Страшный суд - Станислав Гагагрин

«Перевоплощение людей, — писал Николай Бердяев, одно из самых тяжелых впечатлений моей жизни… Личность есть неизменное в изменениях. В стихии большевистской революции меня больше всего поразило появление новых лиц с не бывшим раньше выражением. Произошла метаморфоза некоторых лиц, раньше известных. И появились совершенно новые лица, раньше не встречавшиеся в русском народе. Появился новый антропологический тип…» Вот они, ломехузы! А разве сейчас их мало?! Тьма, тьма и тьма…

Сегодня государство получило неограниченные возможности манипулировать сознанием подданных. Это только людоеды вроде Пол Пота кроят черепа мотыгами. Нынешние ломехузы работают в белых перчатках. Дело не в психотропных средствах или, скажем, жестком рентгеновском облучении, которое способно превратить человека в зомби. Прополаскивать мозги можно изящнее и проще. Один проницательный человек сказал о современной печати: есть газеты, которые не сообщают новости, а формируют их.

Мы еще легковерны, не научились духовной бдительности, но кое-что уже начинаем понимать. Вот и словечко «зомби» возникло, мелькает, а из айтматовского романа сильнее всего запомнили притчу о беспамятных манкуртах.

…Превращенный в ящера сочинитель предается горестным размышлениям, не понимает происходящего… Вдруг он вспоминает собственное имя, и весь мезозойский кошмар исчезает. Играть с человеком дальше машине уже не имело смысла.

Примечание автора романа: Слава Богу, главное-то мой товарищ уловил! Остальное суть развлекательный флёр, без которого не бывает художественного произведения.

А что же товарищ Сталин, с которым у нас связаны зловещие ассоциации? Гость со Звезды Барнарда мало похож на И. В. Джугашвили — Сталина. Изменился старик, покаялся. Перед нами патриархальный дедок, задушевных друзей которого зовут Юмба Фуй и Кака Съю.

Примечание Сталина: Не удержался и передернул, стервец… Ладно, ужо попадется мне на пути этот Веселов — я ему задницу, понимаешь, надеру…

Станислав Гагарин, не наш, а тот, со Звезды Барнарда, рассуждает: «Вот бы эту мистическую бредятину запузырить в сюжет нового романа».

Что же, подождем.

Так и подписался — именем одного из вождей первобытного племени, с ним и Юмба Фуем ладил я, будучи сам вождем Гр-Гр, спроворить кооперацию для охоты на мамонтов.

Пейзаж на войне подчинен жестокому делу войны и потому перестает быть фактором, умиротворяющим человека.

Живописная скала может оказаться удобным прикрытием за которым скрывается снайпер. На колокольнях храмов и те, и другие любят устанавливать пулеметы, и если у вас есть артиллерия и кое-какие ракеты, не пожалейте пару-другую зарядов и отправьте их в сторону божьего дома, не думая при этом, к какой религиозной конфессии вы принадлежите сами — на войне, увы, как на войне…

Любой лес, даже если это некие чахлые и недоразвитые кустики, таит в себе определенную опасность.

Человек на войне никогда не воскликнет: «Чуден Днепр при тихой погоде!» Нет, военный товарищ, достигший берега под красным знаменем или жовто-блакитным прапором, сие не имеет для данной темы значения, почешет непременно затылок и матерно промолвит в сердцах:

— Епона мать! Это же прорву надо иметь плавсредств, чтобы осилить такую водную преграду?

А овраги, которые можно использовать на танкоопасном направлении?! Спутница влюбленных, романтическая луна, которую клянет солдат или повстанец, направленный в разведку?! Дождь, благославляемый земледельцем и заставивший отступающий дивизион бросить завязшие в непролазной грязи пушки?!

А что вы скажете о ласковых лучах утреннего солнца, которые отразились в стеклышках бинокля молодого талантливого командира, он выбрался на наблюдательный пункт осмотреть позиции противника? Стекляшки сверкнули, отражая лучи, разок и другой, и этого хватило доброму стрелку прицелиться и отправить по невинному лучику пулю, которая и угодила будущему стратегу и полководцу в голову.

Конечно, пейзаж на войне не только мешает, но и помогает человеку, убивать себе подобных помогает. Потому и не годятся в батальных романах зарисовки природы в том классическом смысле, к которому нас приучили.

