Джули отрешённый - Джеймс Олдридж

– Бетт, – сказал отец, когда она уже дала присягу и ее вспыхнувшее от волнения лицо вновь стало нежно-розовым. – Вероятно, вы самый близкий друг Джули Кристо. Вы с этим согласны?

– Да.

– Вы его любите?

Я даже не представлял, что отец может быть так безжалостен. Прилюдно задать такой вопрос нашей безукоризненной Бетт было жестоко, и она залилась краской и смущенно молчала.

– Так как же, Бетт?

– Да, люблю, – просто ответила она.

Я с надеждой посмотрел на Джули. Сейчас на него смотрели все. Никогда еще я не видел в нашем городе фигуры столь романтической, как Джули в ту минуту, когда в пыльном, обветшалом зале суда наша самая безупречная, самая красивая, достойная, порядочная, милая, умная и прочее девушка объявила, что юноша, обвиненный в убийстве родной матери, – ее избранник. Похоже, впервые в жизни Джули был озадачен.

– Как вы думаете, Джули убил свою мать? – все так же бесстрастно спросил отец.

– Нет, я вовсе так не думаю. Этого не может быть.

Возможно, этим театральным эффектом отец и закончит? Когда такие слова произносит не кто-нибудь, а наша безупречная Бетт, они звучат весьма убедительно. Но он продолжал допрос, он словно с умыслом упускал эту возможность.

– Вы сами девушка умная и одаренная, Бетт, назвали бы вы и Джули умным и одаренным?

– Да, конечно.

– Но ведь внешне это как будто не очень проявляется? Почему же вы о нем так отзываетесь?

– У Джули редкий, выдающийся ум, но он глубоко запрятан, и до него нелегко добраться.

– Почему?

Наша Бетт умела на удивление ясно и четко выражать свои мысли, она посмотрела на Джули и заговорила с непоколебимой уверенностью в своем праве говорить именно так:

– Я думаю, мистер Куэйл, чтобы его могли оценить по достоинству, ему надо бы жить в каком-то ином окружении.

– В каком же?

– Не знаю, – печально ответила Бетт. – Но здесь все как будто сговорились против него. Вот это я знаю.

– Вы ехали в такую даль из колледжа в Мельбурне только для того, чтобы дать показания, да?

– Да.

– И это вы уговорили своего отца пригласить меня в качестве адвоката, так?

– Моего отца не пришлось особенно уговаривать, мистер Куэйл.

– В этом я не сомневаюсь, Бетт. Ну, что ж, у меня больше нет вопросов, вы свободны, дружок.

Мы не верили своим ушам, буря страстей утихла, все чего-то ждали, озадаченные, ошеломленные, в поистине нерушимой тишине. Потом стали пожимать плечами, переглядываться, поднимать брови, пересмеиваться, прыскать.

– Это все, мистер Куэйл? – с недоумением спросил судья Лейкер.

– Да, ваша милость.

– И это все доказательства защиты? – с недоумением переспросил Лейкер.

– Да, это доказательства защиты, ваша милость.

Какая же это защита? Что он доказал? Доказательств никаких не было, это бросалось в глаза, и судья Лейкер еще какое-то время перелистывал бумаги, осваиваясь с мыслью, что отец и вправду закончил допрос свидетелей защиты.

– Я полагаю, мы сейчас передохнем, – обратился к нему отец. – Так что, если не возражаете, я выступлю с речью после перерыва.

– Хорошо, – сказал Лейкер, все еще недоверчиво покачивая головой. – Объявим перерыв.

Я посмотрел на Страппа. Похоже, он не знает, то ли беспечно ликовать, то ли остерегаться и ждать подвоха. Отец никогда еще не оставлял дело в такой неопределенности. Но я знал: истинный законник, Страпп спрашивает себя: «Что же тот сможет без доказательств?» А с доказательствами уже покончено.

Итак, судья Лейкер объявил перерыв, и мы вышли из зала, теряясь в догадках, что же, опираясь на показания своих свидетелей, может отец сказать присяжным, как убедит их, что Джули не убивал свою мать, или хотя бы даст суду основания уберечь его от рук палача, который, как стало известно, уже прибыл из Бендиго и, по всей вероятности, остановился у своих родных на берегу реки.

Глава 21

И, однако, я думаю, все в глубине души подозревали, что отец знает, что делает. Когда все мы, перекусив, заняли свои места, в зале стояла непривычная, настороженная тишина.

– Ваша милость, – начал отец. Коренастый, крепко сбитый, он весь напружинился, словно перед схваткой, а голова, стиснутая пыльным седым париком, и пылающее лицо были грозны, как готовая взорваться бомба. – Обращаясь к присяжным заседателям, я намерен раскрыть кое-какие истины, которые могут вызвать у присутствующих ребяческий гнев, и я попрошу вас, ваша милость, позаботиться о том, чтобы их дурное поведение не помешало мне изложить свои доводы.

