средоточием политического внимания, и это при том, что лишь меньшинство антропологов проводит исследования коренных народов. Почему это так?

Из всех конкретных объектов в бразильских антропологических исследованиях именно коренные сообщества являются наилучшими представителями культурной инаковости. В исследовании индигенной группы антропологу не приходится создавать требуемую методикой дистанцию, как в случае работы среди крестьян, горожан или в других сегментах национального общества. Эта дистанция, гарантированная различиями в исторических процессах и традициях, облегчает работу этнографа, сокращая помехи, возникающие из-за слишком большой степени близости и знакомства с объектом. Таким образом, политическое участие в деле индейцев оказывается не столь тесно переплетенным с личной жизнью антрополога (как это бывает, например, когда феминистка изучает феминизм или гомосексуал — движение геев), чтобы повредить критическому чувству, столь необходимому для анализа.

И все же бразильские индейцы являются нашими Другими par excellence. Они — часть нашей страны, они — важный ингредиент в процессе строительства нашей нации и представляют собой одно из наших идеологических зеркал, отражающих наши фрустрации, тщеславие, амбиции и фантазии по поводу власти. Мы не рассматриваем их как настолько экзотических, далеких или загадочных, чтобы превращать их в буквальные «объекты» науки. Их человечность всегда осознаётся нами, их тяжелая ситуация — это наша историческая вина, а их судьба является в той же степени и нашей судьбой (Ramos 1998).

Я не говорю, что антропологи, изучающие индейцев, — единственные специалисты, вовлеченные в правозащитную деятельность в Бразилии, как и не утверждаю, что индейцы — единственная часть населения, заслуживающая такого внимания. Я лишь говорю, что «индейский вопрос» остается привилегированной областью для реализации проекта, объединяющего академическое исследование с политическим действием. Это именно так в силу того, что коренные народы представляют собой наиболее драматический пример людей, угнетаемых из-за их отличий, а точнее — в силу того, что культурные различия и социальное многообразие являются жизненным принципом или духом антропологии.

В Бразилии, как и повсюду, где антропология утвердилась в качестве особой области исследований, полевая работа стала основой этой дисциплины. Специфика научной карьеры в Бразилии определила собственную модель полевой работы, которая, в свою очередь, повлияла и на стиль антропологии, о чем уже говорилось. Кроме того, описанная выше критическая установка стала частью нашей университетской жизни и предрасполагает нас к тому, чтобы мы обращали особое внимание на политически важные аспекты полевой работы. Тщательное соблюдение академических стандартов выразилось в важных и оригинальных подходах к некоторым проблемам, представляющим интерес для профессии в целом. Для того чтобы полнее охарактеризовать контекст этого утверждения, представляется уместным обсудить условия, в которых обычно протекают полевые исследования в Бразилии, а также наиболее интересные достижения в исследованиях коренных народов.

Бразильские этнографы редко проводят в поле целый год без перерывов. Причины тому разные, но можно упомянуть три: ограниченное финансирование, ограничения на срок отсутствия на рабочем месте и известный среди нас, бразильских этнографов, синдром: «поле начинается на твоем заднем дворе».