Сегодня и у меня отношение к пейзажу было потребительским. Я стоял рядом с полковником Чингизом Темучиновым и прикидывал, как из этой небольшой горной долины устроить ловушку для озверевших фанатиков, одержимых убийц и насильников, прорвавшихся из-за кордона и устремившихся к столице беззащитной республики, уничтожая на пути посевы и хозяйственные постройки, вырубая сады и сжигая жилые дома, а главное, жестоко и беспощадно убивая их обитателей, вымещая бессмысленную злобу в первую очередь на испокон веков живущих здесь русских людях.

Ударами с запада и востока мы отрезали их от границы и побывали в местах, которые уже оставили изуверы, уходя на север.

То, что я видел, не поддается описанию на бумаге.

Крайне обидное заключалось в том, что подобный расклад предполагался заведомо до случившегося. Об этом говорили дальновидные политики, писали объективно мыслящие — такие еще сохранились — журналисты, об этом сообщала разведка, свидетельствовали надежные агентурные источники.

Но бесконечно далекие от памирских реалий московские вовсе не безвредные болтуны знали только одно: кричать о выводе российских войск из Таджикистана, не желая даже слушать о том, что некому будет защитить русских детей и женщин.

И вот первые тысячи, уже десятки тысяч бессмысленных жертв… Гибель женщин и детей, невинных стариков и тех мужчин, которые не успели уйти в народное ополчение, целиком было на совести ломехузных монстров, рьяно мешавших немногим честным людям принять надлежащие меры.

— По первым прикидкам, многие кишлаки и поселки в руках убийц. Число погибших от их рук достигло уже пятидесяти тысяч… Окончательная цифра будет куда больше, если не остановить их здесь, — сказал суровый Чингиз-хан, принявший обличье полковника национальной армии.

Долина была премиленькая. Здесь бы санаторий международный расположить… Горный сухой воздух, азиатская экзотика, субтропические фрукты, верховые прогулки, целительный кумыс. А какие очаровательные пейзажи вокруг!

— Никаких переговоров, парламентариев, никаких флагов, зеленых или белых! — жестко произнес полковник. — Загоняем их сюда, как баранов — и режем, режем, режем! Пленных не брать!

Я с уважением посмотрел на него.

Полковника уже звали повсеместно Чингиз-ханом, хотя никто, кроме меня, не ведал, что прославившийся уже крутыми операциями военачальник и в действительности есть тот хан, который покорил половину мира.

Полагаю, что пока широкой публике и не следовало знать этого. Реакция на подобную информацию могла быть непредсказуемой, но воевал полковник Темучинов дерзко и с размахом, как и подобает великому завоевателю. Цели, правда, были иные, и в короткие часы отдыха мы не раз говорили с ним об этом.

— А как же права человека? — невольно ухмыльнулся Станислав Гагарин. — Разные там общаки, универпеды и интергомики из «Мировых амнистий» и Лиги якобы Независимых и Объединенных Наций.

— В гробу я видел этих педерастов в накрахмаленных манишках! — взорвался Чингиз-хан и прошелся взад и поперек с прибором таким отборным матом, что я тут же вспомнил, что именно монголы привезли на Русь то изящное словечко из трех букв, которые не шибко умные соотечественники пишут на заборах.

Надо отметить, что представителей сексуальных меньшинств полковник Темучинов органически, так сказать, не долюбливал.

Мы заперли южный выход из долины, на севере она упиралась в добрую дорогу, что соединяла будущую ловушку с зажиточным районным центром. Там оседлал господствующие высоты десантный батальон, парни уже видели, что натворили бандиты, и за стойкость их духа мы были спокойны, выучка тоже была у ребят отменной.

На склонах гор, окружавших долину Барчо-су, полковник разместил минометные батареи и расчеты многоствольных установок, которые будут стрелять прямой наводкой.

Была договоренность с летчиками: они пришлют для нанесения массированного удара нескольких мигов и сухих, а для этапа зачистки операции, подавления единичных очагов сопротивления выделяют вертолетную эскадрилью.

Рация заговорила вдруг голосом старшего лейтенанта Батуева, он был по внешнему виду лет на десять-двенадцать моложе полковника, но являлся, тем не менее, великим внуком не менее великого деда. Поначалу я, правда, дивился тому, что таких полководцев Зодчие Мира вызвали из прошлого для незначительных боевых операций, но всегда вспоминал операцию «Мост», когда участники ее, знаменитые и замечательные пророки, лучшие люди и учителя человечества гоняли по московским подземельям с калашниками в руках, как обычные парняги из спецназа.