До этой минуты я мало задумывался о публике в зале суда: ну, собрались наши горожане, только и всего. А теперь я поглядел по сторонам и понял, что знаю здесь всех до единого и каждый из них тоже знает всех и каждого. Ведь в этом зале сидели и смеялись, потешались, слушали, вздыхали, шаркали, ерзали не кто-нибудь, а наши местные жители. Я знал, кто в каком доме живет, кто на ком женат, у кого какие привычки. Вот миссис Петерсон, жена советника, миссис Джефферсон, мистер Форсайт (городской садовник), Джек Синглтон, Боб Чолмерз, Эрни Адамсон, Белла Гудсон, Артур Дж. Сток (комиссионер), Клер Хеймл, старуха Тернер, почти совсем лысая, сестры Смит (всем известно, что у них общий муж), Фред Пауэр, Скотти Хэмилтон и так далее и так далее. Оба дня зал был битком набит, и всякий раз кому-нибудь не хватало места и приходилось оставаться за дверью. Если задуматься, я мог бы сказать о каждом из присутствующих, что он за человек: глупый или приятный, сплетник, молчун, набожный, злой, задира, лицемер, ограниченный, славный, порядочный, глубокий или просто личность заурядная, серенькая и неприметная. Но когда отец сказал о «дурном поведении» и я вспомнил, как враждебно встречал зал некоторые его слова, все равно я ни об одном из присутствующих в отдельности не мог бы сказать: вот он хочет, чтобы Джули Кристо повесили. А меж тем казалось, так настроены все, потому что всех их восстановил против себя отец. Судя по всему, нечего было надеяться, что кто-нибудь поддержит или поможет Джули, уж об этом-то отец позаботился.

– «Дурное поведение» зависит от адвоката не меньше, чем от всех прочих присутствующих, мистер Куэйл, – с досадой, но и с удивлением сказал судья Лейкер. – Пока вы будете держаться рамок, принятых в подобных делах, вас будут слушать.

– Я не собираюсь выходить ни за какие рамки, – с вызовом ответил судье отец. – Но должен предупредить суд, что свое право я использую полностью.

– Только не переступайте границ, мистер Куэйл, больше от вас ничего не требуется.

– Какие границы вы имеете в виду, ваша милость? Вы говорите о порядке, принятом в суде? Или об отклике наших горожан на мои слова?

– Я имею в виду порядок, принятый в суде, мистер Куэйл. И вы это прекрасно понимаете.

– Только это мне и нужно, – сказал отец, отделив таким образом судей от простых горожан, овец от козлищ. И, отделив нас, он повернулся, наконец, к присяжным.

И, так же как прежде я не задумывался о публике, так лишь теперь я по-настоящему обратил внимание на присяжных. Когда их отбирали, отец возразил только против троих: то были худощавый стройный Вэл Норрис, учитель музыки, цветовод Диккенс, человек суровый, адвентист седьмого дня, и Артур Фэншо, владелец доставшейся ему по наследству небольшой молочной фермы в долине реки, – он считался единственным в городе настоящим интеллигентом, и потому над ним вечно потешались. Мне сразу показалось странным, что отец их отвел. Обычно как раз таких людей он предпочитал в качестве присяжных. А теперь остались только присяжные того сорта, что вполне устраивали Страппа; дельцы, лавочники, состоятельные фермеры, два католика и аптекарь. Джон Н. Эндрюс, которого Норма уже прилюдно обличила, был не только известный в городе неудачливый бабник, но и коммивояжер по продаже сельскохозяйственных машин. Джек Джоунз – владелец местного гаража (по слухам, он умирал от туберкулеза). Питер Нэйрн – фермер с бычьей шеей по прозвищу «Нэйрн-бык»; впрочем, прежде его звали «Нэйрн-бешеный»: в молодости он был отчаянным парнем и, как сумасшедший, гонял на мотоцикле. Самым старшим среди присяжных был Уильям Стенли из фирмы «Стенли и Компания», она строила солидные кирпичные дома для богатых горожан и деревянные коробки для фермеров, которые еле сводили концы с концами. Он был хороший строитель, но косный и тупой богатей, жена его, покачивая головой и поджав губы, всегда говорила (то ли с гордостью, то ли с горечью – этого мы никогда не понимали): «Он в жизни не прочел ни одной книги». Подозревали, что на самом деле он глотает книгу за книгой, но втихомолку, стыдится своего пристрастия: ведь читают только бездельники, это пустая трата времени…

Да, состав присяжных был совсем не тот, какого, на мой взгляд, должен бы добиваться отец. Я мог заранее сказать о каждом, на чьей он стороне, – уж, конечно, не на нашей.

– Прежде всего, я разделаюсь вот с этой загадкой, – сказал отец и показал на лежащий перед секретарем суда длинный нож. – Я объясню суду, каким образом была убита миссис Кристо. Вечером двенадцатого сентября миссис Кристо оставила на столе в кухне пирог для сына; поздно ночью он вернулся с танцульки и, стоя у стола, начал резать пирог вот этим страшным ножом, и тут в кухню вошла мать. Он услыхал ее не сразу, а услыхав, обернулся, все еще с ножом в руках. Как мы слышали здесь от мисс Майл, миссис Кристо имела обыкновение заключать сына в объятия, часто в минуты, когда он этого совсем не ждал, – и на этот раз он хотел уклониться от ее ласки, подался назад, а она, не заметив ножа, кинулась его обнимать и напоролась на нож. Вот как ее настигла смерть… Быть может, если бы отец строил всю защиту на этом объяснении, оно бы сейчас всех убедило. Но он говорил как бы между прочим, словно теперь это уже не имело значения. Наступила короткая тишина, потом люди зашевелились, зашаркали ногами. А потом по залу из конца в конец прокатилась волна язвительного смеха, и отцу пришлось ждать, пока не восстановят порядок.